 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
XXXVIII 5 страница
|
Читайте также: |
LI
На другой день, перед отъездом Григорий коротко объяснился с Натальей.Она отозвала его в сторону, шепотом спросила: - Куда ночью ходил? Откель это так поздно возвернулся? - Так уж и поздно! - А то нет? Я проснулась - первые кочета кричали, а тебя ишо все небыло... - Кудинов приезжал. Ходил к нему по своим военным делам совет держать.Это - не твоего бабьего ума дело. - А чего же он к нам не заехал ночевать? - Спешил в Вешки. - У кого же он остановился? - У Абощенковых. Они ему какой-то дальней родней доводются, никак. Наталья больше ни о чем не спросила. Заметно было в ней некоеколебание, но в глазах посвечивала скрытность, и Григорий так и не понял -поверила или нет. Он наскоро позавтракал. Пантелей Прокофьевич пошел седлать коня, аИльинична, крестя и целуя Григория, зашептала скороговоркой: - Ты бога-то... бога, сынок, не забывай! Слухом пользовались мы, что тыкаких-то матросов порубил... Господи! Да ты, Гришенька, опамятуйся! У тебяить вон, гля, какие дети растут, и у энтих, загубленных тобой, тоже,небось, детки поостались... Ну как же так можно? В измальстве какой ты былласковый да желанный, а зараз так и живешь со сдвинутыми бровями. У тебяуж, гляди-кось, сердце как волчиное исделалось... Послухай матерю,Гришенька! Ты ить тоже не заговоренный, и на твою шею шашка лихогочеловека найдется... Григорий невесело улыбнулся, поцеловал сухую материнскую руку, подошелк Наталье. Та холодно обняла его, отвернулась, и не слезы увидел Григорийв сухих ее глазах, а горечь и потаенный гнев... Попрощался с детишками,вышел... Придерживая стремя ногой, держась за жесткую конскую гриву, почему-топодумал: "Ну вот, опять по-новому завернулась жизня, а на сердце все также холодновато и пусто... Видно, и Аксютка зараз не сумеет заслонить этупустоту..." Не оглядываясь на родных, толпившихся возле ворот, он шагом поехал поулице и, проезжая мимо астаховского куреня, искоса поглядывая на окна,увидел в просвете крайнего в горнице окна Аксинью. Она, улыбаясь, махнулаему расшитой утиркой и сейчас же скомкала ее, прижала ко рту, кпотемневшим от бессонной ночи глазницам... Григорий поскакал шибкой полевой рысью. Выбрался на гору и тут увиделна летнем шляху медленно подвигавшихся навстречу ему двух всадников иподводу. В верховых узнал Антипа Бреховича и Стремянникова - молодогочерненького и бойкого казачишку с верхнего конца хутора. "Битых везут", -догадался Григорий, поглядывая на бычиную подводу. Еще не поравнявшись сказаками, спросил: - Кого везете? - Алешку Шамиля, Томилина Ивана и Якова Подкову. - Убитые? - Насмерть! - Когда? - Вчера перед закатом солнца. - Батарея целая? - Целая. Это их, батарейцев-то наших, отхватили красные на квартире вКалиновом Углу. А Шамиля порубили так... дуриком! Григорий снял папаху, слез с коня. Подводчица, немолодая казачка сЧира, остановила быков. На повозке рядком лежали зарубленные казаки. Неуспел Григорий подойти к ней, как ветерком уже нанесло на негосладковато-приторный запах. Алешка Шамиль лежал в середине. Синийстаренький чекменишка его был распахнут, холостой рукав был подложен подразрубленную голову, а култышка давным-давно оторванной руки, обмотаннаягрязной тряпочкой, всегда такая подвижная, была судорожно прижата квыпуклому заслону бездыханной груди. В мертвом оскале белозубогоАлешкиного рта навек застыла лютая злоба, но полубеневшие глаза глядели насинее небо, на проплывавшее над степью облачко со спокойной и, казалось,грустной задумчивостью... У Томилина лицо было неузнаваемо; да, собственно, и лица-то не было, атак, нечто красное и бесформенное, наискось стесанное сабельным ударом.Лежавший на боку Яков Подкова был шафранно-желт, кривошей, оттого что емупочти начисто срубили голову. Из-под расстегнутого ворота защитнойгимнастерки торчала белая кость перерубленной ключицы, а на лбу, повышеглаза, черной лучистой прозвездью кровенел пулевой надрез. Кто-то изкрасноармейцев, видимо, сжалившись над трудно умиравшим казаком, выстрелилв него почти в упор, так что даже ожог и черные пятнышки порохового запалаостались на мертвом лице Якова Подковы. - Ну что же, братцы, давайте помянем своих хуторян, покурим за упокойих, - предложил Григорий и, отойдя в сторону, отпустил подпруги на седле,разнуздал коня и, примотав повод к левой передней ноге его, пустилпощипать шелковистой, стрельчато вытянувшейся зеленки. Антип и Стремянников охотно спешились, стреножили коней, пустили напопас. Прилегли. Закурили. Григорий, поглядывая на клочковатошерстого, ещене вылинявшего быка, тянувшегося к мелкому подорожнику, спросил: - А Шамиль как погиб? - Веришь, Пантелевич, - через свою дурь! - Как? - Да видишь, как оно получилось, - начал Стремянников. - Вчера, солнцес полден, выехали мы в разъезд. Платон Рябчиков сам послал нас подкомандой вахмистра... Чей он, Антип, вахмистр наш, с каким вчера ездили? - А чума его знает! - Ну да черт с ним! Он - незнакомый нам, чужой сотни. Да-а-а... Сталбыть, едем мы себе, четырнадцать нас казаков, и Шамиль с нами. Он вчеравесь день был веселый такой, значится, сердце его ничего ему не моглоподсказать! Едем, а он култышкой своей мотает, повод на луку кинул игутарит: "Эх, да когда уж наш Григорий Пантелев приедет! Хучь бы выпить сним ишо да песенки заиграть!" И так, покеда доехали до Латышевского бугра,все раздишканивал: Мы по горочкам летали Наподобье саранчи. Из берданочков стреляли, Все - донские казачки! И вот таким манером съехали мы - это уже возле ажник Топкой балки - влог, а вахмистр и говорит: "Красных нигде, ребята, не видать. Они, должно,ишо из слободы Астаховой не выгружались. Мужики - они ленивые рановставать, небось, досе полуднуют, хохлачьих курей варют-жарют. Давайте имы трошки поотдохнем, а то уж и кони наши взмокрели". - "Ну, что ж,говорим, ладно". И вот спешились, лежим на траве, одного дозорного выслалина пригорок. Лежим, гляжу, Алешка покойник возля своего коня копается,чересподушечную подпругу ему отпущает. Я ему говорю: "Алексей, ты быподпруги-то не отпущал, а то, не дай бог такого греха, прийдется естренновыступать, а ты когда ее подтянешь, подпругу-то, своей калекой-рукой?" Ноон оскаляется: "Ишо скорей тебя управлюсь! Ты чего меня, кужонок зеленый,учишь?" Ну, с тем ослобонил подпругу, коня разнуздал. Лежим, кто курит,кто сказочками займается, а кто дремлет. А дозорный-то наш тем часом тожепридремал. Лег - туды ж его в перемет! - под кургашек и сны пущает. Толькослышу - вроде издалека конь пырснул. Лень мне было вставать, но все ж такивстал, вылез из того лога на бугор. Глядь, а с сотейник от нас по низубалочки красные едут. Попереди у них командир на гнедом коне. Конь подним, как илев. И дисковый пулемет везут. Я тут кубырком в лог, шумлю:"Красные! По коням!" И они могли меня узрить. Зараз же слышим - команду уних там подают. Попадали мы на коней, вахмистр было палаш обнажил, хотел ватаку броситься. А где же там в атаку, коли нас - четырнадцать, а ихполусотня, да ишо пулемет при них! Кинулись мы верхи бечь, они былополосканули из пулемета, но только видют, что пулеметом им нас не посечь,затем что спасает нас балка. Тогда они пошли в угон за нами. Но у нас конирезвей, отскакали мы, сказать, на дан длиннику, упали с коней и зачаливесть отстрел. И только тут видим, что Алешки Шамиля с нами нету. А он,значит, когда поднялася томаха - к коню, черк целой рукой-то за луку, итолько ногой - в стремю, а седло - коню под пузо. Не вспопашился вскочитьна коня и остался Шамиль глаз на глаз с красными, а конь прибег к нам, изноздрей ажник полымем бьет, а седло под пузой мотается. Такой полохливыйзараз стал, что и человека не подпущает, храпит, как черт! Вот как Алексейдуба дал! Кабы не отпущал чересподушечную, - живой бы был, а то вот... -Стремянников улыбнулся в черненькие усики, закончил: - Он надысь всеигрывал: Уж ты, дедушка-ведмедюшка, Задери мою коровушку, - Опростай мою головушку... Вот ему и опростали ее, головушку-то... Лица не призначишь! Там из негокрови вышло, как из резаного быка... Посля, когда отбили красных, сбегли вэтот ложок, видим - лежит. А крови под ним - огромадная лужчина, весьподплыл. - Ну, скоро будем ехать? - нетерпеливо спросила подводчица, сдвигая сгуб кутавший от загара лицо головной платок. - Не спеши, тетка, в лепеши. Зараз доедем. - Как же не спешить-то? От этих убиенных такой чижелый дух идет, ажникс ног шибает! - А с чего же ему легкому духу быть? И мясу жрали покойники, и бабшшупали. А кто этими делами займается, энтот ишо и помереть не успеет, ауж зачинает приванивать. Гутарють, кубыть, у одних святых посля смертипарение идет, а по-моему - живая брехня. Какой бы святой ни был, а всеодно посля смерти, по закону естества, должно из него вонять, как изобчественного нужника. Все одно и они, святые-то, через утробу пищупримают, а кишок в них обретается положенные человеку от бога тридцатьаршин... - раздумчиво заговорил Антип. Но Стремянников неизвестно отчего вскипел, крикнул: - Да на черта они тебе нужны? Связался со святыми! Давай ехать! Григорий попрощался с казаками, подошел к повозке прощаться с мертвымихуторянами и только тут заметил, что они все трое разуты до боса, а трипары сапог подостланы голенищами им под ноги. - Зачем мертвых разули? - Это, Григорь Пантелевич, наши казаки учинили... На них, напокойниках-то, добрая обувка была, ну, в сотне и присоветовали: доброе сних посиять для энтих, у кого плохонькая на ногах справа, а плохонькуюпривезть в хутор. У покойников ить семьи есть. Ну детва ихняя и плохуюизносит... Аникушка так и оказал: "Мертвым ходить уж не придется и верхиездить - тоже. Дайте мне Алешкины сапоги, под ними подошва дюже надежная.А то я, покуда добуду с красного ботинки, могу от простуды окочуриться". Григорий поехал и, отъезжая, слышал, как между казаками возгоралсяспор. Стремянников звонким тенорком кричал: - Брешешь ты, Брехович! На то и батяня твой был Брех! Не было изказаков святых! Все они мужичьего роду. - Нет, был! - Брешешь, как кобель! - Нет, был! - Кто? - А Егорий-победоносец? - Тюууу! Окстись, чумовой! Да рази ж он казак? - Чистый донской, родом с низовой станицы, кубыть, Семикаракорской. - Ох, и гнешь! Хучь попарил бы спервоначалу. Не казак он! - Не казак? А зачем его при пике изображают? Дальше Григорий не слышал. Он тронул рысью, спустился в балочку и,пересекая Гетманский шлях, увидел, как подвода и верховые медленносъезжают с горы в хутор. Почти до самой Каргинской ехал Григорий рысью. Легонький ветерокпоигрывал гривой ни разу не запотевшего коня. Бурые длинные сусликиперебегали дорогу, тревожно посвистывали. Их резкий предостерегающийпосвист странным образом гармонировал с величайшим безмолвием,господствовавшим в степи. На буграх, на вершинных гребнях сбоку от дорогивзлетывали самцы-стрепеты. Снежно-белый, искрящийся на солнце стрепеток,дробно и споро махая крыльями, шел ввысь и, достигнув зенита в подъеме,словно плыл в голубеющем просторе, вытянув в стремительном лете шею,опоясанную бархатисто-черным брачным ожерелком, удаляясь с каждойсекундой. А отлетев с сотню саженей, снижался, еще чаще трепеща крылами,как бы останавливаясь на месте. Возле самой земли, на зеленом фонеразнотравья в последний раз белой молнией вспыхивало кипенно-горючееоперенье крыльев и гасло: стрепет исчезал, поглощенный травой. Призывное неудержимо-страстное "тржиканье" самцов слышалось отовсюду.На самом шпиле причирского бугра, в нескольких шагах от дороги, Григорийувидел с седла стрепетиный точок: ровный круг земли, аршина полтора впоперечнике, был плотно утоптан ногами бившихся за самку стрепетов. Нибылки не было внутри точка; одна серая пылица, испещренная крестикамиследов, лежала ровным слоем на нем, да по обочинам на сухих стебляхбурьяна и полыни, подрагивая на ветру, висели бледно-пестрые с розовымподбоем стрепетиные перья, вырванные в бою из спин и хлупейратоборствовавших стрепетов. Неподалеку вскочила с гнезда серенькая,невзрачная стрепетка. Горбясь, как старушонка, проворно перебирая ножками,она перебежала под куст увядшего прошлогоднего донника и, не решаясьподняться на крыло, затаилась там. Незримая жизнь, оплодотворенная весной, могущественная и полнаякипучего биения, разворачивалась в степи: буйно росли травы; скрытые отхищного человеческого глаза, в потаенных степных убежищах понималисьбрачные пары птиц, зверей и зверушек, пашни щетинились неисчислимымиостриями выметавшихся всходов. Лишь отживший свой век прошлогодний бурьян- перекати-поле - понуро сутулился на склонах, рассыпанных по степисторожевых курганов, подзащитно жался к земле, ища спасения, ноживительный, свежий ветерок, нещадно ломая его на иссохшем корню, гнал,катил вдоль и поперек по осиянной солнцем, восставшей к жизни степи. Григорий Мелехов приехал в Каргинскую перед вечером. Через Чирпереправился вброд; на стойле, около казачьей слободки, разыскалРябчикова. Наутро принял от него командование над разбросанными по хуторам частямисвоей 1-й дивизии и, прочитав последние присланные из штаба сводки,посоветовавшись со своим начштадивом Михаилом Копыловым, решил наступатьна юг до слободы Астахове. В частях ощущалась острая нехватка патронов. Необходимо было с боемдобыть их. Это и было основной целью того наступления, которое Григорийрешил предпринять. К вечеру в Каргинскую было стянуто три полка конницы и полк пехоты. Издвадцати двух ручных и станковых пулеметов, имевшихся в дивизии, решенобыло взять только шесть: на остальные не было лент. Утром дивизия пошла в наступление. Григорий, кинув где-то по дорогештаб, взял на себя командование 3-м конным полком, выслал вперед конныеразъезды, походным порядком тронулся на юг, направлением на слободуПономаревку, где, по сведениям разведки, сосредоточивались красноармейскиепехотные полки 101-й и 103-й, в свою очередь готовившиеся наступать наКаргинскую. Верстах в трех от станицы его догнал нарочный, вручил письмо отКудинова. "Сердобский полк сдался нам! Все солдатишки разоружены, человекдвадцать из них, которые было забухтели, Богатырев свел со света: приказалпорубить. Сдали нам четыре орудия (но замки проклятые коммунисты батарейцыуспели поснять); более 200 снарядов и 9 пулеметов. У нас - великоеликование! Красноармейцев распихаем по пешим сотням, заставим их битьсвоих. Как там у тебя? Да, чуть было не забыл, захвачены твоиземляки-коммунисты: Котляров, Кошевой и много еланских. Всем им наведутухлай по дороге в Вешки. Ежели дюже нуждаешься в патронах, сообщи с симподателем, вышлем штук 500. Кудинов." - Ординарца! - крикнул Григорий. Прохор Зыков подскакал тотчас же, но, видя, что на Григории лица нет,от испуга даже под козырек взял: - Чего прикажешь? - Рябчикова! Где Рябчиков? - В хвосте колонны. - Скачи! Живо его сюда! Платон Рябчиков, на рыси обойдя походную колонну, поравнялся сГригорием. На белоусом лице его кожа была вышелушена ветрами, усы и брови,припаленные вешним солнцем, отсвечивали лисьей рыжиной. Он улыбался, наскаку дымил цигаркой. Темно-гнедой конь, сытый телом, нимало не сдавший завесенние месяцы, шел под ним веселой иноходью, посверкивая нагрудником. - Письмо из Вешек? - крикнул Рябчиков, завидя около Григория нарочного. - Письмо, - сдержанно отвечал Григорий. - Примай на себя полк идивизию. Я выезжаю. - Ну что же, езжай. А что за спешка? Что пишут? Кто? Кудинов? - Сердобский полк сдался в Усть-Хопре... - Ну-у-у? Живем ишо? Зараз едешь? - Зараз. - Ну, с богом. Покеда вернешься, мы уже в Астаховом будем! "Захватить бы живым Мишку, Ивана Алексеева... Дознаться, кто Петраубил... и выручить Ивана, Мишку от смерти! Выручить... Кровь легла промежнас, но ить не чужие ж мы?!" - думал Григорий, бешено охаживая коняплетью, наметом спускаясь с бугра.LII
Поиск по сайту: