Картина третья

Обстановка первой картины. Прошло три месяца. Роман сидит за своим столом, продолжая отбор участниц для будущего спектакля. Входит ЖЕНЩИНА весьма зрелого возраста.

РОМАН. Разденьтесь.

ЖЕНЩИНА. Что?

РОМАН. Я говорю, разденьтесь.

ЖЕНЩИНА. Вы с ума сошли!

РОМАН. Да, я этого не избежал. Но меня уже вылечили.

ЖЕНЩИНА. Вы уверены?

РОМАН. Не совсем. Не совсем уверен и не совсем вылечили. Впрочем, перед умалишенным раздеться должно быть еще легче, он ведь ничего не понимает.

ЖЕНЩИНА. Нет!! Хоть вы и сумасшедший, но все-таки мужчина.

РОМАН. Спасибо. И что из этого? Вы же раздеваетесь, например, перед врачом.

ЖЕНЩИНА. Да, но...

РОМАН. Так режиссер – это тот же врач.

ЖЕНЩИНА. Да? Я почему-то представляла, что это разные профессии.

РОМАН. Оба имеют дело с человеческим материалом.

ЖЕНЩИНА. Врач – это врач, а вы все-таки художник…

РОМАН. Хорошо, тогда разденьтесь как натурщица перед художником.

ЖЕНЩИНА. А как раздеваются перед художником?

РОМАН. Очевидно, так же, как перед врачом: просто снимают одежду.

ЖЕНЩИНА. В вашем объявлении про это не было написано.

РОМАН. Ведь вы же пришли показаться. Вот и показывайтесь.

ЖЕНЩИНА. Я не понимала это так буквально.

РОМАН. (С легкой досадой.) Моя помощница сказала вам, что мое время ограничено?

ЖЕНЩИНА. Я уже не в том возрасте, когда женщин обременяют предрассудки, и мне ничего не стоит раздеться, но…

РОМАН. Так в чем же дело?

ЖЕНЩИНА. Одетой я выгляжу лучше.

РОМАН. Все женщины одетыми выглядят лучше.

ЖЕНЩИНА. И все же одни от раздевания теряют меньше, а другие – больше.

РОМАН. А почему вы боитесь показаться передо мной такая, какая вы есть на самом деле?

ЖЕНЩИНА. На самом деле я всегда одетая.

РОМАН. Значит, вы отказываетесь от участия в спектакле?

ЖЕНЩИНА. А какую роль вы хотите мне дать?

РОМАН. Предположим, что я ищу актрису на роль Джульетты. Вы хотите получить эту роль?

ЖЕНЩИНА. Да, конечно. Только непонятно, почему для этого надо обязательно раздеваться.

РОМАН. У Шекспира Джульетта проводит с Ромео первую брачную ночь. Я хочу, чтобы это было красиво. Покажите, как вы это проделаете.

ЖЕНЩИНА. Сказать честно, первая брачная ночь была у меня довольно давно. Я не уверена, что смогу вам ее показать. Ничего не помню. Вторая, правда, была сравнительно недавно.

РОМАН. Я что-то не совсем понимаю. Чем объяснить столь долгий разрыв между двумя брачными ночами?

ЖЕНЩИНА. Я имею в виду первую брачную ночь со вторым мужем.

РОМАН. И сколько всего первых брачных ночей у вас было?

ЖЕНЩИНА. Три.

РОМАН. Постарайтесь припомнить последнюю.

ЖЕНЩИНА. Последнюю? Честно говоря, и вспоминать-то нечего.

РОМАН. Может, сориентируем вас лучше на роль кормилицы?

ЖЕНЩИНА. Но она же старая.

РОМАН. Кто вам сказал? Кормилице у Шекспира, хоть ее и изображают, по традиции, старухой, на самом деле лет тридцать пять. Я не спрашиваю, сколько лет вам. Разумеется, вы моложе. Итак?

ЖЕНЩИНА. (После некоторых колебаний.) Нет, эта роль не для меня.

РОМАН. Почему?

ЖЕНЩИНА. Ведь кормилица - это женщина, которая кормит грудью?

РОМАН. Да. В отличие от кормильца.

ЖЕНЩИНА. У меня уже не та грудь, чтобы раздеваться.

РОМАН. Какая же у вас грудь?

ЖЕНЩИНА. Я же сказала – не та.

РОМАН. А какая грудь, по-вашему, "та"?

ЖЕНЩИНА. Я бы вам показала, но у меня как раз не та.

РОМАН. А зачем вам грудь?

ЖЕНЩИНА. Мне? Совершенно незачем. Но я думала, что она нужна вам.

РОМАН. Я не хочу показаться невежливым, но меня несколько утомляют разговоры о вашей груди.

ДАМА. Но, согласитесь, не так просто вдруг оказаться перед мужчиной без всего.

РОМАН. Если вы уж так стесняетесь, оставьте на себе лифчик. Тогда ваша не та грудь останется скрытой от моего жадного взора.

ЖЕНЩИНА. Я не могу.

РОМАН. Почему же?

ЖЕНЩИНА. Я не догадалась надеть нарядное белье. Я не знала, что оно понадобится.

РОМАН. Тогда я предлагаю такое решение. Я вам даю комплект самого нарядного белья. Вы переходите в соседнюю комнату, быстро раздеваетесь, меняете свое белье на нарядное, одеваетесь, возвращаетесь сюда, тут медленно, спокойно и артистично раздеваетесь, потом выходите, одеваетесь, переходите сюда и возвращаете мне белье. Согласны?

ЖЕНЩИНА. Извините, я запуталась.

РОМАН. Повторяю. Я вам даю комплект самого нарядного белья. Вы переходите в соседнюю комнату, раздеваетесь, меняете белье...

ЖЕНЩИНА. (Прерывая.) Постойте. Все это очень сложно. Давайте лучше сделаем так: я просто разденусь, а вы в это время отвернитесь.

РОМАН. Мне важен процесс, а не результат.

ЖЕНЩИНА. А сколько вы собираетесь платить?

РОМАН. За что?!

ЖЕНЩИНА. Я имею в виду, когда вы примете меня на роль Джульетты.

РОМАН. Об этом говорить еще рано.

ЖЕНЩИНА. Для меня этот вопрос очень существенный. На мне двое внуков.

РОМАН. Мы обсудим этот вопрос. А пока, к сожалению, наше время истекло. Вы свободны.

ЖЕНЩИНА. Но я вам еще ничего не успела показать!

РОМАН. Вы показали все, что меня интересовало. (Вежливо подталкивает ее к выходу.)

ЖЕНЩИНА. Я смогу сыграть Джульетту не хуже других. Ведь нигде не сказано, что Ромео был у нее первым мужем. Он мог быть и вторым, и третьим. Правда же?

РОМАН. Это очень интересная трактовка. Я подумаю над ней. Всего доброго.

ЖЕНЩИНА никак не хочет уходить. РОМАН зовет помощницу.

Ирина!

Входит ИРИНА.

ИРИНА. Да, Роман Анатольевич?

РОМАН. Проводите даму.

Вместе они не без труда провожают Женщину, продолжающую объяснять свое видение Джульетты, к выходу.

ИРИНА. Позвать следующую?

РОМАН. Много их еще там?

ИРИНА. Порядочно.

РОМАН. Делать нечего, зови.

ИРИНА выходит. Входит ЖЕНЩИНА средних лет, малорослая, неуклюжая и нескладная. В руках у нее кошелка.

РОМАН. Раздевайтесь.

ЖЕНЩИНА. Это вы мне?

РОМАН. Нет, это я разговариваю сам с собой. У меня такая привычка. Причем я всегда обращаюсь к себе на «вы». Хороших людей надо уважать.

ЖЕНЩИНА. Понятно. Так, значит, раздеваться?

РОМАН. Вы стесняетесь?

ЖЕНЩИНА. Нет, почему же. Раздеваться совсем?

РОМАН. Там будет видно. Вы начинайте, я скажу, когда остановиться.

ЖЕНЩИНА ставит кошелку на пол и начинает неумело и неловко раздеваться. При этом пуговицы у нее не расстегиваются, молнии заклинивают, тесные сапоги не снимаются, на бусах не найти застежки. Она возится довольно долго. РОМАН с интересом и жалостью наблюдает за ней.

ЖЕНЩИНА. Извините, я вас, наверное, задерживаю?

РОМАН. Нисколько. (С состраданием.) Вам помочь?

ЖЕНЩИНА. Нет, спасибо... А впрочем... Вы не поможете стащить этот сапог?

Роман пытается снять сапог, но после тщетных усилий оставляет эту попытку.

РОМАН. Я полагаю, мы на этом остановимся.

ЖЕНЩИНА. Но я же еще не совсем разделась.

РОМАН. Вы еще совсем не разделись. Но с меня достаточно.

ЖЕНЩИНА. Я, наверное, вам не подошла?

РОМАН. Нет, напротив, вы мне очень подходите. Мне нравится ваша готовность и естественность.

ЖЕНЩИНА начинает одеваться все с теми же героическими усилиями: сапог ей никак не натянуть, молнию не застегнуть и т.д.

ЖЕНЩИНА. Извините, я вас опять задерживаю.

РОМАН. Не волнуйтесь и спокойно одевайтесь. Я с интересом за вами наблюдаю.

ЖЕНЩИНА. Вы, наверное, ищете девушек на стриптиз, в ночной клуб?

РОМАН. Вас это шокирует?

ЖЕНЩИНА. Нет, почему же? Я с удовольствием.

РОМАН. Вообще-то я набираю девушек не на стриптиз, а на театральный спектакль.

ЖЕНЩИНА. И вы дадите мне в этом спектакле роль?

РОМАН. Разумеется.

ЖЕНЩИНА. Правда?

РОМАН. Правда.

ЖЕНЩИНА. И кого я там буду играть?

РОМАН. Проститутку.

ЖЕНЩИНА. Классно!

РОМАН. Вам это подходит?

ЖЕНЩИНА. Еще бы! Я справлюсь, вот увидите.

РОМАН. Не сомневаюсь. К вам придет клиент, и вы будете при нем раздеваться. И если вы проделаете это, как сегодня, успех вам обеспечен. Не у клиента, так у публики.

ЖЕНЩИНА. Спасибо!

РОМАН. А пока я вас попрошу закончить одевание в кабинете моей помощницы. И оставьте ей ваш адрес и телефон.

ЖЕНЩИНА. Спасибо. До свидания. (Направляется к выходу, неся в одной руке сапог, в другой – кофту, блузку и пр. То одно, то другое валится у нее из рук.)

РОМАН. Вы забыли свою кошелку.

ЖЕНЩИНА. Ой, извините.

ЖЕНЩИНА с кошелкой выходит. Навстречу ей входит, или, скорее, впархивает Анна, нарядная и веселая.

АННА. (Целуя Романа.) Здравствуй, дорогой!

РОМАН. Давненько мы не встречались. Как поживает наша «живая легенда»?

АННА. Превосходно! Я теперь и вправду живая. Не легенда, просто – живая!

РОМАН. Я вижу.

АННА. А ты по-прежнему в вечном поиске? Все еще возишься со своей женской командой?

РОМАН. Ты же знаешь, я был занят три месяца съемками. Но я слежу за твоими успехами.

АННА. Ну, а звезду нашел?

РОМАН. Пока даже не искал. Все надеялся на тебя.

АННА. И напрасно.

РОМАН. Теперь я это знаю.

АННА. Как вообще дела?

РОМАН. Сказать честно, в последнее время не очень ладятся.

АННА. Не грусти, все образуется. Обычный творческий кризис. В первый раз, что ли?

РОМАН. Уж очень он затянулся. (Помолчав.) А ты изменилась.

АННА. Надеюсь, к лучшему?

РОМАН. Да. Помолодела, похорошела. И стала лучше играть. Недаром в газетах пишут о новых красках, втором дыхании, ярком расцвете и все такое.

АННА. Просто я влюбилась.

РОМАН. Твое увлечение еще не кончилось?

АННА. Оно не кончится никогда.

РОМАН. Чем он тебя так пленил?

АННА. Всем. Понимаешь, мы с ним все время смеемся… И с ним всегда интересно. Он все знает, все помнит, все чувствует… И он никогда не сидит без дела. Я люблю его.

РОМАН. (С усилием.) Я рад за тебя.

АННА. И, ты знаешь, во мне проснулась чувственность. Я пьянею от одного его голоса. Я вспыхиваю еще до того, как его рука прикасается ко мне… Но это в наших отношениях не самое главное. Прости, что я все это рассказываю тебе.

РОМАН. Ну да, я же твой старый и верный друг…

АННА. Разве не так?

РОМАН. Да, конечно… В который раз ты влюбляешься? В четвертый? В восьмой?

АННА. В первый. Любовь может быть только в первый раз, как ты не понимаешь? Она не может быть второй или четвертой. Да, я была замужем, родила детей, но разве можно сравнить то, что было, с тем, что сейчас? Все прошлое потеряло значение, его просто не было. Все сейчас происходит впервые.

РОМАН. Тебе не кажется, что ты немножко тронулась?

АННА. Не кажется, а так оно и есть. Но это так сладко – быть сумасшедшей… Никогда я не чувствовала себя такой молодой.

РОМАН. Дорогая, ведь тебе уже – не для печати, только между нами, - за пятьдесят. Не поздновато ли влюбляться на шестом десятке? Не смеши народ.

АННА. Подожди, не ты ли уж который год объясняешься мне в любви? А ведь тебе – тоже между нами - шестьдесят пять или что-то вроде того.

РОМАН. (Чуть смутившись.) Но ведь я все-таки мужчина…

АННА. Значит, мужчинам можно влюбляться в любом возрасте, а женщинам запрещено? Нет, дорогой. Помнишь, у Ахматовой?

И мудрости нет, и старости нет,

А может, и смерти нет.

РОМАН. Звучит красиво, но годы есть годы. И захочешь о них забыть, да не получится.

АННА. Раньше я тоже думала, что в этом возрасте все давно кончается, а сейчас чувствую, что только теперь начала жить. Пусть это моя осень, но это золотая осень. Короткая, но дивная пора.

РОМАН. Не знаю, дивная ли, но что короткая, это точно.

АННА. Ну и пусть. Принято почему-то считать, что в зрелые годы не положено любить, особенно женщине, что все внутри уже растрачено, пережито, выжжено. На самом деле мои чувства теперь глубже, чем в юности. Ведь только после того как проживешь жизнь, начинаешь по-настоящему разбираться в людях, презирать подлость, ценить ум и благородство, понимать, зачем и для кого у тебя бьется сердце.

РОМАН. Ты его так любишь?

АННА. Он для меня все – и прошлое, и настоящее, и будущее. Жалко только, что мы так поздно встретились. Вот потому и дорожишь каждой минутой, проведенной вместе, потому-то и хочется все время дарить ему тепло, наслаждаться каждым его словом… (Обратив наконец внимание на то, что Роману не очень весело это слушать.) Извини, я тебе уже надоела своей болтовней. До свидания, дорогой, мне пора на сцену. Антракт кончается, а я еще не переоделась к последнему акту.

РОМАН. Беги. Лети.

АННА. Ты не очень сердишься, что я говорила только о нем одном?

РОМАН. Нет. Ты ведь никогда не подавала мне надежды, так что я ничего не лишился.

АННА. Прости. Береги себя, ты неважно выглядишь. До встречи.

РОМАН. Желаю успеха. Только не вкладывай в игру столько сил, оставь немножко для себя.

АННА. Я так не умею, ты же знаешь. И не хочу, особенно теперь. Играть - так играть, жить - так жить, любить - так любить... До свидания.

АННА целует его и уходит. Роман, оставшись один, долго сидит в мрачной задумчивости. Потом достает бутылку коньяка, поколебавшись, прячет ее назад и зовет помощницу.

Ирина!

ИРИНА. (Входя.) Вы звали?

РОМАН. Зови сюда следующую.

ИРИНА. (Внимательно посмотрев на шефа.) Роман Анатольевич, по-моему, вы сейчас не совсем в форме. Отложим прием на завтра.

РОМАН. Я в прекрасной форме.

ИРИНА. Я же вас очень хорошо знаю. Я не разрешаю вам больше работать.

РОМАН. Вот как? Кто тут главный – вы или я?

ИРИНА. Я.

РОМАН. Я вас уволю.

ИРИНА. Вы отлично знаете, что не уволите. Я сейчас же отошлю женщин по домам.

РОМАН. (Миролюбиво, очень искренне.) Если вы меня действительно знаете, то должны понимать, что мне любым способом надо отвлечься. Работой, вином, женщинами – все равно.

ИРИНА. Нельзя все время доводить себя до изнеможения. Стоит ли набор каких-то случайных персонажей, да еще на второстепенные роли, такого времени и усилий?

РОМАН. В театре не бывает второстепенных ролей. Зовите следующую.

ИРИНА. (Нехотя.) Ну, хорошо. (Выходит.)

РОМАН снова достает бутылку. Входит ВИКТОР, бодрый, подтянутый, энергичный.

ВИКТОР. Добрый вечер. Простите, Анны здесь нет?

РОМАН. Она готовится к последнему выходу.

ВИКТОР. Тогда я, пожалуй, пройду в зал.

РОМАН. (С бутылкой в руках.) Останьтесь. Она все равно еще не вышла на сцену. Хотите выпить?

ВИКТОР. Пожалуй, нет.

РОМАН. Ну, а я, пожалуй, да. (Наливает себе в стакан.) Так вы, значит, не врач, а математик? Дайте мне вас разглядеть.

ВИКТОР. Мне раздеться?

РОМАН. Не надо язвить. Это не смешно.

ВИКТОР.А как же иначе вы определите мою пригодность в артисты?

РОМАН. У вас есть талант притворщика. Когда мне понадобится исполнитель на роль врача, я вас приглашу.

ВИКТОР. Я вам не подойду. Ведь вы, говорят, ищете теперь только женщин, причем оригинальным способом.

РОМАН. Это верно, но не совсем. Этим приемом я на самом-то деле ищу… сам не знаю что. Другого себя… Другой стиль режиссуры, других актеров, другую драматургию… Актеры заштамповались, режиссеры уходят в самолюбование и трюки. Звезды создаются не талантом, а рекламой. Пьесы пишутся трактирным языком. Нужно все менять. Интуитивно я чувствую, каким должен быть новый театр, но никак не могу нащупать к нему пути.

ВИКТОР. Но все же есть уже какие-нибудь результаты?

РОМАН. Только один - бессонные ночи. Так всегда бывает, когда ищешь то, чего еще нет. «Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что…» Иногда кажется, что вот-вот в мозгу у меня что-то щелкнет, но это «вот-вот» никак не наступает…

Виктор встает, чтобы уйти.

Не уходите, я хочу с вами поговорить. Только сначала мне надо принять очередную женщину.

ВИКТОР. Я могу пока посмотреть на вашу работу?

РОМАН. (Пожав плечами.) Смотрите… Только сядьте где-нибудь в сторонке, чтобы их не смущать.

Входит ЖЕНЩИНА, уже не первой молодости, но, впрочем, не такая уж и старая.

РОМАН. Раздевайтесь.

ЖЕНЩИНА. С какой целью?

РОМАН. Без всякой цели.

ЖЕНЩИНА. Тогда не буду.

РОМАН. А если с целью?

ЖЕНЩИНА. Смотря с какой.

РОМАН. С самой невинной и возвышенной.

ЖЕНЩИНА. Тем более не буду.

РОМАН. Почему?

ЖЕНЩИНА. Стесняюсь.

РОМАН. Что постыдного в наготе? Возьмите, например, Венеру Милосскую. Ее внимательно рассматривают мужчины, женщины, дети, никто не находит в этом ничего непристойного. Ее фотографии печатаются в альбомах, а искусствоведы пишут восторженные статьи о красоте и вечной тайне женского тела.

ЖЕНЩИНА. Да, но я не Венера. В этом вся штука.

РОМАН. А чем вы хуже? Вы должны быть уверены в себе. Повторяйте себе: «я не хуже Венеры, я не хуже, я не хуже, я не хуже», - и раздевайтесь.

ЖЕНЩИНА. (Долго шевелит губами.) Нет, не получается.

РОМАН. Ну, хотите, я покажу вам пример и разденусь сам?

ЖЕНЩИНА. Вы - человек искусства, вы ко всему привыкли.

РОМАН. А вы не привыкли?

ЖЕНЩИНА. Я привыкла, но еще не ко всему. Без одежды женщина чувствует себя беззащитной и униженной.

РОМАН. Вы неправы. Современному человеку трудно понять нравственные и духовные аспекты лицезрения обнаженного тела. Между тем, наготу высоко ценили и в античные времена, и в эпоху Возрождения. Ее называли «правдой обнаженной» и ставили выше «правды украшенной» то есть ложной, искусственной, заемной красоты одетого человека. Нагота Венер Джорджоне или Ботичелли целомудренна, она выглядит скорее непроницаемой броней, чем воплощением сладострастия, и является объектом поклонения, а не предметом грубой чувственности. Ее созерцание отнюдь не пробуждает в нашем воображении нескромные картины любовных утех.

ЖЕНЩИНА. (Неуверенно.) Я не знаю, как на картине, а у живого человека нагота постыдна.

РОМАН. Смотря какая. Ученые схоласты той эпохи различали пять видов наготы: нагота естественная, как, скажем, у тех, кто спит или купается в реке; нагота неведения и невинности, как, например, нагота ребенка или нашей праматери Евы; нагота бедности, когда человеку просто нечего надеть; нагота как идеальное выражение человеческой красоты, духовного идеала, истины, нравственной чистоты; и, наконец, нагота бесстыдства, вызывающая вожделение и зовущая к наслаждениям. Отсюда следует, что порочной следует считать только наготу бесстыдства. И то с оговорками, - только в том случае, если мы признаем земную любовь за грех. Короче говоря, постыдна только бесстыдная нагота. Ведь так?

ЖЕНЩИНА. (Окончательно сбитая с толку многословной софистикой Романа.) Так.

РОМАН. Но ведь ваша нагота не бесстыдна. Вы стыдливая, верно?

ЖЕНЩИНА. Да, конечно.

РОМАН. А раз так, можете смело раздеваться.

Растерянная женщина делает несколько нерешительных движений.

Смелее! Главное - начать. Дальше дело пойдет.

ЖЕНЩИНА. (Помявшись.) А с чего начать? С туфель? Или с браслета?

РОМАН. Начните с того, что определите для себя, по методу Станиславского, в каких предлагаемых обстоятельствах вы раздеваетесь.

ЖЕНЩИНА. Извините, я не понимаю.

РОМАН. Люди раздеваются очень по-разному, в зависимости от обстоятельств. Например, на работе, как натурщицы перед художником, модели перед фотографом, проститутки перед клиентом или артистки перед публикой. Одежду снимают также перед душем, перед купанием в реке, перед сном, перед врачом, перед любимым человеком… Причем, заметьте, в первый раз перед любимым раздеваются не так, как во второй или в сто четырнадцатый. Теперь скажите, перед кем или чем раздеваетесь вы? Перед сном, перед душем, перед врачом или любовником?

ЖЕНЩИНА. Я… я не знаю.

РОМАН. (С досадой.) Хорошо, я вам помогу. Будем раздеваться перед грабителем. А чтобы вам было легче, я подыграю. Итак, ночью на пустынной улице вам преграждает дорогу зверского облика бандит. (С устрашающим видом наступает на Женщину.) Руки вверх!

ЖЕНЩИНА испуганно вскидывает руки.

Раздевайся! Живее! Сымай с себя все!

ЖЕНЩИНА. Как я могу раздеваться, если руки вверх?

РОМАН. Молчать! Шубу, шубу скидывай!

ЖЕНЩИНА. Какую шубу? На мне нет никакой шубы!

РОМАН. Молчать! Шубу, говорю, скидывай! И золотишко с рук и ушей! Быстро! Не то оторву и руки, и уши!

ЖЕНЩИНА. (В страхе отступая от Романа.) Извините, но вы меня пугаете.

РОМАН. (Вздыхая, прекращает игру.) Что мне с вами делать? Ну, хорошо, если не перед грабителем, тогда перед кем же?

ЖЕНЩИНА. Как «перед кем?» Перед вами.

РОМАН. (Безнадежно.) Передо мной, так передо мной

Пауза. ЖЕНЩИНА не раздевается.

РОМАН. Ну? Что же вы сидите?

ЖЕНЩИНА. Я ведь вам уже говорила: я не привыкла снимать одежду перед посторонним мужчиной. Только перед врачом.

РОМАН. Так. Возвращаемся к тому, с чего начали. (Тяжело вздыхает, но после короткого перерыва снова с прежним темпераментом пускает в ход свое красноречие.) А вы представьте, что я не посторонний. Что мы давно знакомы. Что мы вместе росли. Что я ваш старый друг. Муж. Более того – возлюбленный! Тогда ваши руки сами потянутся к пуговицам. Ну!

ЖЕНЩИНА. Да, лучше возлюбленный. (Решительно начинает расстегивать платье.)

РОМАН. Только учтите, что и перед любовником можно раздеваться тысячью способов: нетерпеливо, неохотно, деловито, жеманно, стеснительно, безысходно, вызывающе, застенчиво... Можно так, чтобы пуговицы и крючки разлетались во все стороны, лифчик трещал, а платье рвалось не только по швам. Можно сбросить одежду так, что ее придется потом искать на полу во всех углах комнаты, а можно аккуратно сложить ее в стопочку на стульчике, чтобы ничего не помялось. Вы поняли меня? Все зависит от обстановки, от того, сколько у вас есть времени, от того, где это происходит – в гостинице, на скамейке в парке или на квартире у вашей подруги, от его настроения, от вашего настроения, от степени вашего желания и нетерпения, - короче говоря, от тысячи причин. Представьте все это и действуйте.

Женщина, вместо того чтобы раздеваться, достает платочек и вытирает слезы.

Что с вами?

ЖЕНЩИНА. Вы меня очень расстроили.

РОМАН. Чем?

ЖЕНЩИНА. (Сквозь слезы.) У меня нет и никогда не было любовника. А, оказывается, сколько могло быть возможностей!

РОМАН. Успокойтесь… Выпейте воды… Ну хорошо, бог с вами, раздевайтесь перед врачом, если вам это более привычно. Как вы раздеваетесь перед врачом?

ЖЕНЩИНА. Ну, обыкновенно… Захожу за ширму и раздеваюсь.

РОМАН. Очень хорошо. Начинайте.

ЖЕНЩИНА. (Растерянно.) Но здесь нет ширмы.

РОМАН. А вы ее представьте. Напрягите немножко воображение. Представьте, что между нами ширма. Великолепная ширма китайского шелка, вышитая ирисами и цаплями. Я не вижу вас, вы не видите меня. Представили? Чувствуете, как вам все стало легче и проще? Раздевайтесь!

ЖЕНЩИНА. Но… Ширмы же на самом деле нет, и вы меня видите.

РОМАН. Черт возьми, что значит «на самом деле»? Разве воображение не столь же реально, как презренная действительность? Ведь в театре сцена тоже отделена от зала невидимой ширмой, пресловутой четвертой стеной, и артисты играют так, как будто зрителям не видны их персонажи. Они объясняются в любви, ссорятся, выворачивают свою душу и обнажают тело, как будто они одни, как будто нет любопытной и требовательной публики, которая следит за каждым их жестом и словом. А вы не можете загородиться своим воображением от одного меня. Идите домой и репетируйте. Репетируйте и репетируйте, пока не научитесь раздеваться всеми способами. А сейчас я вас более не задерживаю.

ЖЕНЩИНА. Как – это все?

РОМАН. Да, все. Я восхищаюсь вашей стыдливостью и целомудрием. До свидания.

ЖЕНЩИНА. Но я хочу показаться!

РОМАН. Я не заметил у вас этого желания.

ЖЕНЩИНА. Так что – мне идти?

РОМАН. Да.

ЖЕНЩИНА. Нет. Я готова сделать то, что вы просите.

РОМАН. Правда, готовы?

ЖЕНЩИНА. Даю слово.

РОМАН. (Подумав.) Хорошо. Делаем последнюю попытку. Войдем в образ. Мы снова в кабинете врача. Вы – больная. Я – знаменитый доктор. Консультант. Профессор. Престарелый, но очень знаменитый. Дряхлый академик. Очень дряхлый, понимаете? (Изображает дряхлость.) Меня незачем бояться и незачем стесняться. (Указывая на Виктора.) А это мой ассистент, тоже престарелый, но не знаменитый. Моя секретарша уже предупредила вас, что на визит вам отводится не более десяти минут. Вы очень торопитесь, за три минуты успели изложить свои жалобы, и вот, врач говорит вам: «Раздевайтесь!»

ЖЕНЩИНА. А какой вы врач? Я хочу сказать, по какой специальности?

РОМАН. Ну не глазник же! И не ухо, горло, нос.

ЖЕНЩИНА. Кто же тогда?

РОМАН. Не догадались?.. Ну, хорошо. Я – кожник. А у вас все тело с ног до головы покрыто сыпью. И вас это очень беспокоит. Вы торопитесь скинуть одежду, чтобы показать сыпь врачу.

Женщина быстро расстегивает одну или две пуговицы, но останавливается.

Ну?

ЖЕНЩИНА. Нет, мне стыдно.

РОМАН. Опять?

ЖЕНЩИНА. Ведь у меня все тело покрыто язвами. Как я могу показать такое мужчине, даже очень престарелому?

РОМАН. Браво! Наконец-то! Вы поверили в фантазию! (Виктору.) Она поверила! (Женщине.) Спасибо. Не исключено, что я вас возьму.

ЖЕНЩИНА. На какую роль?

РОМАН. Пока не знаю. До свидания. Я вами доволен.

ЖЕНЩИНА. Довольны? Но я же так и не разделась!

РОМАН. Это неважно. Всего доброго.

ЖЕНЩИНА выходит, совершенно сбитая с толку. РОМАН обращается к Виктору.

Ну, как, вы не уснули?

ВИКТОР. Напротив, было очень интересно.

РОМАН. Что тут интересного? Адская работа. Беда в том, что у женщин нет воображения. У них есть живость восприятия, наблюдательность, чувственность, сексуальность, даже ум – одним словом, все, кроме воображения. Ты ей говоришь: я встречаю вас в бархатном пиджаке с розой в петлице и в галстуке бабочкой, а она отвечает – нет, вы в старом свитере. Ну, что с ними делать?

ВИКТОР. Значит, вы любите больше работать с мужчинами?

РОМАН. Нет, все-таки с женщинами. У них обычно роли интереснее. Они не инженеры, не полководцы, и так далее, они просто жены или возлюбленные, они любят, ревнуют, раскаиваются и ненавидят, тоскуют и страдают, но это в сто раз интереснее и разнообразнее, чем все эти занятые важным делом мужчины.

ВИКТОР. Скажите, а зачем все-таки вы заставляете ваших кандидаток раздеться?

РОМАН. Что же – просить их прочитать басню? Чтобы они встали в позу бронзового памятника с простертой дланью и начали деревянным голосом читать с завыванием стихи? Или просить их показать этюд? Но ведь на самом деле они и разыгрывают этюд, не подозревая, что экзамен уже начался. Так и рождается живой театр. А это мне и требуется. Вы видели, как мгновенно проявляется их характер, как они своим поведением выражают все, что у них внутри: удивление, волнение, возмущение, стыд и бесстыдство, неловкость и расторопность, чистоту души и безнравственность, опытность и наивность, стеснение и кокетство… Впрочем, иногда появляется возможность увидеть заодно и красивое женское тело. Хоть какая-то компенсация за эту чертову работу.

(Устало садится на свое место.) Но если бы вы знали, как трудно найти что-то настоящее. Приходится перекапывать сотни тонн человеческой руды, огромную кучу навоза, чтобы найти такой алмаз, как Анна… Вот видите, мы опять возвращаемся к ней. Ей, видишь ли, не нравится пьеса, которую мне навязывают. Пьеска - барахло, кто спорит, но где взять хорошую?.. Послушайте, Виктор, раз вы такой умный, как она говорит, напишите мне пьесу, а? Вы напишете, я поставлю, а она будет играть. Вас не вдохновляет такой союз трех граций?

ВИКТОР. Я же не драматург.

РОМАН. Ах, да, вы математик. Должно быть, это невероятно скучно.

ВИКТОР. Напротив, это невероятно интересно.

РОМАН. Что в этом может быть интересного? Расчеты, формулы… Спокойствие, тоска. У нас, людей творческих, жизнь труднее, но куда увлекательнее.

ВИКТОР. Вы представляете себе математику как школьный учебник алгебры. А в математике главное – не расчеты, а воображение.

РОМАН. Воображение? Зачем математику воображение?

ВИКТОР. Мы, как и вы, стремимся выразить нечто, не выразимое словами. Вот почему на помощь нам приходят символы. Что есть цифра или буква? Символы. Из их сочетания рождаются формулы. Точка, линия – это тоже символы. Пифагор называл треугольник божественной фигурой, а во славу квадрата написаны философские труды, созданы картины и сложены поэмы.

РОМАН. И все-таки символы – это не живые люди. Это скучно.

ВИКТОР. Да, я работаю не с людьми, а с буквами и цифрами, но они лучше людей. Они не ссорятся, не капризничают, не завидуют друг другу, не стремятся к славе и не требуют денег. Но как трудно подчинить их своей воле! И приходится искать, пробовать и бродить по лабиринту, пока не упрешься в тупик и не увидишь, что ты не в силах найти решение.

РОМАН. То же случается и со мной. Ну, и над чем вы сейчас работаете? Над какой-нибудь теорией относительности?

ВИКТОР. Нет. Над теорией муравейника.

РОМАН. Вы серьезно?

ВИКТОР. Вполне. Муравейник – это вечный для нас укор и загадка. Если у муравья нет разума и понятия об общей пользе, то почему муравейник живет и растет? А если деятельность муравьев подчиняется каким-то законам, то как их найти?

РОМАН. А зачем их искать?

ВИКТОР. Хотя бы затем, что тогда их можно будет применить и к человеческому роду. Разве какое-нибудь учреждение, или город, или все человечество не есть муравейник?

РОМАН. Что это загадка, я, пожалуй, согласен. Но почему укор?

ВИКТОР. А помните, что сказал еще царь Соломон? «У муравья нет ни начальника, ни надсмотрщика, но он без устали трудится на общую пользу».

РОМАН. Люди тоже трудятся.

ВИКТОР. Только если их заставляют. Человеческий муравейник держится на принуждении. Научатся ли люди когда-нибудь обходиться без насилия? Или оно заложено в их природе, как трудолюбие в инстинкте муравья?

РОМАН. Знаете, что я вам скажу? Театр тоже муравейник.

ВИКТОР. Я, пожалуй, пойду. Хочу посмотреть на игру Анны.

РОМАН. Выпьем сначала.

ВИКТОР. Спасибо. Мне нельзя.

РОМАН. Ну, а я выпью. (Наливает и пьет.) Все думаю - почему вы ее у меня отняли?

ВИКТОР. А она была вашей?

РОМАН. Я добивался ее всю жизнь, бросал к ее ногам цветы, писал ей стихи, проклинал, женился на других, бросал своих жен, давал ей лучшие роли, отнимал их - и все бесполезно. А вы пришли и взяли ее в один миг, без всяких усилий. В чем секрет? Ведь вы не молоды, не красивы, не фат, не сердцеед, не знаменитость, одеваетесь не ахти как. Что она в вас нашла?

ВИКТОР. Честно говоря, и я не знаю. Спросите лучше ее.

РОМАН. Я спрашивал. Она уверяет, что вы необыкновенный, но на самом деле вы разве ей пара? То есть, я не сомневаюсь в ваших достоинствах, однако… Извините, что я столь бесцеремонно вас допрашиваю, но ведь мы с вами не мальчики, к чему нам говорить обиняками? Что в вас есть такого, чего нет у меня?

ВИКТОР. Пожалуй, на это есть лишь один ответ...

Зачем арапа своего

Младая любит Дездемона,

Как месяц любит ночи мглу?

Затем, что ветру и орлу

И сердцу девы нет закона.

РОМАН. Вообще-то, с моей профессией глупо влюбляться. Если я и должен кого-то любить, то только одну женщину – а именно ту, с которой я в данный момент репетирую или кого снимаю. Так все и делают. A я зациклился на женщине, которой до меня нет дела.

ВИКТОР. Анна прекрасно к вам относится…

РОМАН. (Прерывая.) Оставьте. Я знаю. Она только что призналась мне в любви. К вам. (Наливает коньяк.) В погоне за ролями на меня вешались десятки актрис, не говоря уж о сотнях других женщин. Многие из них были красивее и уж, во всяком случае, моложе Анны. Почему мне все-таки нужна именно она – необъяснимо. Почему ей нужны именно вы – еще более необъяснимо. И вообще, вся наша жизнь, наши поступки, мысли и желания необъяснимы. Давайте этой банальной мыслью и завершим наш затянувшийся разговор. Мне надо работать. (Зовет.) Ирина!

Никто не отвечает.

Ирина!!

ВИКТОР. Я пойду ее позову.

ВИКТОР выходит. Роман выпивает очередную порцию. Входит ИРИНА.

ИРИНА. Вы звали, Роман Анатольевич?

РОМАН. Ирина, какого черта на меня навалилась толпа этих баб? Что они тут делают? Кто их привел?

ИРИНА. Привела я, но по вашему распоряжению.

РОМАН. По моему? Вы что-то напутали. Зачем они мне?

ИРИНА. Для публичного дома.

РОМАН. Вы имеете в виду наш театр? Так у нас и без них достаточно шлюх, и все они болтаются без дела и клянчат у меня роли. Вы издеваетесь надо мной?

ИРИНА. (Терпеливо.) Роман Анатольевич, вы задумали спектакль про публичный дом и попросили меня подобрать вам не профессиональных артисток, а женщин по объявлению, то, что называется "с улицы".

РОМАН. Да, верно. Так какого черта вы посылаете мне милых, доверчивых, стеснительных женщин? Я же просил – девушек с улицы. С улицы, вы понимаете? И вообще, чего вдруг вы втемяшили себе в голову, что я собираюсь ставить пьесу про публичный дом? Кто вам это сказал?

ИРИНА. Вы.

РОМАН. Я? Мало ли что я говорил? Минутная фантазия, мимолетное допущение, один из сотен возможных вариантов. Я занят, я перегружен. Немедленно отошлите всех домой. (Увидев вошедшую Женщину.) А это еще кто?

ИРИНА. Одна из них. (Женщине, резко) Что вы тут делаете? Я же сказала вам - не входить!

ЖЕНЩИНА. Но я жду уже два часа.

РОМАН. Черт с ней, я ее приму.

ИРИНА. Роман Анатольевич, посмотрите на себя. Ведь вы, наверное, больны.

РОМАН. Я не болен, я просто устал. Я старая рабочая лошадь, у которой нет больше сил. Копыта стерлись. Все думают, что моя профессия – это давать интервью и красоваться на экране. Но вы-то знаете, что все мое время и силы уходят на войну. С актерами, художниками, костюмерами, администраторами, с директором, вахтером и пожарником, с рабочими сцены и уборщицами, со всем этим ленивым, сумбурным, шумным, пьяным и очень нервным сбродом, с тем, что все вместе называется театром. И в этом бедламе я должен еще придумывать и ставить спектакли… А кончается тем, что люди, которых я создал и в которых вложил всю душу, меня бросают. Остается выть на луну.

ИРИНА. Поезжайте домой, Роман Анатольевич. Я вызову сейчас машину. (Женщине.) А вы что тут стоите? Выйдите!

ЖЕНЩИНА. Я вас очень прошу…

ИРИНА. (Женщине, резко) Идите домой!

РОМАН. Ладно, пусть остается.

ИРИНА. Роман Анатольевич...

РОМАН. Я же сказал – пусть остается. Но чтобы она была последняя. И включи здесь транслятор. Я хочу слышать, что делается на сцене.

ИРИНА, заметно расстроенная, выходит. Включается динамик, через него со сцены доносятся голоса артистов, временами смех публики, аплодисменты. РОМАН слушает некоторое время, потом убавляет звук и допивает коньяк. На вошедшую женщину он почти не обращает внимания, мысли его заняты совсем другим. Пауза.

ЖЕНЩИНА. Ну что, раздеваться?

РОМАН. Как хочешь.

ЖЕНЩИНА. А я, как скажете.

РОМАН. Ты профессионалка?

ЖЕНЩИНА. А что?

РОМАН. Имей в виду, что я не беру профессионалок.

ЖЕНЩИНА. Нет, я занимаюсь этим только для удовольствия.

РОМАН. Очень хорошо… Постой, чем «этим»?

ЖЕНЩИНА. (Застеснявшись.) Ну, «этим»…Я денег за это не беру.

РОМАН. Черт побери, я спросил только, ты профессиональная актриса или нет?

ЖЕНЩИНА. А я думала, что под профессионалкой вы имеете в виду…ну…это…

РОМАН. Разница, может быть, и не такая большая, но я все же имел в виду именно профессию актрисы. (Включает транслятор.)

ЖЕНЩИНА. Так что мне делать?

РОМАН. Бог с тобой, раздевайся.

ГОЛОС АННЫ. (Со сцены.) «Нет, Цезарь. Пока мы прислушиваемся к шумихе вздорных криков, манящих нас к заблуждениям, жизнь проходит мимо, а она коротка даже в том случае, если мы день и ночь заботимся о своем духовном развитии».

РОМАН. (Про себя.) Жизнь проходит мимо… (Женщине.) А ты задумывалась о том, что жизнь проходит мимо? Наверное, как всякая женщина, ты встала утром и долго занималась собой: смывала и наносила кремы, красила губы, веки, брови и ресницы, пудрилась, причесывалась, и так далее. Но если бы женщина занималась своей душой столько же, сколько своим лицом, представляешь, насколько совершеннее стал бы наш мир?

ЖЕНЩИНА. Но он бы стал скучнее. И зачем мне заниматься душой? От этого я не стану счастливее.

РОМАН. Хороший ответ. Женщина инстинктивно чувствует, что ей важнее.

ЖЕНЩИНА. Я не пойму – чего вы от меня хотите?

РОМАН. Извини, я немного не в себе и не держу тему. На чем мы остановились?

ЖЕНЩИНА. Мы еще не начали. А вообще-то, чтобы я разделась.

РОМАН. Что же ты не раздеваешься? Ты знаешь, кто я?

ЖЕНЩИНА. Да. Знаменитый режиссер.

РОМАН. Может быть, и знаменитый, но износившийся. Я через все прошел и во всем разочаровался. Я перепробовал в театре все мыслимые приемы и трюки. Мигалки, зонтики, качели, велосипеды, тазы с водой, лестницы вместо мебели, Шекспир в гимнастерках и живые козлы на сцене – все это у меня уже было. Мои актеры шептали текст, повернувшись к зрителю спиной. Никто ничего не слышал, зато это было ново. Обнаженные женщины тоже были. Все уже было. Пора закрывать лавочку. Это искусство исчерпало себя. Или я исчерпал себя.

ЖЕНЩИНА. Я ничего не понимаю. С кем вы говорите?

РОМАН. Дура, ты и не должна ничего понимать. Твое дело снять платье и ни о чем не думать. Вернее, сделать так, чтобы я ни о чем не думал. И вообще, я вовсе не с тобой разговариваю.

ЖЕНЩИНА. А с кем же тогда?

РОМАН не отвечает.

Здесь же никого нет, кроме меня.

РОМАН. Тебя как раз и нет.

ЖЕНЩИНА. Чего вы маетесь? Вы сыты, одеты, обуты, у вас интересная работа, положение, известность, зарплата… Если бы вы знали, что значит по-настоящему быть одиноким, нищим… Жить без опоры, без надежды… И без любви…

РОМАН. (Не слушая.) Жизнь проходит мимо… А ведь старость близко – что значит «близко»? – она не «близко», она уже наступила.

ЖЕНЩИНА. Нет, вы еще вполне…

РОМАН. Милая, старость – это не обязательно седые волосы и трясущиеся руки. Старость – это возраст, у которого нет будущего. Зачем планы, к чему замыслы? Зачем к чему-то стремиться, чего-то хотеть, чего-то добиваться, если впереди пустота? Ведь счет пошел уже не на десятки лет, и даже, быть может, не на годы, а на месяцы. Семь, шесть, пять, четыре, три… Сколько еще осталось? Чем и как я их заполню? Мой срок кончается, а я все еще ищу смысл жизни, все еще не могу понять, что ничего уже не вернуть и ничего не исправить…

ЖЕНЩИНА. А, думаешь, нам, молодым, легче? Знать, что с самого начала что-то пошло не так, и что надо маяться не пять лет, и не четыре, и не три, а пятьдесят, сорок, тридцать…

РОМАН. (Возвращаясь к реальности.) Кто ты? Зачем ты здесь? Я же сказал: сиди и молчи. Твое дело – снять платье.

ЖЕНЩИНА. Но я же давно его сняла.

РОМАН. Да? Верно. Тогда снова надень его и уходи. Ты мне не нужна.

ЖЕНЩИНА. Но мне нужна работа.

РОМАН. Иди.

ЖЕНЩИНА. Куда?

РОМАН. Куда хочешь.

ЖЕНЩИНА. (Надевает платье, потом подходит к Роману и обнимает его.) Пойдем вместе.

РОМАН. Иди, мне не до тебя. Мне нужна трава забвения. (Сжимает в руках пустой стакан.)

ЖЕНЩИНА. (Прижимает его голову к своей груди.) Успокойся. Пойдем со мной. Я дам тебе траву забвения. И заодно себе. Пусть на одну ночь, пусть на несколько часов или даже минут, но забудемся. Забудемся вместе. Идем… (Уводит Романа.)

Входит ИРИНА, приводит комнату в порядок: убирает записи Романа, прячет пустую бутылку и пр. Она очень расстроена. Входит Виктор.

ВИКТОР. Роман Анатольевич еще в театре?

ИРИНА. Нет, ушел.

ВИКТОР. Как он?

ИРИНА. Не спрашивайте. (Покидая комнату.) Вы останетесь здесь или вернетесь в зал?

ВИКТОР. Пожалуй, дослушаю здесь. Спектакль уже кончается

ИРИНА уходит. ВИКТОР прибавляет звук в ретрансляторе.

ГОЛОС АННЫ. «Я знаю, Цезарь, что рукоплескания толпы прельщают тебя больше, чем любовь стареющей женщины. Тебе, быть может, совсем не нужна моя любовь, но она нужна мне. Я бы разлюбила тебя, если бы могла, но я не могу. И не хочу».

Аплодисменты. Спектакль близится к концу. Анна произносит финальную реплику.

ГОЛОС АННЫ. «Многие преклоняются перед тобой, многие восхищаются, многие добиваются твоей дружбы, но люблю тебя я одна. И это счастье у меня никто не отнимет. Прощай».

Гром аплодисментов, крики «браво». ВИКТОР поднимается в ожидании Анны с букетом белых роз в руках. Вызовы и поклоны продолжаются. ВИКТОР с нетерпением ждет ее. Наконец появляется АННА. Она в театральном костюме. Стола – одеяние знатной римлянки - красивыми складками струится вдоль ее тела. В руках охапка цветов. АННА бросает цветы и обнимает Виктора.

АННА. Наконец-то! Скучал без меня?

ВИКТОР. Нет.

АННА. Нет?

ВИКТОР. Это не называется «скучал». Я тосковал, я умирал, я считал минуты...

АННА. А я все время играла только для тебя.

ВИКТОР. Ты была великолепна.

АННА. (Лукаво.) Друзья тоже иногда говорят правду?

ВИКТОР. Ты играешь теперь потрясающе.

АННА. Потому что я тебя люблю.

Из зала через ретранслятор слышится очередной шквал аплодисментов.

ВИКТОР. Иди кланяться. Тебя снова вызывают.

Анна выходит на поклоны и вскоре снова возвращается с новым ворохом цветов.

АННА. Теперь ты мной доволен?

ВИКТОР. Я горжусь тобой.

Аплодисменты продолжаются.

Иди на сцену. Публика тебя не отпускает.

АННА. (Делает шаг к двери, но останавливается.) Нет, не пойду. Я жутко устала. Обними меня.

ВИКТОР обнимает ее.

Если б ты знал, как мне сладко с тобой. Я старая влюбленная дура, правда?

ВИКТОР. Ты чудо.

АННА. Знаешь, что я поняла? Женщина сама по себе, без любимого человека, – ничто. Она как скрипка, которой, чтобы звучать, нужен смычок. Вот поэтому я теперь хорошо играю. У меня есть ты, жизнь моя полна, я счастлива.

Последние слова она произносит чуть слышно. Голова ее откидывается на спинку кресла.

ВИКТОР. (Испуганно.) Что с тобой? Ты побледнела.

АННА. Пустяки.

ВИКТОР. (Бросаясь к двери.) Я вызову врача.

АННА. Не надо. Останься лучше со мной. Дай руку. Вот так…

Входит ДАМА в платье черного бархата, скрепленном серебряной брошью. Ее черные глаза блестят, шея и плечи светятся слоновой костью. Она медленно, легкой плавной походкой приближается к Анне, держа в руках букет белых роз.

Помнишь, я рассказывала тебе о даме с белыми розами, несущими забвение?

ВИКТОР. Я все помню.

АННА. Мне не страшно. Я боюсь только, что запах этих роз заставит меня забыть и тебя. Я не знаю, ждет ли нас другая жизнь и есть ли бог и душа, но если мысль о тебе будет там стерта из моей памяти, то мне не нужны ни бог, ни душа, ни другая жизнь, ни забвение страданий, ни вечное блаженство… Я хочу всегда помнить о тебе.

Это были ее последние слова.

ДАМА приближает к лицу Анны букет, но она, в знак отрицания покачав головой, отводит его в сторону. ДАМА снова предлагает Анне понюхать розы, но она снова отклоняет их. Тогда ДАМА набрасывает на Анну черное шелковое покрывало и уводит ее в темную глубину сцены. На месте, где она сидела, остается только ворох цветов, как на свежей могиле.

Конец

Поиск по сайту: