Часть первая. Пьеса в двух частях. Действующие лица

Азат Абдуллин

Нездешний сад.

Рудольф Нуреев.

Пьеса в двух частях.
Действующие лица

М а т ь

Р у д о л ь ф

М а р г о

Н е и з в е с т н ы й

М а л ь ч и к

А л е к с а н д р И в а н о в и ч

М а р т а Г р э х е м

С т р и ж е в

Г л а д ы ш е в

М а р и о

С е р г е е в

С о л о в ь е в

У с а м а

М а р л е н Д и т р и х

М а н у э л ь

Ф р а н с у а з а

Б л о н д и н

Ч е л о в е к в ш л я п е

А р т и с т ы б а л е т а, з р и т е л и и д р у г и е

Часть первая.

Октябрь был на исходе. Солнце садилось в созвездии Скорпиона, приближаясь к Плутону.

В продолговатой комнате седая женщина сидела, обложенная подушками, в глубоком кресле, устремив глаза на дверь.

Он переступил порог и тотчас признал мать, хотя и неузнаваемо постаревшую, и тогда лишь почувствовал, что вернулся на родину. С замиранием сердца, словно настал один и самых важных дней в его жизни, он медленно подошел к ней, ожидая, что она сейчас встрепенется и забьется у него в руках.

Рудольф (сдавленным голосом). Мама…

Она не откликнулась, только пальцы вцепились в подлокотники кресла. Он опустился на стул перед креслом и чуть-чуть наклонился к ней.

Рудольф. Мама, это я… Рудик… Узнаешь?.. Конечно, я немного изменился…

Взгляд ее вдруг стал немного тревожныМарго.

Рудольф. Нам разрешили свидание… дали на всё три часа…

Мать отвела глаза на ночном столике тикали часы, отсчитывая отпущенное ему время.

Рудольф. Мама, отчего ты молчишь?.. Не узнаешь?.. Я так долго ждал этой встречи… все двадцать шесть лет… а в последнее время снился один и тот же сон… я полз к границе… и просыпался в холодном поту… и в слезах…

Мать молчала. Резкие черты его лица заострились.

Голос Рудольфа. Вот этого я и боялся… Я не мог не приехать повидаться, получить прощение. Она не знает – мы оба… смотрим за пределы жизни… (Гадая.) Может, она боится обнаружить себя, свои чувства?

И как из тумана возникли молодая Мать и Мальчик семи лет. Она в легком ситцевом платье. Мальчик сидит на траве, у ног Матери, положив голову ей на колени.

Мать. Сказку?.. (Поглаживая его по голове.) Два брата поехали в лес нарубить дрова. И там один брат – случайно ли, нет ли, - отрубил голову другому. Привез он его домой и спросил жену брата: «Мария, а была у него голова, когда мы в лес поехали?» Она подумала, подумала и сказала: «Я только помню, когда вы утром ели мои блины, у него слегка бород дрожала…»

Мать тихо засмеялась. Мальчик хмыкнул, потом поднял голову.

Мальчик. Она боялась… не могла сказать правду?

Мать остро пронзила его своим взглядом и откинулась на подушку. Он ошеломленно уставился на нее.

Рудольф. Мама, а не казнишь ли ты меня молчанием?.. (Отводя глаза от нее.) Да, я колесом прошелся по вашей жизни. Я виноват в смерти отца. Я ускорил твою болезнь. Кругом я…

За окном возник Неизвестный.

Рудольф (с печальной думой). Если бы ты знала…

Неизвестный. Истину нельзя найти словами. Тайну знает сердце: ты не можешь жить в мире, но чтобы миновать его, эта жизнь не должна жить в тебе. А все равно глазами каждого встречного тобой глядит на тебя твоя судьба…

Трое парней, взяв Рудольфа – худого, невзрачного – с обеих сторон и подталкивая, подвели к зеркалу в зале.

Первый парень. Не лягай, осел…

Парень в очках. Ну, посмотри на себя…

Второй парень. Как тебе не стыдно учиться вместе с нами – с этой жалкой фигурой?..

Первый парень. Мы тут с восьми лет, а ты пришел в семнадцать – и хочешь тягаться с нами?..

Парень в очках. Это ты обозвал нас блатными пролазами?..

Второй парень. Кто вообще привел к нам эту тупую азиатскую морду?..

Парень в очках. Ты для нас ноль, понял?

Парни пошли к выходу. Он остался стоять неподвижно.

А вот Рудольф под вибрирующей музыкой взметнулся на пальцы, напряженно вытянулся, как натянутая струна, и тут, мгновенно склонившись, прочертил на полу надломленную, как судьбу, линию. И зал осветился весь.

Александр Иванович. Теперь представь, ты – пантера. На горной круче преследуешь свою жертву.

У юноши лицо мокрое, спина темна от пота. Негромко зазвучало аллегро из седьмой симфонии Бетховена. «Пантера» начинает движение, пригвоздив к «жертве» взгляд.

Александр Иванович. Вот она – пластика… как долго мы ее добивались… Пластика – единственный твой язык. Она забирает нас в свой силовой поток. А там – все: и чувственность, и вожделения, и минуты счастья, и слезы…

Словно намагниченная жертвой, «пантера» то вытягивается телом, то в отчаянии кидается в разные стороны.

Александр Иванович (зашагав.). Но в балете тело – лишь лестница для восхождения к Духу. (Остановившись.). Не свирепствуй! Душой оживляй свое тело – и держи его в теснине души. Тогда лишь будешь зрящ и властен. Нет тут ничего страшней быть рабом тела… Учись показывать красоту. Только она оправдает твой победный блеск. Терпи…

«Пантера» зажала в себе возрастающее возбуждение, и мышцы на бедрах, на ногах кажутся скрученными судорогой.

Александр Иванович. Если восхождение к единению Духа и красоты идет через три ступени, ты лишь приблизился ко второй. А вот третья… для тебя достижима ли?

Рудольф только скосил к нему глаз, не поворачивая головы.

Александр Иванович (уловив это.). Что? Ты достигнешь? (Дразня.). тогда проживи за свою жизнь три жизни… Одну, чтобы понять в чем ее смысл… Другую, чтобы удержать то, что ты понял: смысл жизни – в стремлении к совершенству. А чтоб достигнуть его… нужна еще одна жизнь…

На последнем всхлипе аллегро «пантера» неожиданно взрывчато взмыла, полетела, прежде чем вцепиться в свою жертву. Педагог замер, ошарашенный.

Александр Иванович. Такого полета не было даже у знаменитых. Ты для меня загадка…

Оба опускаются на скамейку. Рудольф вытирает полотенцем пот с лица, шеи, груди. Похоже, он весь выжат.

Рудольф. Что-то толкает меня изнутри, и я лечу…

Александр Иванович (с грустью). Это от Бога…

Рудольф. Я теперь весь состою только из ушей и ноГладышев. Больше ничего нет.

Александр Иванович. Дорогой мой мальчик… ты сделал такой рывок… нужно закрепить место в театре.

Рудольф. Не пойму, почему Дудинская – великая балерина, да еще для премьерного спектакля – выбрала меня, юношу. И вопреки Сергееву.

Александр Иванович. Ей нужна омолаживающая кровь. Вцепилась в тебя, теперь не отпустит.

Рудольф (усмехнувшись). А если соблазнит?

Александр Иванович. Пока Сергеев ее муж – для тебя опасно… Чувство подсказывает мне другое. Ты свою роль можешь сыграть небывало. Если сумеешь прожить три жизни.

Рудольф. Вам в молодости прочили славу великого танцовщика. Отчего не осуществилось?

Александр Иванович. Рано женился.

Рудольф. Причина веская, но не вся.

Александр Иванович. Совершенство Данте, Моцарта не объяснить только великим даром. Их вела сила не менее великая. Одержимость духа. Расплатились за нее болезнью, изгнанием, одиночеством… Мне не хватило одержимости.

Рудольф. Мне бы здесь не учиться, если б не вы… и не приютили меня. А вы за меня не боитесь?

Александр Иванович. Что это вдруг?

Рудольф. Слишком рано я взлетел… сразу на вершину… Не потерпят этого…

Александр Иванович. Будет тебе. Займемся малость йогой, дыханием…

Сели на пол и скрестили ноги.

Рудольф. Даже при сильном беге я теперь вдыхаю пять раз в минуту.

Александр Иванович. Все, что сейчас усвоишь, - твое достояние на долгие годы.

Оба закрыли глаза и умолкли.

Входит Сергеев и мгновение смотрит на сидящих.

Сергеев. Что тут происходит?..

Александр Иванович открыл глаза.

Сергеев. Вы что, молитесь…

Александр Сергеевич поднялся.

Сергеев. …или занимаетесь духовным онанизмом?

Рудольф (медленно встает). Константин Михайлович, дверь в зал закрывается с той стороны. Да!

Сергеев остолбенел. Потом быстро покинул зал.

Александр Иванович Ты что делаешь?

Рудольф. Не понял

Александр Иванович. (с нажимом). Сергеев – художественный руководитель – вправе контролировать, спрашивать…

Рудольф. … и унижать вас? Идет урок, у вас своя метода – чего суется?

Александр Иванович (растерянно отвел глаза, взглянув на часы). Время-то занятия давно вышло… Домой!

Рудольф. Я еще позанимаюсь.

Александр Иванович Ты вымотан.

Рудольф. Я приду в восемь. Все.

Вздох – и он один в зале стал прогибаться в пояснице, не обращая внимания на вошедшего Сергеева.

Сергеев. Вижу, ты и не думаешь извиняться…

Рудольф (выпрямившись). За что?

Сергеев. Ну и наглый же ты…

Рудольф. Унижать педагога Божьего дара, да еще при ученике, Константин Михайлович, вас не красит. А если Наталья Михайловна в партнеры предпочла меня, а не вашего любимца, я не…

Сергеев. Наталья Михайловна может предпочесть, а может и отсечь… Это тебе на размышление. (Уходит.).

Рудольф понурил голову.

Внезапно возникает лоток. Мальчик семи лет в шапчонке протягивает лоточнице трешку и берет батон.

Мальчик. Сдачу.

Лоточница. Какую сдачу?

Мальчик. С трех рублей…

Лоточница. С каких трех? Ты дал мне мелочь. Во наглец, и с таких лет. Уйди отсюда.

Мальчик уставился на нее, раздувая ноздри.

Лоточница. Пошел, кому говорю!

Мальчика будто пригвоздило на месте.

Издали зазвучала французская мелодия.

Освещается садик. На скамейке сидят Рудольф и Соловьев. Им по двадцать три. Над ними ясное небо.

Соловьев. А тебе что нравится во француженках?

Рудольф. Щепетильное отношение к своему телу и умение выставлять его напоказ.

Соловьев. А в наших женщинах?

Рудольф. Натруженная выпуклость икр… впечатляющая сила бедер…

Соловьев. А душа?

Рудольф. Душа годится и для Богини, и для рабыни.

Соловьев засмеялся.

Рудольф (сам с собой). Весна в Париже… Я задыхаюсь от этой красоты. Кто-то ведь из писателей сказал: когда в Париже приходит весна, даже самый жалкий его житель чувствует себя в раю…

Соловьев. Рудик, а ты хотел бы остаться?

Рудольф. Где остаться?

Соловьев. В Париже… На Западе…

Рудольф. Это не себя ли ты спрашиваешь?..

Соловьев. Не меня же, тебя назвали здесь лучшим танцовщиком.

Рудольф. А я сегодня в интервью сказал: «Вы бы видели Соловьева. Вот кто лучший!» На то, на что ты намекаешь, я не имею права. У меня ребенок.

Соловьев. Ребенок?..

Рудольф. Мать на моих руках.

Соловьев (оглядевшись). Рудик, наш кэгэбэшник, Стрижев, заставил меня порыться в твоем чемодане.

Рудольф. Заставил? Кто может меня заставить?..

Соловьев. А кто знает, что у них на уме?

Рудольф. У них? Или у тебя?

Соловьев. Причем тут я? Речь о тебе… Я не хотел, чтобы они сами там рылись.

Рудольф. (Чуть подумав). Тогда проси. Это завистники с умыслом шепчутся. Сперва шепчутся, потом стучат… Бог с ними. Волнует меня другое: что ждет в Лондоне? Королевский балет – это не шутка… (Посмотрев на часы). Все. Пора в театр.

Ночь. В номере гостиницы Стрижев и Сергеев.

Стрижев. Навел меня на это Соловьев. Говорит – бродят слухи, что Рудик что-то затевает. Я попросил его осмотреть чемодан Рудольфа – благо живу т в одном номере. Ничего особенного кроме трех имен – на листке бумаги. Ну, Джеймс – организатор нашего турне в Лондоне, Клара Сейнт – невеста сына министра культуры Франции, но вот Вильсон – якобы журналист газеты «Балтимор Сан», а я от верного источника узнал – агент американских спецслужб. Вот тут-то все и сходится: Вильсон и то, что имел в виду Соловьев. Я известил Москву. В ответ эта телеграмма.

Сергеев. Все тайно от меня… А не создаете ситуацию, не видя ее последствия?

Стрижев. Профессия нашего брата – держать тайну… и пресекать акцию в замысле. (Словно себе.). Рудольф умен… да и мы не лыком шиты… Готовится основательно: сенсация в Париже, потом в Лондоне, шумная пресса – и дело в шляпе…

Сергеев (глаза его забегали). Не знаю… Я умываю руки.

Стрижев. Зато я знаю: побег в Лондоне – катастрофа. Позор для страны. А нас с вами… (Красноречивый жест.).

Сергеев затих.

Стрижев. Можно ведь и так рассудить: мы спасаем парня. Это может случится с ним по молодости, под влиянием минутного порыва, соблазна… Его в Москву сопровождаю я сам: так надежней. А тебе надо хвост накрутить, чтоб смотрел в оба.

Сергеев (в замешательстве). Как мне сейчас себя вести?..

Стрижев. О решении Рудольфу сказать в последний момент, в аэропорту.

Свет постепенно начинает гаснуть.

Стрижев. Пройдем таможню – отступать будет некуда…

Вслед за наступившей темнотой освещается угол зала аэропорта Ле Бурже. Глухо доносится гул мотора, сообщения по радио.

Сергеев. Рудик! Подойди сюда.

Подходит Рудольф. Он в белой рубахе и голубой куртке.

Сергеев. Рудик, только что получена телеграмма из Москвы… министерства культуры завтра ты должен танцевать в Кремле – на концерте, где будет Хрущев. Мы сейчас улетаем, а твой самолет через два часа. Догонишь нас через пару дней.

Рудольф. То есть как?.. Что это значит? Врете!

Сергеев. Рудик, не будем. Поверь, у меня нет времени. До встречи.

Расширенные глаза Рудольфа уставились в пустоту. Пришибленный, он делает несколько шагов, прислоняется к колонне.

Быстро появляется Стрижев, в тревоге озирается вокруг. Перепуганный, побежал было к выходу, но резко обернувшись, заметил Рудольфа у колонны. Облегченно вздохнув, он молча поворачивается и – высокорослый, плотный – встает неподалеку от выхода. Сознание чрезвычайности своей миссии так и распирает его.

Рудольф только скосил глаза к нему, и явственно видно, как вдруг его обуял страх.

Голос Рудольфа. Это конец.

И в озарении, внезапном, как искра, открылось ему и пронзило детское воспоминание…

…как он, мальчик, отпрянул в ужасе, когда ночью с разметавшимися волосами, искаженным, перепачканным сажей лицом ворвалась в дом мать. Она схватила его и прижала к себе, вся дрожа.

Мать. Сынок мой… меня чуть волки не съели.

Короткий ее вопль слился с его немым воплем. Он кинулся в сторону; прибежал с шубенкой и накинул ее на мать.

Мать. В деревне… папины ремни, подтяжки… обменяла на картошку... припозднилась. Ночью на дороге… волки окружили. Думала – конец. Вспомнила – спички! Сожгла шаль… подожгла пальто… с огнем и дымом бежала…

Мальчик смотрит в глаза матери, потрясенный.

Неизвестный (за окном). У каждого в детстве бывает хоть один момент, потрясший и запечатленный в сердце. Перед давящей ситуацией это он, глубоко скрытый и вроде забытый, вдруг взрывается в нас, толкая на судьбоносный, а подчас и роковой шаг…

Чувствуется, как в Рудольфе заиграл быстрый ум. Словно слыша дыхание судьбы, он смотрит на свободное пространство впереди, наверняка рассчитывая действие. И ноги толкнули его вперед. Двумя мощными рывками он пролетел мимо Стрижева – и приземлился прямо перед фигурами, в очертаниях которых угадываются полицейские. Стрижев кинулся за ним. Слышны беспорядочные голоса, смех и выкрики.

Рудольф ходит по комнате, как в логове. Он в той же голубой куртке, в какой был в аэропорту.

Голос Рудольфа. Что ждет меня?.. Я остался таким же голым, каким родился… Я потерял все… Что скажет мама?.. Что я скажу ей?..

И он вздрогнул, когда зазвонил телефон.

Глухой женский голос. Говорите.

Мужской голос. Алло!

Рудольф. Папа!

Голос отца. Сынок... За что ты приговорил нас страдать, корчиться в муках до конца нашей жизни... ходить под крестом родителей предателя родины?..

Рудольф (охваченный ужасом). Папа, выслушай…

Голос отца. Тебе не миновать кары… (И голос прервался рыданием).

Рудольф невольно широко открыл глаза.

Голос матери. Любимый мой… вернись. Я умру без тебя… жеребеночек мой… (какой-то звук, как при удушье, вырывается из ее горла, и молнией ударил ее голос). Вернись! Вернись! Вернись… (и захлебнулась в плаче).

Рудольф замер с умолкнувшей трубкой в руке. Глаза его полны слез, они текут по его лицу. Он плачет словно перед своей душой.

В темноте звонит телефон. Свет падает на угол иной комнаты. Рудольф стоит, прижав трубку к уху.

Голос Волковой. Вера Волкова. Мы тебя ищем в Париже; что ты делаешь в Копенгагене?

Рудольф. Учусь дышать.

Голос Волковой. Тебя приглашает знаменитая Марго Фонтейн из Королевского балета. Выступит в ее гала-концерте.

Рудольф (сам с собой). Фонтейн, Королевский балет… моя мечта… (Волковой.) Я не готов. К тому же на эту поездку у меня нет денег.

Голос Волковой. Рудольф, я думала, ты с характером… Дашь интервью газете «Обсервер» - оплатят поездку!

Рудольф. Станет ли Фонтейн танцевать со мной?

Голос Волковой. Я говорил; танцуй с ним! Она в ответ: овца с ягненком?

Рудольф. Да?.. Еду!

Голос Волковой. Будь осторожен: муж Фонтейн посол Панамы в Англии. Пока.

Освещается элегантная комната. Марго Фонтейн и Рудольф за низким столиком пьют чай. Оба сидят прямо, присматриваясь друг к другу. Она в темно-синем платье с белой камелией на шее. Ее лицо не скрывает твердости, почти упрямства. Он осунулся в лице и бледен.

Марго. Рудольф, что вы делали в Копенгагене?

Рудольф. Брал уроки у Эрика Бруна. Я видел фильм о нем. И сказал себе: вот танцовщик, у кого можно поучиться. Высочайшая техника… Но…

Марго. Но…

Рудольф. Танцует мастер, а сердце его не становится моим…А еще – смотрел на него и прикидывал – смогу ли взять верх?..

Марго. Ну и?.. (Смотрит на него с нескрываемым любопытством.)

Рудольф (неожиданно.). Играли в карты? У вас самые большие козыри – валет, дама. И у меня такие же. Но у вас еще не последняя ставка, а у меня жизнь на кону… Козыри еще не всё. Решает мой ход. (В глазах мелькнул звездный блеск.)

Марго (потрясенная этим блеском и самой фразой.). Ну и с чего думаете ходить?

Рудольф. С маленькой. А козыри беречь. До последнего… В Ленинграде – так называемые поклонницы – ожидали меня после спектакля: они хотели меня всего. А я с ног валился. И в один вечер они бросили мне на сцену ма-аленький букет – с запиской: «Свинья останется свиньей, как ее ни осыпай цветами». И я им: спасибо за науку… (Внезапно ярко улыбнулся.)

Марго. (смеясь). Слава Богу! Я думала, русские не способны улыбаться… (Наливает из бутылки в бокалы.)

Рудольф. Тогда уже подумал: женщины не дадут больше, чем берут… и не возьмут меньше, чем дают. (И отпил из бокала глоток.)

Марго рассмеялась.

Рудольф. (вставая, бесстрастно.) Вот и вы, похоже, прикинули – от ягненка возьмешь меньше, чем дашь ему, и…

Марго. Рудольф…

Рудольф (отойдя, чтобы закурить.) … боялись за свою репутацию. Умно. Чисто по-западному…

Марго. Перестаньте! Что вы обо мне знаете/? Мне успели внушить – пора покинуть сцену!.. Уже не сама я веду себя, в чужие руки… (склонила голову.) Я осталась одна, я на грани…

Рудольф обомлел, недвижимо уставясь на нее.

Марго (устремив на него глаза.) Вы-то сами… откуда?

Рудольф (точно в озарении, подняв палец вверх.) Оттуда… Там вам знают…

Марго. Знают?..

Рудольф. А вы себя, видно, еще нет…

Марго. А там знают – что мне делать?

Рудольф. Да. Делать то, что я скажу.

Они смотрят друг на друга. В глазах ее – и соблазн, и испуг, и сожаление. Так они и погружаются во тьму.

Неизвестный (высвечиваясь, погруженный в свою думу). Все наши дороги предначертаны пророками… Но невидимый пророк – в нас самих…

Возникает зал с зеркалами. Марго лежит на полу плашмя.

Рудольф продолжает повторять па, с силой выдыхая свистящее «Хо!». Оба в прозрачных, облегающих тела костюмах.

Рудольф (по-домашнему). Марго, вставай… Проделай до конца.

Марго (не двигаясь). Не могу больше…

Рудольф (все еще пыхтя). Не притворяйся… (наконец, подходит и, возвышаясь над ней). Марго, поднимись.

Марго. Ты жестокий…

Рудольф. Хочешь сказать – жесткий?

Марго. Жестокий.

Рудольф. (невозмутимо). Жестокость не предполагает, чтобы другой стал лучше. А жесткость – предполагает…

Марго. (взрывается). Мне осточертела эта гонка! Ты ни с чем не считаешься, никого не видишь! Тебе абсолютно все равно, что со мной происходит! Живешь только своей жизнью…

Пораженный силой взрыва, он подавленно опустился на пол возле нее.

Рудольф. (вполголоса). Мне больно.

Марго. (словно не слыша). Вы, русские, сами не знаете, чего хотите…

Рудольф. (как бы про себя). Иногда мне кажется, что тихо ненавидишь меня… А я всегда тебя жалел…

Марго. (приподняв голову). Ты что, слепой?

Рудольф. Я так привык тебя жалеть, что не могу на тебя злиться.

Марго. Ты не видишь, как моя жизнь распадается на глазах… Я не рассчитала своих сил… Тебе надо найти другую партнершу. Может, она все вынесет…

Рудольф. (растерянно, с тревогой смотрит на нее). Что будет с нами – друг без друга?.. Я думал, мы должны быть равны в том, что делаем… думал – мы одно… (с перепадами в голосе). За один голос ты помолодела на десять лет – все говорят. Вот какой я жестокий… К тебе еще никто не подходил, не бил молотком, чтоб добраться до золотой жилы… Если бы я не знал, что тебе предназначено быть великой, а не известной лишь в Англии… Но на тебя давит страх. Страх менять привычное… выйти из размеренной жизни…страх идти вверх… Потому сквозь свой страх ты и не видишь себя… Но даже такая – ты для меня была Богиней…

Тяжкое безмолвие нависает над ними.

Рудольф. (точно примирившись со своей участью). Что ж, Марго… Возвращайся к своему покою. И пусть ведут тебя другие руки… (С болью). Будем вспоминать этот ушедший год… Мы ведь расстаемся не с пустыми руками… я возвращаю тебе твой страх, а с собой уношу свою Богиню… какой ты не захотела стать.

Неожиданно Марго, чуть подвинувшись, обняла его за талию, положила голову ему на колено и тихо заплакала. Он даже не шелохнулся.

Внезапно она мокрыми от слез глазами взглянула на него. В молчании его словно назрел нарыв. Точно придя в себя и прозрев, что они оба в одних и тех же тисках, что жизнь без него уже никогда не будет полна для нее, она поднялась.

Марго. Скажи, что мне делать и как?

Он вскинул голову, глубоким взглядом она уставилась на него.

Марго. Я тебе доверяюсь.

Осознав, что это значит, и будто разом распутавшись из тугого клубка чувств, он бросился к ее ногам и стал целовать ее тапочки. Она стоит, смущенно улыбаясь такому выражению его чувств и словно боясь спугнуть их неосторожным движением.

Марго. (садясь рядом). Знаешь, что о тебе пишут в газетах… Здесь танцовщиков разделяют на две группы: «собак» и «кошек». «Собаки» сильны, а «кошки» таинственны, но у них под нежным лапами – стальные когти. Тебя считают «кошкой». А англичане любят «собак»… верных их укладу. Вот и задаются вопросом: сможет ли «кошка» приспособиться к «собакам»?..

Рудольф. (усмехнувшись). Ты вспоминаешь ту девочку, какой когда-то была?

Марго. Часто.

Рудольф. А ты узнаешь в ней себя… что это была ты?

Марго. (чуть помолчав). Иногда.

Рудольф. Потому что она чиста. И цельна. А вот оглядываясь на свою взрослую жизнь, часто себя не узнаем.

Марго. (крайне удивленная). Отчего так?

Рудольф. Мы уже не во всем чисты…

В эти минуты они удивительно близки друг другу.

Рудольф. Потому что в редкие часы, когда во мне оживает тот далекий Мальчик, я воскресаю, я хочу жить… А в первый год здесь часто бывало – я не хотел жить… Но ты нашла меня. Потому ты мой свет. Я приспосабливаюсь не к «собакам», а к этому свету. (С проблеском улыбки). И борюсь за него…

Марго. Меня надолго не хватит. Пару лет – все…

Рудольф. Это кто говорит: ты или Дама с камелией*

Марго. Эта роль меня изматывает. Чахоточную танцевать тяжелее, чем здоровую.

Рудольф. Но ведь она любит! Уж если полюбит блудница, то нет вернее ее любви.

Марго. Почему так трудно идет?.. А либретто? Написано для нас двоих, но как будто с умыслом… чтоб мы провалились и расстались…

Рудольф. (встав, поднимает ее на ноги). А мы долго будем вместе. (Кинув вверх). Мне оттуда сообщили…

И на волне зазвучавшей музыки тихо вздохнули их руки.

Рудольф. А теперь танцевать все слова, какие мы друг другу сказали.

Сплелись их тела, и она крепко обвила руками его шею.

Рудольф. Не души! Всегда меня душишь…

Марго. Молчи. Танцуй свои слова.

С нежностью она прильнула к нему, и их жажда возрождения начинает клокотать потоком любви, красоты, боли и раскаяния, после которого трудно вернуться в свою обычную жизнь.

Снова комната Матери.

Рудольф сидит, подперев подбородок рукой. Мать по-прежнему в кресле, глаза обращены словно в бесконечность, но вроде бы она и прислушивается к его словам.

Неизвестный за окном смотрит на них.

Рудольф. (и себе, и ей). Пусть ты меня не узнаешь, но из того, что я говорю, хотя бы что-то, хоть несколько слов, может, останутся в твоем сердце… Если бы ты знала…

Они постепенно становятся невидимыми.

Освещается гримерная. Из зала доносится ровный гул голосов.

Рудольф в том же, что и раньше, прозрачном костюме перед зеркалом кладет грим на лицо. Входит юноша с кипой газет, писем в руке. Это Усама. Он приближается к Рудольфу, как к Богу.

Усама. Эфэндем, не густо ли кладете?

Рудольф. (гримируясь). Ты посмотрел в зал?

Усама. Не-ет…

Рудольф. Зал полон. Мое лицо должны видеть даже из дальнего угла… Ты вчера неплохо танцевал.

Усама. Я ж тоже учился в Ленинграде…

Рудольф. Но пятки у тебя еще не поют.

Усама. (садясь с боку от него). Эфэендем, хочу посоветоваться. Вчера я лишился невинности…

Рудольф. Надеюсь, не в борделе?

Усама. С солисткой нашей Оперы… Поверите, всю ночь… будто съедала меня маленькими кусочками…

Рудольф. Ты ее удовлетворил?

Усама. Думаю, достиг.

Рудольф. Если нет, ты в ее глазах жалок – или палач.

Усама. В одну ночь я влюбился в нее. А ей под пятьдесят. Что на это скажете?

Рудольф. Для тебя, мусульманина, будет хорошей школой.

Усама. У нее дочь. Ей семнадцать. Влюблена в вас. Может, завтра пойдем вместе? Вы с ней, я с мамашей…

Рудольф. У меня нет времени. Читай почту. Да, скажи кинооператорам: мы с Марго после спектакля посмотрим финал.

Усама. (просматривая почту). «Обсервер»… О, письмо из Посольства СССРУДОЛЬФ.

Рудольф. (гримируясь). Читай.

Усама. (открыв конверт). Это вырезка из газеты… «Известия».

Рудольф. Читай.

Усама. «Мы публикуем напечатанную в газете «Пари Жур» стать Сержа Лифаря, руководителя балета театра Гранд Опера в Париже»… Эфеэндем, на премьере весь свет Парижа. Потом.

Рудольф. (продолжая гримироваться). Читай.

Усама. (вчитываясь в каждую фразу). «… это мальчишка, который восстал против дисциплины, необходимой во всякой области искусства. Это дисциплина – работа, а не виски в пять часов утра. Некоторое время он пользовался скандальной известностью. Она объяснялась его гнусной ролью перебежчика. Теперь все чаще можно прочесть в западной прессе признание, что беглец деградирует как танцовщик и дошел до крайней степени морального падения как человек».

Рудольф прикладывает ладонь к затылку и закрывает глаза, точно кровь ударила ему в голову.

Усама. (рванулся к нему). Эфэндем, спокойно…

Рудольф. (сам с собой). Мама прочтет. Это ее убьет…

Он поднимается с резко изменившимся лицом. Смотрит на Усама странным неподвижным взглядом.

Усама. (смешался). Эфэндем…

Рудольф. (перехваченным голосом). Серж Лифарь! Пусть дойдет до тебя мой стон!.. Помни: одна слеза упала мне в руку, остальные потекли в сердце…

Услышав голос со стороны: «Рудольф, дирижер прошел в оркестр, вам пора одеваться», он вздрогнул, и его охватил страх.

Прислушиваясь к настройке инструментов и как бы наполняясь энергией отпора, встречного удара, он выпрямился. Провел ладонями по талии вверх, вздохнул и выскользнул из гримерной.

Зал в полутьме. В ложе угадываются Рудольф и Марго. В проеме окна едва виднеется Неизвестный. На экране возникает финал балета «Маргарита и Арман». И появление его, как предчувствие чуда. Он мгновенно схватил взглядом зал, всех собирая, соединяя в одно и подчиняя себе. И затаил дыхание, увидев ее, свою мечту, которую до сей минуты не смог воплотить в жизнь. И его глаза с обещанием надежды позвали ее, обреченную, но озаренную так же, как прежде, и сердце ее рванулось навстречу ему. Ошибки не поправить, жизнь необратима, но любовь, испытанная ими и живущая в них, высекает искру и раздувает пламя. Раздувает с чувством воли и вышины, за один миг покорив людские души и закружив их под бесконечной музыкой, - нет, подминая под себя музыку. И будто остановилось время и задышало Божество… Нет ее шага, который не нашел бы в нем ответа, нет его жеста, который не отозвался бы ней эхом. Словно в уголке мироздания две души, и грешные, и святые, охватывают все сладкие и горькие человеческие чувства. И все, что клокочет в них, видимо разливается в людях, в которых и озарения, и тайные шепоты чувств никогда не превратятся в слова, но останутся. Как возможность…

Когда на экране занавес вновь открылся, Марго в буре восторга зрителей выбрала из букета одну розу, поцеловала ее и протянула Рудольфу. Под крики зала «Долой!», «Предатель родины и матери!», «Негодяй!», «Тебя нет для нас!», сметенные волной аплодисментов, он с глазами, блестящими от слез, упал на колено, поймал руку Марго, прижал ее к щеке и застыл. Зал тоже замер.

Неизвестный (обращаясь сам к себе). Толпа лобзает упавших. Отверженных спасают только вершины. (Исчезает).

Экран гаснет.

Рудольф и Марго по-прежнему в ложе. Оба явно утомлены.

Марго. Рудольф, ты хоть немного счастлив с нами?

Рудольф. (сумрачно). Марго… я никогда не буду счастлив.

Марго. А ты не думал, как много даешь ты людям? А какое чудо для меня танцевать с тобой. Ты один возродил наш балет…

Рудольф. Все равно…

Они погружаются в темноту.

Ночь.

Рудольф в своей комнате, изнеможенный, лежит на диване, слушая негромкую музыку. Раздается звонок в дверь. Он идет и открывает. На пороге человек в шляпе, темно-сером костюме и с длинным зонтиком. Это Гладышев.

Гладышев. Я к вам.

Рудольф. Я думал, хозяин…

Гладышев. (без паузы). Мне нужно поговорить с вами. Это чрезвычайно важно.

Рудольф в упор смотрит на него, словно не решаясь, как поступить. Человек крепко сложен, лет тридцати. Рудольф пропускает его в комнату впереди себя. Тот снял шляпу, а когда уселись в кресло, зонтик положил по правую руку от себя.

Гладышев. Мне следует представиться. Я работник органов КГБ.

Рудольф взглядом уперся в него.

Гладышев. Так вот, вкратце… Во время охоты с несколькими членами Политбюро… Хрущев заговорил о людях искусства. Вспомнил о вас и сказал: надо убрать его, чтобы знали о последствиях измены родине… Исполнителем назначили меня.

Рудольф (еще не придя в себя). Я ждал этого… Живу ожиданием смерти в каждый ближайший день…

Гладышев. Исполнить задание я должен был вчера. Не вышло… Наметил на сегодня – после спектакля…

Рудольф (замер). Повернитесь в профиль.

Гладышев. Зачем?..

Рудольф. (чуть наклонившись набок и взглянув на его профиль). У вас нос римского воина…

Гладышев. Причем здесь…

Рудольф. Когда Христос, распятый, корчился от боли, римский воин вонзил мученику копье в сердце – и освободил его от мук… (Затаенный гнев вырвался наружу). Я распятый! У меня внутри все корчится от боли! Освободи от мук! Освободи!..

Гладышев отпрянул, одеревенел, предчувствуя недоброе.

Рудольф. (вне себя). Ну?! Вражья ты рожа…

Гладышев. Я не враг…

Рудольф. Не тот – враг, кого нажил я сам! Тот истинный враг, кого я не нажил! Он возник сам, без меня! Вот самый подлый враг. Действует по заданию, по чужой воле, как раб. Ты и есть такой раб. Ничтожный…

Гладышев (с трудом совладая с собой). Будем говорить иначе, спокойней…

Рудольф. (в ярости). Спокойней?! Я захлебываюсь от вашей грязи, от нечистот, что валит на меня ваша пресса, а тут – плебеи из посольства с помоями в глотке, туманом в голове!.. Невозможно от вас убежать…

Гладышев (подавленно). То, что вы меня растоптали, я проглочу… Я пришел к вам, зная теперь – вы совсем не тот, каким я вас себе представлял. А во взрыве вашего гнева… причина глубже. Я пришел не убивать…

Рудольф. (ему в лицо). Мысль вынашивали? Не меня, вы собирались убить, но моей рукой… (Перед собой). Уже три года я на Западе. Почему сейчас? Чья затея? Хрущева?.. (Вдруг все поняв). Ага, враги возникают, когда почуял твой путь… (Недоверчиво, вроде бы с насмешкой). А вас-то что озарило?..

Гладышев (склонив голов и, точно захваченный неотступным круговоротом вопросов). Кажется, все я прошел, все испытания. Думал, уже ничто меня не возьмет… Приехал с одним – и вот вижу, а того, каким был вчера, уже нет. всё рухнуло… (Вдруг удивленно поднимает глаза на Рудольфа). Испытали многим, но только не магией искусства, еще невиданного…

В напряженном внимании, уже отказываясь от одного состояния, но еще не перейдя в другое, Рудольф отходит в сторону и тут же возвращается с бутылкой и бокалами.

Они молча чокаются.

Рудольф. (осторожно). Собирались меня кокнуть… А как?

Гладышев (жестко). Дайте слово – забыть. Должны понять.

Рудольф. Даю слово.

Гладышев (скосив глаза на зонтик). Вот этим…

Рудольф. Зонтиком?

Гладышев. На кончике его – ампула. С иголочную головку. Одно касание – и вы не жилец. Наше последнее приобретение… Был только один случай, когда человека смогли спасти. Здесь же, в Лондоне.

Рудольф (точно опомнившись). А как же с заданием?

Гладышев сидит, задумавшись.

Рудольф. Что вы придумали?

Гладышев. За тем и пришел.

Рудольф. Помочь исчезнуть?.. Или деньги?..

Гладышев. Ни то, ни другое… Я вижу такой выход. Вы заболели. Странной болезнью. Завтра же ложитесь в больницу. Можете?

Рудольф. Да.

Гладышев. На другой же день об этом должно быть в газете. Сможете?

Рудольф. Смогу.

Гладышев. Вы читали статью Сержа Лифаря?

Рудольф. Да.

Гладышев. А какая связь?.. Предварительно подготовить сознание. На смерть деградировавшего, морально падшего перебежчика – другая реакция…

Рудольф встает. Из радиоприемника тихо разливаются песней женские и мужские голоса. Возвращается с новой бутылкой вина и нехитрой закуской. Садится рядом с Гладышевым, разливает вино по бокалам. Голоса, едино возносясь, обрываются.

Гладышев. Ах, родина… отчего ты часто оборачиваешься мачехой?

Рудольф. Мама моя все твердит: вернись!

Гладышев. Погубят.

Они поднимают бокалы и молча пьют.

Рудольф (положив руку Гладышеву на плечо). Знаете, я сейчас словно бы вижу длинную-длинную доску… На этом конце я – маленький танцующий человек… а на другом конце – огромная страна… Это странно, но я чувствую себя равновеликим ей. Равновеликим перед Временем… Я будто вдруг пробудился… (Извлекая слова из неведомого ему дотоле чувства). Я приму все очернения, даже попытки убить меня со смирением, без злословия. Для меня главное – исполнить мое предназначение. Исполнить, а потом пусть судят: кто как обошелся со Временем?..

Гладышев (в объятиях Рудольфа смотрит на него, распахнув глаза). Бросаете вызов стране?..

Рудольф (будто не слыша). Имя одолевает Время, пробивая его толщу… Стране не простое образование. Она сообщество смертных, и я один из них… только приговоренный…

Он вдруг тихо затягивает песню «Рябинушка». Гладышев подхватывает ее, когда комната постепенно уходит в темноту.

Освещается уголок бара в ресторане. За двумя столами трапезничают пять-шесть дам. В стороне от них за столиком на двоих сидит Марлен Дитрих с отсутствующим выражением лица. Из-за стеклянной двери приглушенно доносится щемящая мелодия. Разноцветные силуэты медленно двигаются в танце и извиваются, как водоросли в реке.

Появляется Джоан и озирается вокруг.

Джоан (заметив Дитрих). Марлен, привет! Ты не видела здесь нашего Рудольфа?

Дитрих (сразу оживившись). Он здесь должен быть? Я хотела бы с ним познакомиться. Слышала, что он порядочный дикарь, выросший на картошке…

Внезапно входит Рудольф, заставив всех повернуться в его сторону.

Дитрих стремительно оглядела его с ног до головы, продолжая смотреть с изумлением. На нем строгого фасона костюм. Лицом он заметно смугл от загара. Довольно длинные волосы лежат так аккуратно, точно их подстригли час назад.

Джоан. Рудольф, хочу тебя познакомить: Марлен Дитрих.

Рудольф (приподнявшись, отвесил легкий поклон). Присаживайтесь к нам.

Дитрих (пересаживаясь к ним). Знаете, Рудольф (вроде бы доброжелательно), не надо стесняться своего низкого происхождения. Я ведь тоже из крестьян… Да! Крестьяне настоящие люди. А картошка – настоящая еда…

Джоан, почувствовав в словах Дитрих фальшь и увидев, как они задели Рудольфа, смотрит на них с оттенком удивления и легкой тревоги.

Все делаются вдруг почти невидимыми.

Точно в мире за стеклом возникли Мать и Мальчик семи лет. Он в платье, пелерине с крыльями, похож на клоуна. Они стоят перед заведующей детским садом.

Заведующая. Да, садик у нас на особом счету. Ну, как тебя звать, девочка?

Мальчик. Я не девочка.

Заведующая (ошеломленно смотрит на Мать). Как?..

Мать. Муж на фронте… пришлось все распродать. Картошка стала единственной едой. Думала, лучше так, чем в рваном… (Смахнула с лица слезу).

Заведующая (Мальчику). А тебя это не смущает?..

Мальчик. Нет.

Заведующая (Матери). Может, утаим? Путь пока думают – девочка…

Мальчик (чуть ли не с вызовом). Нет. Я мальчик.

Мать. Он хоть маленький, но очень гордый…

Все исчезло. Полный свет.

Рудольф. Официант! (Почти что прибежавшему официанту). Я прошу полную тарелку картошки с русской водкой. (С легким кивком в сторону Дитрих). Мадам любит картошку. А нам бутылку монтраше.

Официант быстро уходит. Чувствуется, как заполыхало у Дитрих лицо. Несколько дам смеются тихо, украдкой.

Джоан. Как ты прекрасно загорел… У тебя тонзиллит прошел?

Рудольф. Да.

Джоан. Я хотела устроить тебе обед.

Рудольф. Спасибо, не надо.

Приходит официант и ставит перед Дитрих тарелку с картошкой, открывает бутылки с водкой и монтраше, наливает в рюмку, фужеры.

Официант. Приятного аппетита.

Дитрих, притихшая, словно что-то нарушилось в ней, порывисто встает, в одну секунду справляется с вспыхнувшим гневом и улыбается Рудольфу нежно, но не без яда.

Дитрих. Злой мальчишка…

И спокойно уходит.

Рудольф также спокойно провожает ее взглядом. Будто на глазах у публики два знаменитых человека сыграли партию вничью и разошлись. За соседним столиком дамы перешептываются.

Первая дама. Рудольф, почему вы не женитесь?

Рудольф. Избегаю ужасов ревности. У женщин, знаете, бывают острые когти.

Вторая дама (задержав вилку с куском у приоткрытого рта). Вы не любите женщин?

Рудольф (чуть помолчав и двусмысленно улыбнувшись). Мадам, я их обожаю, но на расстоянии…

Третья дама. А каких вы больше всего любите женщин*

Рудольф (пригубив вино). Виноватых.

Четвертая дама. Что вы дарите своей возлюбленной?

Рудольф. Вы думаете, ей мало моей любви?

Кажется, ни один вопрос и смех дам не огорчают и не обижают его. Неожиданно сбоку стали вырастать одна за одной красотки. Вот чуть ли не прибежала молодая дама в белом платье.

Молодая дама. Рудольф, во мне все переворачивается от твоего танца. Ты уже легенда. Счастья тебе!

Рудольф мелко кивнул ей. Исчезла она, появилась и остановилась перед ним юная блондинка.

Юная блондинка. Рудольф, я больше не в силах сдерживать свои чувства. Мне хочется быть с вами. Хотя бы на один вечер. Я буду ждать ответа. (Уходит).

Возникла и быстро подошла самоуверенная чернобровая женщина и наклонилась над Рудольфом.

Чернобровая (с интимной интонацией). Рудольф, я хочу иметь от тебя ребенка. Только ребенка – больше ничего. (Протягивает визитку). Позвони, как надумаешь. (Уходит).

Монументальная дама (с ближнего стола, с лихостью опрокинув рюмку, густым голосом). Рудольф, ты дьявол. Почему бы тебе не выступить в голом виде? Ты такой сексуальный! Пусть и перетрахал многих. Ну выступи один раз! Бабы жаждут тебя!

За соседними столами смеются отрывисто и дергано. Джоан с нарастающим раздражением наблюдает за этой сценой. Были приличные лица, обыкновенные слова, и вот – уже другие слова, другие лица.

Рудольф. (поднимается и, слегка улыбнувшись своей обманчивой улыбкой). Я тронут вашими желаниями. Но я, извините, не кенгуру.

Монументальная дама. Кенгуру?.. Почему кенгуру?

Рудольф. (глядя на нее). Это у кенгуру два пениса: один для праздника, другой для будней…

Джоан с удовольствием тихо смеется. Другие хохочут. К Рудольфу подходит девушка лет семнадцати с нежным миловидным лицом, с коротко остриженными волосами, с челкой, падающей на лоб.

Девушка с челкой. Рудольф, я русская. Не расстраивайтесь. Многие из них курочки. Вы – моя гордость. Берегите себя.

Рудольф. Присаживайтесь к нам. (Усаживает ее рядом).

Вдруг появляется стройная, на редкость красивая брюнетка в шафрановом платье и с яркими синими глазами, открытая, исполненная женского изящества. Все онемело смотрят на нее. Взгляды Рудольфа и ее встречаются, не отпуская друг друга. Это Эйприл Эшли.

Эйприл (приглушенно). Рудольф, узнаешь юношу, твоего поклонника?.. Мне сделали операцию… и успешно.

Рудольф в оцепенении: услыша шепот девушки с челкой, на долю секунды бросает на нее взгляд.

Девушка с челкой (шепчет, не поднимая глаз). Ради вас…

В неизъяснимом волнении Рудольф снимает с пальца бриллиантовое кольцо и протягивает Эйприл.

Джоан (вскакивая, твердо). Нет, Руди. Это бриллиант. Ты купил его за двадцать тысяч долларов.

Эйприл (чарующе улыбнувшись). Рудольф, я признательна уже за один этот жест. Ты же знаешь, из какой я семьи. \ Очень рада тебя видеть.

Рудольф. Официант! Есть свободная кабина?

Официант (показываясь). Д, сэр.

Рудольф. Накрой нам стол. На четыре персоны. (Эйприл, Джоан и девушке с челкой). Прошу. (И, слегка обняв их, уводит в сторону).

Десятки глаз смотрят им вслед.

В полутьме вырисовывается фигура Рудольфа с прижатой к уху трубкой телефона.

Рудольф. Да, я.

Мужской голос (как будто механический). Умер твой отец. Рак. Его последние слова: «Ты убил меня, Рудольф».

Остолбеневший Рудольф с умолкнувшей трубкой в руках погружается во мрак.

Возникает репетиционный зал. Группа артистов на стульях полукругом, по края его – Усама, Марго, Ален, Мери и неопределенного возраста Джеймс, немолодая, все еще привлекательная Вивьен.

Входит Рудольф. Пройдя на свое место, ставит на стол термос и бросает рассеянный взгляд на артистов. Два десятка глаз нацеливаются на него.

Рудольф. (поглядев на часы). Все в сборе… (Коротко подумав). Элен… в связи с сильной загруженностью Марго Фонтейн, особенно в «Баядерке», есть к вам одно предложение. Прошу потом остаться.

Она согласно кивает. Так и кажется, что он чем-то скован или с трудом скидывает ношу таимых чувств.

Вивьен (сразу беря быка за рога). Рудольф, прошел слух, что вы перелопатили все либретто «Лебединого озера». Что это будет?

Рудольф. Я бы не хотел…

Вивьен. …объяснять замысел? Нет, мы хотим знать. (Холодными глазами смотрит на него).

Тишина слегка напряглась.

Рудольф. (учтиво). Мери, что ты вяжешь? Отложи, не сбежит. (Тихо вздохнув). Что ж… Сперва короткая история… В Ленинграде сидим как-то с двумя актерами в Доме искусств. Они маститые, я начинающий. Зима. Ходил я в тонком китайском плаще – половину зарплаты посылал домой; и все время мерз… Тут один из маститых заметил в дальнем углу – на постаменте – гроб. Для умершей актрисы. И говорит мне: «За сколько ты можешь полежать там, в гробу, пока привезут тело?» Я ему: дашь тыщу рублей? Это большие деньги, я думал его ошарашить, а он достал книжку и выписал мне ту сумму. Мы пошли, я лег, крышку закрыли. Лежал, лежал – и уснул… Чую, вцепились в меня чьи-то руки и трясут. Старушка. Понял: мать актрисы. И тут повело меня. Вылез и говорю: это в старину любивший покойницу ложился в гроб, чтоб оставить там частицу души. Она поверила! И обняла меня…

Одни полускривились, другие полуулыбнулись.

Вивьен. Что за чертовщина?

Усама. Он и в гробу свой шанс не упустит…

Рудольф. (усмехнувшись). Грустный парадокс: рабочие сцены куда острее воспринимают мои мысли, идеи, чем люди искусства. (Сделав два-три шага возле стола, точно сам с собой). Чуть ли не во всех театрах мира балет считается женским искусством. Я думаю по-другому. В балете мужчина – движение, женщина – притяжение внутри этого движения.

Вивьен. Это как?

Рудольф. (будто и не слыша). …как земля и солнце. (Все готовясь приступить к главному). Мужчина движется, а женщина своим обаянием, душой, женственно-жертвенной властью (подчеркнуто) притягивая, держит его в силовом поле и облагораживает его порывы. Без этого нет жизни. Ничего нет…

Все слушают, навострив уши. Усама в восторге от своего кумира. Марго, склонив голову, задумчиво улыбается.

Рудольф. (теперь полностью овладев собой). «Лебединое озеро» - больше не сказка…

У многих вдруг вытягиваются лица.

Рудольф. …а реальность. Главный герой у меня – Принц. Одетта – Белый лебедь – его идеал, чистый дух… Следуя за своим идеалом, Принц поднялся в духе над смертными. Но это оказалось ему не по плечу… Вездесущая гордыня отяжелила его крылья. И мир в лице Черного лебедя уловил его, околдовал. И верх взяли черные лебеди… смышленые, творчески бесплодные, с кривым зеркалом свободной жизни. Разрушители всего, что накоплено в сердце… И природа восстала… устроила потоп… и унесла их, а вместе с ними и многих, кто пошел за ними. Все зависело от их выбора. Но они влетели в эту ложную жизнь. В том трагедия.

Актриса в шляпе. Кошма-ар…

Усама. Потрясающе…

Рудольф. (по инерции). Это как бы по Библии, только в меньшем масштабе. (И коротко усмехнулся).

Усама. Это не для ублажения зрителя…

Джеймс. Рудольф, это неприемлемо.

Актриса в шляпе. Скажите, в чем тут красота? Марго, а вы согласны с ним?

Рудольф. Я запретил ей ввязываться в споры. Берегу ее.

Вивьен (все в ней кипит). Вы озлоблены на мир…

Рудольф. (невозмутимо). Мир мечты, любви бесконечен. Жизнь потопом не кончилась. Остались Белый лебедь и память… Иногда творишь не ради красоты. Если делаешь то, что подсказывает сердце, и по-новому, красота придет…

Вивьен. Я танцую в «Лебедином» двадцать лет! И никто у меня его не отнимет!

Рудольф. Вивьен, я хотел бы поработать с вами. Выявить то, что в вас еще должно быть.

Вивьен (с колючим смешком). Выявить во мне? Вы что, оракул?

Рудольф. (в секунду взвесив, как ответить). Да, вы прима-балерина, у вас в театре большая власть… То, что я говорил только про себя, теперь вынужден сказать вслух. Танцуете вы сейчас одной техникой, старым запасом, кровь ваша ослабла…

Вивьен (в ярости). Выставлять со сцены, как вы, свой сексуальный заряд, это…

Рудольф. Коль на то пошло, сексуальный заряд – божественная энергия. Без нее нет огня ни в одном месте.

Она вне себя, хочет что-то сказать, но не успевает.

Рудольф. (к артистам). Ни к какой другой работе я не приступал с таким волнением, как к этой. Сопротивляйтесь. Я буду…

Вивьен (поднявшись, властно). Только в прежней трактовке! Не позволяя себе бредни и капризы!

Джеймс. Да. Иначе мы выносим это в прессу.

Рудольф растерялся. Точно ему нечаянно перекрыли дорогу. Он с трудом сдерживает себя.

Вивьен. Не унижая англичан! «После Шекспира у англичан закрылось сердце». Это ведь ваши слова…

На Рудольфа словно обрушился целый рой чувств.

Он берет со стола термос. И в отчаянии ударяет им об пол. Разлетелись стекла, на полу разлилась небольшая лужица. Все в шоке. Элен бросилась к выходу.

Вивьен. Ну, кто теперь устроил потоп?.. И кого он, интересно, снесет?

Рудольф. (глядя на нее, неожиданно для всех неторопливым голосом). Меня не унесет… у меня есть ковчег. Я свой идеал не потерял. Белый лебедь – вот мой ковчег… (И уходит).

Прибегает Элен с веником, совком в руке и вместе с Мери начинают убирать стекла, протирать пол. Вивьен, Джеймс направляются к выходу, вместе с ними и четверо артистов. Марго, заслонив глаза рукой, тихо плачет.

Усама (поднимаясь). Минуточку!

Все останавливаются.

Усама. Почему в труппе многие возненавидели Рудольфа?.. Он ворвался в Ковент Гарден как бушующий ураган. И властно отбросил всех в тень. И началось… Кто такой? Откуда взялся? Русский?...

Вивьен. Азиатчина!..

Усама. А как в Библии?.. Из двух близнецов еще в утробе матери Бог одного – Якова – отметил любовью, а рыжего Исава ненавистью. Оттого разные задачи… Вот и королева Елизавета, не любившая балет, полюбила его – благодаря кому? Отмеченному любовью – Рудольфу. А что же те, кого он поднял, в первую очередь вас, Джеймс? Стали себя равнять с ним, кусать его, втихаря подличать – особенно, когда земляки из посольства начали атаку, орать из зала: «Долой!»

Появляется Рудольф.

Элен. Не удивлюсь, если скоро подсыплют ему толченое стекло…

Вивьен, Джеймс и их сторонники покидают зал.

Рудольф стоит, будто заглядывая в себя. Остановившиеся молодые балерины, Усама, Марго подходят к нему.

Мгновение молчат.

Рудольф. (точно все взвесив). Я прощаюсь с вами.

Усама (вздрогнув). Эфэндем, это будет предательством.

Рудольф. (словно себе). Когда меня предают, и я на все готов.

В тягостной тишине все постоянно исчезает.

Поиск по сайту: