Глава 25. Надо сказать, что радиосеть у Бориса была в исправности

Ёлышевцы на распутье.

Надо сказать, что радиосеть у Бориса была в исправности. И радиопередачу слышали многие.

Неожиданно вспыхнувший свет выхватил скрючившегося в углу дивана зоотехника Юрия Сергеевича. Он затравленно огляделся и нажал выключатель. Свет мешал ему.

Когда заговорило радио, он стал жадно слушать, потому что все его мысли были направлены на одно: доказать самому себе, что он поступил правильно, и избавиться от грызущей его тревоги. Его несколько успокоило, что ни слова не было сказано о животноводстве, это как бы оправдывало его лично. Когда дошло до «шоферов – любимчиков», Юрий Сергеевич даже мысленно согласился: и не только среди шоферов, и среди старших специалистов есть сынки и пасынки. Когда же раздался дрожащий от неуверенности, заискивающий и льстивый голос Ивана Игнатьевича, Юрий Сергеевич содрогнулся, увидев в нем возможного себя, но в то же время успокоился: есть люди, которые еще ниже его пали; по сравнению с Иваном Игнатьевичем, он ничего плохого не сделал… Сосущее чувство тревоги ушло вглубь, но не растаяло.

Сильву Алексанровну передача застала в момент усиленных домашних хлопот.

Когда человек взволнован, бывает, что его нервность ищет выхода в активной физической деятельности. Когда бухгалтерия разошлась, Сильва Александровна еще посидела у себя в кабинете минут десять, но сидеть было бессмысленно, и она отправилась домой. Вот тут-то и напало на нее неожиданное желание трудиться. Часа за полтора она передала кучу дел. И на колодец с флягой два раза съездила, и у коровы навоз выбросала, и напоила ее, и надавала сена. Причем с особым удовольствием ворочала тяжелющие фляги и таскала огромные навильники. Потом, как заведенная, направилась к поленнице, притащила два беремя дров, затопила в кухне плитку, отрубила мяса, поставила вариться суп, начистила картошки. Наступил вынужденный перерыв: все было переделано. Боясь этого перерыва, Сильва Алексадровна начала снимать и трясти половики, хотя в этом не было никакой необходимости.

Уже совсем стемнело, и она возилась в темноте, когда хлопнула дверь и явился ее муж, уезжавший на медосмотр. Когда парторг и остальные пошли к костру, он приостановился и пошел не за ними, а домой.

– Батюшки, наодеколонился-то как, – сразу унюхала Сильва.

– В парикмахерской был.

– Ну, раздевайся, будем ужинать, – говорила Сильва, идя за ним следом в спальню, и пока он переодевался, она успела рассказать, что в МТМ что-то случилось, выключили свет и воду, убили Петра Ярышева, а Любка – профкомша пришла и раскомандовалась, а ее ли это дело, есть и постарше начальники. Изумленный муж в начале понял, что Любка заодно с теми, в МТМ, потому что антипатии и осуждения в голосе жены было отпущено одинаково и ей, и тем, другим. С трудом до него дошло истинное положение вещей.

Они сели ужинать, и тут вспыхнул свет. При свете Сильва Александровна посмотрела, как постригся муж, и залюбовалась им. Его действительно можно было бы назвать красавцем, если бы не преждевременная полнота, которая часто начинает развиваться у шоферов. Она придавала ему этакую вальяжную холеность. Сильва Александровна любила его без памяти и очень боялась, что он уйдет от нее. Впрочем, она ошибалась, думая, что ему очень нужны дети. Ему и без детей было хорошо: спокойно, и он в центре внимания.

Заговорило радио. Едва выслушав первые предложения, Сильва Александровна уже сделала нужные выводы:

– Вот видишь: какой-то новый профсоюз. Это все по профсоюзной линии… Если бы у нас профсоюз работал как следует, ничего бы этого не было. А то доверили какой-то Любке. Что удивительного, что у нас всякие инциденты происходят…

– Погоди, дай послушать! – прикрикнул муж.

Часто бывает: не понравится что-то одно, и уже не хочется ни вслушиваться, ни вдумываться во все остальное. Так получилось и у Сильвиного мужа. Ему не понравилось про шоферов. Сам он работал на хорошей машине и ездил в дальние рейсы, но вовсе не считал себя любимчиком, а просто был лучше Роди, ездившего по деревне на брякающей жижевозке, или других шоферов, которые проездят с горем пополам лето, а на зиму устраиваются кочегарами. Для него это были люди второго сорта. Поэтому он сказал недовольно:

– Брехня это все. Ничего у них не получится.

Отречение Ивана Игнатьевича муж выслушал равнодушно. Он признавал, что тот хороший токарь, но как человека не уважал никогда. И вашим, и нашим. Любит угоститься за чужой счет, а сам никогда не угощает.

Мысль, что надо и для себя решать вопрос, присоединяться ли к забастовке или нет, даже не пришла ему в голову. Начальство знает чего делать. Начальство скажет.

Сытый и спокойно равнодушный, он улегся на диван, не дослушав радио и не узнав, что «начальство» находится в руках у забастовщиков. Сильва последовала за ним – и все испортила. Ей не терпелось высказаться. И она невольно наводила мужа на тот предмет, от которого, наоборот, хотела отвлечь.

– Понимаешь, мы сидим, и вдруг Любка заходит. Вся такая воображулистая (Сильва изобразила, какая) и давай выступать… В общем, «вставай, подымайся, рабочий народ». Ну, ей дали шороху…

– А эта Любка из себя ничего… – сыто протянул муж. – Фигуристая… И глазки выразительные….

– Бабник, – сказала Сильва упавшим голосом, чувствуя, как рушится ее благополучие.

Халома был порядочно натаскан в своем диверсионном центре и практически довольно умен. Однако чего-то ему не хватало, культуры, наверное, или душевной тонкости, или понимания русских людей. Поэтому он допустил ошибку, соединив в данной передаче требования «Единства» и предательство Ивана Игнатьича. Если требования останавливали внимание слушателей и в какой-то мере вызывали у некоторых даже одобрение, то унизительное поведение Ивана Игнатьича не произвело того впечатления, на которое рассчитывал Халома. Он хотел показать, что коммунисты отказываются от своих убеждений и переходят на сторону «Единства». Слушатели же восприняли все совсем иначе. Они поняли, что на Ивана Игнатьича был оказан жесткий нажим, он не выдержал и струсил. Слушать это было стыдно и отвратительно. Но самое главное, все поняли, что этот нажим оказывался, а если добавить еще слухи о трагической гибели Ярышева и о захвате в заложники директора, то становилось несомненным, что замах сделан на партию и власть. Убийственный замах.

Только, пожалуй, Капитолина с одинаковым удовольствием прослушала всю передачу. С радостной всеядностью ловила она все слова критики и приветствовала их собственными примечаниями, вроде:

– Так, так их! А че, неправда, что ли? Вот уж точно, что любимчики есть… Ага, и Байдалинову попало! Так его, казахскую морду! Крой! Ха-ха-ха! Правильно: давно бы уже «Жигули» купил…

Так что даже немногословный Николай остановил ее:

– Чему радуешься, дура? Если власть-то переменят, так хрена нам за выслугу выплатят…

В конце года механизаторы получали за выслугу лет. Николая ожидала порядочная сумма; рублей восемьсот. Капитолина прикусила язык…

В избе у Клавы сошлись все давешние старухи и еще несколько новых. Женечка спал, и Клава тоже уснула: приходила медсестра, дала ей чего-то «от нервов». Вскоре вернулась Клавина мать и еще одна соседка, ходившие поить коров.

– Ну, слава богу, напоили коровенок. Темно, хоть глаз выколи. Только и бережешься, чтобы в канаву не пасть, – говорила Клавина мать, разматывая платок.

– А раньше из проруби поили…

– Ну – к, раньше. Раньше и коровы были не таки. А теперь все с высшим образованием. Только из автопоилок пьют.

– Раньше и доили руками…

– А теперь корова с руками-то и не подпустит…

– Ох, и подоили мои рученьки… По двадцать коров, да по три раза в день… Не как теперь – двухразовая дойка. Да встаешь-то в четыре часа, а с работы идешь в одиннадцать… Восемнадцать лет отробила, как один денёк…

– А получали-то! Кого мы тогда получали?

– Чё говорить, теперь совсем не то. Работают меньше, а получают больше.

– Да и вся жизнь теперь не та. Бывало, кажен день печку топишь. Да через день квашня, надо до работы успеть отстряпаться. А теперь что: в каждом доме газ, хлеб из магазина берём… Молодым, поди, и не испечь хлеб-то…

– Что говорить! Нынче и газ, и электричество, и радио, и телевизеры…

– А помните, бабы, как кино стали привозить? Клуба не было, показывали в школе. Идём всяк со своим сиденьем: кто табуретку тащит, кто скамью волокёт. Да показывают по частям: часть покажут, потом свет включат, киномеханик другую часть ставит, мужики сходят покурят, женщины поговорят, потом другую часть смотрим… А если в один вечер две картины кажут, так до петухов сидим, ребятишки уснут, а всё равно сидим…

– Теперь смешно слушать…

В печке трещали дрова, расходиться не хотелось: посиди-ка в одиночку, да подумай обо всём, со страху и не уснешь. Только было заговорили, как раньше с керосиновыми лампами сидели, а теперь, небось ни у кого в запасе и лампы нет, как вдруг вспыхнул свет, Все обрадовались. Казалось, что наваждение кончилось. Заговорило радио.

Первую часть про профсоюз «Единство» старухи не очень-то поняли. Требования их тоже мало задели: они уже не работали, машины между ними не распределяли, к армянам они приглядывались и считали, что так и надо. Требования снять Байдалинова не понравились им.

– Ишь, ироды, чего удумали: Николая снять! Да на ём только ферма и держится. С нашими пьяницами не каждый сработает. А он ишо первое место держит.

Зато вторую часть старухи слушали с живым сочувствием.

– Ах, ах, матушка, царица небесная! – перекрестилась религиозная бабка. –Чё с мужиком-то сделали! Петро-то Ярышев, видать, не стал отрекаться, вот его и кончили, царство ему небесное…

– Иван Игнатьич, мужичёшко-то робкий, – подхватила другая. – Он ведь и выпьет, так тут же свалится и спит, нет, чтобы бушевать или бабу гонять… А их целая банда, он и оробел…

– Фёдор Егорыч как-то не оробел!

– Так вот то ли живой, то ли нет…

Кто закрестился, кто завздыхал, заохал…

– Так чё, бабоньки, пенсию-то будут нам платить, али нет?

Воцарилось тяжёлое молчание. Кто-то с тоской произнёс:

– Только начали жить-то… Опять не слава богу…

Страшно было идти домой. В подтверждение Халоминых слов о патрулировании улиц за окном раздалось грозное тарахтение мотора. Все притихли,прислушались. Никто не знал, конечно, что это всего лишь Серёжка Суров гоняет на мопеде без глушителя.

Бабки решили домой не ходить, и стали устраиваться на ночь кто на печи, кто на лавке, кто на сундуке. Заснуть.конечно, не могли. Невольно думалось, как нестрашно, спокойно жилось ещё несколько дней назад, а как ворчали, все были недовольны и хлебом, и почтой, и зятьями, и снохами, и дровами, и зимой, а не понимали, дуры, как хорошо жили, не дрожали от страха и не мучились от неизвестности

Парторг с оставшимися возле него уже немногочисленными сподвижниками хотел зайти в партком, но передумал: свет с минуты на минуту снова выключат, а у него хоть свечи есть. Поэтому зашли к нему домой.

У Валентины Сергеевны сидела Ксения Григорьевна, несколько ожившая, но в противоречивых чувствах. Дело в том, что она насмелилась сходить к МТМ, чтобы выяснить судьбу мужа. В ворота её не пустили и даже разговаривать не стали. Дежурили у ворот Антипин с Родей. Ксения Григорьевна взмолилась:

– Антипин, я ваших девочек учу, скажите, что с Петром?

Антипину, видно, неловко стало перед учительницей, действительно учившей его детей. Оглядевшись. Он коротко ответил:

– Живой, он, живой. Только спит сейчас.

В этот момент вышел из диспетчерской Борис Огудин, и Антипин грубо погнал её от проходной. Ксения Григорьевна пошла вроде и обнадёженная и в то же время поражённая загадочным ответом Антипина. Спит? Как может он спать в такой тревожной, ненормальной обстановке? Или он ранен? Или Антипин неправду сказал? Но уместно ли шутить в такую минуту?

Со всеми этими недоумениями она и пришла к Валентине Сергеевне, и они обсуждали непонятный ответ Антипина, когда загорелся свет, а потом заговорило радио. А вскоре ввалилась куча народу во главе с хозяином дома.

Из знакомых уже нам людей здесь были Байдалинов, Любовь Андреевна, Анна Павловна и ещё несколько механизаторов с молодым и щеголеватым главным инженером. Из беспартийных были Наталья Самохина, надеявшаяся поскорее что-нибудь выяснить о муже, Валентина Сергеевна с Ксенией Григорьевной и Катя Кравцова-Шмагина. Она сходила домой, убедилась, что Эдуарда нет, у матери тоже обнаружила замок и пришла сюда, не зная, куда деться от тоски и неопределённости

Все с недоумением и страхом восприняли рассказ Ксении Григорьевны и какое-то время смутно молчали. Однако время не терпело. Рассадив кое-как людей. Парторг заговорил:

– Товарищи, нам надо обсудить создавшееся положение. Скажу прямо: сам я ещё не во всём разобрался, хочу выслушать, что думаете вы. В общем, положение такое: группа рабочих поддалась на антисоветскую агитацию и устроила враждебную вылазку. Захватили МТМ, отключили телефоны. Перегородили единственную дорогу в райцентр, отключили свет, а следовательно воду и отопление, поставили под угрозу сохранность скота. Они держат в качестве заложников Самохина, вероятно, Ярышева, и вот теперь ещё и директора. Себя они называют новым профсоюзом «Единство», требования их вы слышали. Возможно, они в самом деле вооружены. По крайней мере, некоторые. Вот примерно такое положение. У нас ещё ни разу ничего подобного не случалось. И в других посёлках я тоже не слышал. Высказывайтесь все, кто хочет. Предлагайте, что делать.

– Милицию вызывать, вот и всё, – уверенно высказалась Валентина Сергеевна.

– Так телефон не работает…

– Это не проблема, – сказал парторг. – У нас на дороге стоят наготове машина и автобус. До них полчаса ходу.

– Вот и отлично, – продолжала Валентина Сергеевна. – Кто поедет? Пожалуйста, могу и я, только проводите меня до машины, я одна боюсь. Я там устрою тарарам, всю милицию подниму!

– А мы будем ждать! Пока она нас, бедненьких, выручит? – не выдержал Байдалинов. – А их там всего двенадцать – тринадцать человек, да большинство ружья в руках не держали. Чего мы их напугались?

– Ну, ты уж готов руками махать, – остудил его механик Анатолий Маркин, и Байдалинов сразу сник, вспомнив, что фигурирует в требованиях забастовщиков.

Тем не менее, ещё раз скрупулёзно пересчитали, кто оказался в «банде», кто может быть вооружён.

– Суров – этот ружья в руках не держал.

– И Иван Игнатьич тоже…

– Чего его считать? Он поневоле…

– А у Роди не то, что ружьё – ключ из рук валится.

– У Спирина может быть финка или что-нибудь такое, бандитское.

В общем, пришли к выводу, что ружья есть у Бориса и Славки, вероятно, чем-нибудь вооружён Халома, у остальных огнестрельного оружия быть не должно. Однако МТМ есть МТМ, железа всякого не занимать, найдутся монтировки, ломики и железные прутки. Правда, боеспособность многих забастовщиков вызывала пренебрежительные ухмылки, но Борис Огудин мог быть опасен.

В разгар этого оживленного обсуждения вмешался вдруг главный инженер. Это был очень знающий, молодой человек, недавно окончивший институт. Он не то бывал за границей, не то очень много знал о ней от кого-то, во всяком случае не прочь был блеснуть своими знаниями, и многие удивлялись, почему он оказался в такой дыре, как Ёлышево, а не где-нибудь в министерстве. Поблескивая очками в модной золотой оправе, он веско произнес:

– Мне кажется, мы очень отдалились от сути дела. Одни кричат: милицию! Другие готовы к рукопашной схватке. А между тем то, что у нас происходит – самый обычный эпизод производственной жизни. За границей такие эксцессы на каждом шагу считаются совершенно нормальными. В конце концов и наших рабочих никто права на забастовку не лишал. Надо повнимательнее изучить их требования, мне они кажутся весьма умеренными и кое в чем даже справедливыми. Их вполне можно если не принять, то понять.

– Вообще-то да, – неуверенно протянул Маркин.

– Насчет армян очень правильно. Мы и сами думали…

– Ну вот. А если товарищ Байдалинов имел неосторожность с кем-то сразиться, – в голосе инженера звучала явная насмешка, – пусть сам и отвечает за свою невыдержанность. В царское время грубиянов-мастеров рабочие на тачках с фабрик вывозили…

Байдалинов опустил голову. Нет, не раскаивался он, что ударил тогда Ивана Локтева. И неизвестно, как бы повёл себя ты, модно и чистенько одетый инженерчик, если бы на тебе был и скот, и посевы, и план, и молоко, и растёл, и корма, и горючее, и навозоудаление, а вместо ста двадцати рабочих – шестьдесят, да добрая половинка мужиков только и мечтает распить пару – другую гамырок… Да и среди женщин встречаются такие, что по два – три дня не выходят из-за пьянки…

А инженер между тем продолжал.

– Вопрос о распределении машин прямо-таки пустяковый. Его вполне можно решить в рабочим порядке. Поставить получение новых машин в зависимость от качества работы шофёра, провести соответствующую работу…

Если всё так просто, что же ты раньше не решал в рабочем порядке? Не проводил разъяснительную работу? – думал Байдалинов, но молчал. Инженера слушали сочувственно. Кажется, он действительно подошёл к проблеме с правильного конца.

– Остаётся, собственно, один вопрос – о создании профсоюза «Единство». Ну, тут я не компетентен, не знаю такие юридические тонкости.

– Ну, можно ответить, что проконсультируемся в верхах.

– А остальное всё принять?

– А почему бы и нет? И инцидент будет исчерпан.

Инженер победоносно оглядел всех, однако присутствующие не выражали восторга, а были даже в некотором замешательстве. Кто-то сказал:

– Значит, на всё согласиться?

– Да. Это будет самое рациональное.

Тут вскочил Байдалинов.

– Нет! Я в корне не согласен! Пусть я виноват, но я не от хорошей жизни так поступил, смазал этого Локтева. Я за это отвечу, но соглашаться нельзя. Сегодня мы отдадим им палец, завтра они откусят руку! Завтра они вас, гражданин инженер, из конторы на тачке вывезут!

– За что? – инженер презрительно сверкнул стёклами очков.

– За что-нибудь. За что вздумают. За то, что чистенький, здороваетесь сквозь зубы, разговариваете свысока, за то, что очки модные носите…

– Ну, знаете… Это уж вы личную неприязнь высказываете.

Любовь Андреевна уже несколько раз краснела и прорывалась что-то сказать, наконец, осмелилась:

– Можно я скажу?

– Говорите, конечно.

– Я вот так думаю, – смущаясь, начала Любовь Александровна (она впервые высказала свое, ни с кем не согласованное мнение), товарищ инженер верно сказал, что требования очень умеренные и с ними легко разобраться. Мне кажется, все эти вопросы можно было бы в полнее решить на профсоюзном собрании.

– Можно, конечно, – согласился Маркин.

Инженер пожал плечами, но тоже подтвердил:

– Конечно, можно бы. Если бы они избирали такой путь.

– А зачем же тогда было устраивать забастовку? – уже увереннее продолжала Любовь Александровна. – Зачем отключать свет, оставлять скот без воды, а школу, детсад и квартиры без отопления? Зачем перегораживать дорогу? И самое главное: Ярышева, возможно, даже убили? Почему они действовали, как… как…

– Террористы, – подсказала Анна Павловна.

– Вот, вот. И если мы примем их требования, значит, мы согласимся с их методами. С терроризмом.

– Правильно, – поддержала Анна Павловна.

– Ну и что вы предлагаете? – иронически спросил инженер. – На баррикады?

– Я ещё не знаю, что, – смутилась Любовь Андреевна. – Но только сегодня соглашаться с ними нельзя. Они ведь не просят разобраться в наболевших вопросах.

– А ультиматумы предлагают, – продолжила Анна Павловна. – За горло берут. И неправильно вы тут, товарищ инженер, объясняете, что за границей, дескать, такие эксцессы – нормальное явление. Я считаю, мы сами должны им ультиматум предъявить. Окружить МТМ и не выпускать никого. А то ведь в обед они спокойненько сходили домой и пообедали. Люди видели.

– Железная леди, – иронически сказал инженер.

– Там ведь и наши есть. Их тоже голодом? – напомнила Наталья Самохина.

– Маленько потерпят. Долго эти террористы не выдержат. Запасов у них нет, и высокой идеи тоже нет, за которую они пошли бы на жертву.

– А если они нашим мужикам что-нибудь сделают?

Повисло молчание.

– А может, так сделать, – предложил Маркин. – Предложить им ультиматум, чтобы выпустили всех задержанных, тогда, дескать, ответим на их требования. А когда выпустят, и правда: окружить МТМ и морить голодом.

– А я бы всё-таки милицию вызвала, – вернулась к своему предложению Валентина Сергеевна. – А то мы будем сидеть, мастерскую сторожить, а деревня будет без воды, без света

Кто-то высказал мысль, что надо как-то расколоть ряды «Единства», и все живо принялись обсуждать, как это сделать.

Как вдруг… Во дворе залаяла собака, хлопнула дверь, в коридоре послышались шаги – и на пороге показался директор.

– Так вот вы где! – весело и возбуждённо проговорил он. – А мы вас по всему совхозу ищем!

Тотчас раздались два крика:

– Федя!

– Петя!

Федор Егорыч и Пётр Ярышев выглядывали из-за спины директора. Тот сказал:

– Стоп!

Взял из рук Федора Егорыча чёрный чемоданчик с острыми углами, оглядел комнату и водрузил его на верх гардероба.

Поиск по сайту: