ПАВЛИНИЗМ И ДОРОГА ХРИСТИАНСТВА В РИМ

ЛИТЕРАТУРА ПОЗДНЕЙ ИМПЕРИИ

Поздняя империя IV—V вв.— время зарождения латинской средневековой литературы. Старую культуру поддерживала школа, грамматическое и риторическое обучение. Через школу старая латынь, от которой живое языковое развитие уже отошло далеко, оставалась языком верхушки общества; христианские писатели III—V вв. пользуются теми же риторическими приема­ми, что и языческие; христианские поэты, писавшие на библей­ские и богословские сюжеты, формально подражают Вергилию и Горацию.

Задачу возрождения римской литературы ставил себе кружок аристократов, группировавшихся вокруг оратора Симмаха. Этот кружок противопоставлял традиции старой римской культуры христианству и «варварству»; ему мы обязаны сохранением вы­веренных текстов многих римских писателей и составлением ком­ментариев к ним. Но собственное творчество консервативных кру­гов отличалось бесперспективностью. Пересказы старых авторов, вычурность, школьный педантизм, символико-аллегорическая фантастика — характерные признаки их литературных произве­дений.

Самый значительный поэт IV в.— Авсоний был преподавате­лем грамматики и риторики. Он оставил поэтическое описание плавания по рекам Мозелю и Рейну с зарисовками картин приро­ды. В стихах Авсония получила разнообразное отражение жизнь галло-римского общества.

Разделение империи на восточную и западную в конце IV в. вернуло Италии утраченное было политическое значение. Вновь возникает придворная поэзия, прославляющая успехи Рима в борь­бе с варварами. Самым талантливым представителем этого на­правления был Клавдиан, писавший и по-латыни и по-гречески. Из прозаиков позднего времени наибольший интерес представля­ет Аммиан Марцеллин, последний крупный римский историк, продолжатель Тацита, горячий сторонник язычества и императо­ра Юлиана Отступника (который и сам был не чужд литературе). Однако язык Аммиана Марцеллина, вычурный и трудный, невы­годно отличается от отточенного лаконизма Тацита.

В восточной части Римской империи наиболее интересным литературным жанром был роман. Он представлен такими про­изведениями, как «Дафнис и Хлоя» Лонга (II—III вв.), «Эфиопи-ка» Гелиодора (III в.), «Левкиппа и Клитофонт» Ахилла Татия (II или.III в.) и др. По сюжету все эти романы однотипны: слу­чайная встреча и соединение героев, разлука, похищение разбой­никами, мнимая гибель. Все эти несчастья не имеют внутреннего оправдания, они мотивированы лишь капризом судьбы. Ее уда­ры герои переносят стойко; их влюбленность никогда не ослабе­вает. В какой-то момент этой неправдоподобной серии злоключе­ний любящей паре наконец удается соединиться на всю жизнь.

Роман проник и в христианскую литературу. К нему близка христианская ареталогия (литература о чудесах), но существо­вал и христианский роман в собственном смысле слова. Таков роман о поисках святой Феклой апостола Павла и «Климентины» («Узнания»). Здесь ищут и находят друг друга не влюблен­ные, а отец, мать и их дети. Приключения их переплетаются с чудесами, которые творит апостол Павел, побеждающий Симона Мага, спутницей которого оказывается Елена Троянская. По­вествование ведется от имени одного из главных действующих лиц — Климента, сына Фауста. «Климентины», переведенные на латынь, явились одним из источников немецкой «народной книги о докторе Фаусте» (историческом лице XVI в.), которая, в свою очередь, легла в основу разработок сюжета о Фаусте. На латынь были переведены и греческие романы, посвященные Троянской войне и деяниям Александра Македонского, роман об Аполлонии Тианском.

Это, однако, не было магистральным направлением в литерату­ре. В ней, как и в остальных областях культурной жизни, антич­ные традиции отступали перед христианством.

Однако ошибкой было бы полагать, будто античная культура выродилась потому, что ее «погубило христианство», или потому, что империя урезывала политическую свободу. Именно история раннего христианства показывает, что отсутствие политической свободы и репрессии не остановили идеологического движения, отвечавшего запросам народных масс. Античная культура стала клониться к упадку по мере того, как рабовладельческая форма­ция исчерпывала возможности прогресса, а ее основные классы стали классами, уходящими в прошлое. Господствующая систе­ма ценностей стала приходить во все большее противоречие с действительностью, все меньше оставалось у нее сторонников. Протест народных масс против идеологического нажима, по-¹ пыток насильно заставить верить тому, чему уже не верили доб­ровольно, привел к окончательному расколу старой системы цен­ностей и появлению новой, определившей новую цель, новый смысл жизни. Христианство, даже противопоставляя себя совре­менной ему культуре, многое из нее заимствовало. Но впитанные ним элементы античного мышления, включенные в отличавшуюся от античной систему миропонимания, получили иной смысл, иную функцию.

ПАВЛИНИЗМ И ДОРОГА ХРИСТИАНСТВА В РИМ

Вернемся к маленькой христианской секте, сложившейся в I в. н. э. Если судить по трем первым «синопти­ческим» евангелиям, ее основатель Иисус учил религии аскети­ческого бескорыстия, прощения грехов, готовности к самопожерт­вованию; он говорил о близости царства божьего на земле, ког­да будут отвергнуты те, кто придерживался формальной правед­ности, но будут приняты поверившие в «истинное учение» и дей­ствовавшие в согласии с ним. Он считал себя обладавшим особой благодатью, исходившей от духа святого,— благодатью обетован­ного пророками мессии. Он считал себя Сыном Божиим в высшем смысле — но и другие подлинные приверженцы истинного учения были для него сыновьями божьими. Он считал возможной и даже вероятной свою гибель и готов был пожертвовать собой, но не те­рял надежды на чудесное избавление.

Для первых христиан, признавших в Иисусе ожидаемого мес­сию (по-гречески Христа), необходимо было найти ответ на во­прос: как могло случиться, что мессия умер от руки своих вра­гов, так и не создав царства правды на земле? Ответ для них за­ключался в том, что земная жизнь Иисуса была лишь его первым пришествием; он воскрес, явился ученикам, а затем вознесся на небеса и обретается там во славе, ожидая часа, чтобы явиться сно­ва и сделать свою победу над миром зримой.

Второго пришествия Христа ждали совсем скоро, еще при жиз­ни первого поколения последователей Иисуса. Казалось бы, ма­ленькая группа христиан, остававшаяся на почве иудейства и этим ограниченная в своих попытках обратиться с проповедью к дру­гим народам, должна была впасть в отчаяние, убедившись, что новое триумфальное явление Иисуса медлит осуществиться, и затем быстро исчезнуть со сцены, как исчезали все палестинские эсхатологические секты после неудачи Иудейской войны против Рима. Однако этого не произошло.

Действительно, первые христиане продолжали считать себя иудеями, притом наиболее «истинными» иудеями: они сохраняли обряд обрезания как веществсный знак «Завета» (и отказались от него позже лишь после длительных и серьезных споров), они справляли субботу и все иудейские годичные праздники, они ходили молиться в Иерусалимский храм, признавая его единственно законным. Хотя некоторое число неиудеев примкнуло к христиан-скоп общине, по-видимому, уже с самого начала, однако широкая проповедь нового учения среди римских подданных из других народностей началась тогда, когда ее инициатором выступил уче­ный иудей Саул (Савл) из малоазиатского города Тарса.

Как повествуют «Деяния апостолов» (традиция считает авто­ром этого сочинения евангелиста Луку), Саул никогда не сталки­вался с Иисусом и его учениками и первоначально был убежден­ным противником христианства, ревностным его гонителем во имя иудейской ортодоксии. Внезапный духовный перелом, вызванный, согласно легенде, особым видением, привел его в ряды христиан. Называясь отныне своим римским именем «Павел» (принадле­жавшим ему как потомственному римскому гражданину), он на­чал проповедовать христианство в Антиохии, в различных городах Малой Азии и Греции. Он строил не на пустом месте: население империи было не удовлетворено существующей идеологией, соз­дававшей только безнадежность, и потому было готово к восприя­тию новых чаяний. Первую опору Павел искал — и часто нахо­дил — в традициях иудейской проповеди среди язычников. Число иудейству ющих прозелитов (новообращенных) было довольно значительно во многих городах восточной части империи. Однако среди жадно внимавших Павлу были не только иудействующие, но и представители иных религиозных групп Восточного Среди­земноморья; вместе с тем среди иудействующих оставалось нема­ло стойких ортодоксов, не принимавших нового учения.

Вызванный в Иерусалим главами первоначальной общины Иаковом, братом Иисуса, и Петром, Павел сумел убедить их в пра­вомочности своей миссии. По преданию, было решено, что Петр и другие апостолы оставались «столпами» иудео-христианской церкви в Иерусалиме, а Павел был признан «апостолом язычни­ков». Пути проповедника в конце концов привели его в Рим (при императоре Нероне).

Именно Павлу (наряду с автором четвертого евангелия—от Иоанна) принадлежит особая роль в подготовке позднейшей разработки и систематизации догм и религиозно-этических по­ложений христианства. Иудейский идеал «Закона», т. е. всеохва­тывающей системы заповедей и запретов, через точное соблю­дение которых, как предполагалось, человек мог оправдать себя перед богом, Павла не удовлетворяет. С его точки зрения, «За­кон», будучи богоданным и исторически необходимым, сам по себе может лишь «умножить грех»: через него «весь мир стано­вится виновен перед богом». Абсолютный масштаб бога приво­дит к нулю любые накопления человеческих добрых дел. Чело­век может надеяться только на божье прощение, открывающее ему выход из внешней принудительности «Закона» в мир «сво­боды», которая характеризуется следующим комплексом поня­тий: «благодать»—воздействие бога на человеческую волю, вы­водящую ее из инерции зла, «духовность» — мистическое «позна­ние» («дух все испытует, даже глубины божьи»), наконец, «ве­ра, надежда, любовь». Единственная цена, которой может быть оплачено прощение всех людей,—это добровольное страдание абсолютно невинного Иисуса Христа, «во плоти которого оби­тала вся полнота божества».

Смерть такого мессии—не поражение его дела, но победа над смертью, после которой смерть — уже не смерть. Верующий, по мысли Павла, уже в этой жизни живет как бы по ту сторону смерти; обряд погружения в воду («крещения»), которым сопровождалось вступление в христи­анскую общину, толкуется как символ сопричастности к муче­нической смерти Христа и его воскресению: «Все мы, крестившие­ся во Христа Иисуса, в смерть его крестились». Спасает именно акт веры как принятие прощения от бога через смерть Христа; добрые дела естественно следуют из веры, но не являются сред­ством спасения. Акт веры возможен для всех людей, независимо от их этнической принадлежности, а также от соблюдения внеш­них знаков иудейского «Завета»: «нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем—Христос» («Послание к колоссянам», гл. 3, ст. 11). Этот тезис проложил христианству дорогу к завоеванию душ всего населения Римской империи. Теперь стало возможным и усвоение христианством важнейших идей мистики и идеалисти­ческой философии поздней греко-римской древности.

Между тем в связи с событиями I Иудейской войны (когда христиане не примкнули к восставшим иудеям) и с возрастанием враждебности иудейских ортодоксальных кругов к «отщепен­цам» иудео-христианская община I в. испытала упадок. По пре­данию, и апостол Петр, «апостол обрезания», в конце концов при­был в Рим и возглавил тамошнюю христианскую общину; впослед­ствии он, как и Павел, погиб от руки римских властей.

Поиск по сайту: