Языковая программа Н. М. Карамзина

Карамзин выдвигает лингвостилистическую программу, отвергающую славенороссийский язык как фикцию. Он отвергает тезис о единстве природы русского и церковнославянского языков, отказывает славенороссийскому языку в богатстве и чистоте. Как ранее у Тредиаковского, у карамзинистов русский и церковнославянский противопоставляются. Вновь берётся за образец французская модель литературно-языкового развития с её ориентацией на разговорное употребление.

Оппозиция латинского и французского переносится на оппозицию церковнославянского и русского. Латинский синтаксис – ораторское начало, французский синтаксис – начало разговорное.

В оппозиции книжное/разговорное книжное имеет отношение к языку как норме, а не к речи как употреблению. Русский соответствует разговорному, а славенский – книжному, отсюда стремление избавиться от специфически книжных элементов, прежде всего от славянизмов. Славянизмы – слова, невозможные в разговорной речи. Славянизированный слог квалифицируется как жёсткий, грубый, дикий. Славянизмы Карамзин рассматривают как заимствования, но не из живого, а из мёртвого языка. В мёртвых языках нет критерия употребления, а есть только грамматические правила.

Карамзинисты ориентируются не на реальную, а на идеальную разговорную речь, апробированную критерием вкуса. Вкус – дарование, эстетическое чувство, противопоставленное разуму и близкое «религии чувства» масонов. Апелляция к вкусу предполагает установку не на систему нормативных правил, а на образцовые литературные тексты. Теперь не жизнь влияла на литературу, а, наоборот, литературная мода диктовала свои правила жизни. Изменяемость вкуса оправдывает изменение литературы и литературного языка.

На первый план выдвигаются проблемы стилистики речи (а не языка), и прежде всего лексической стилистики.

Речь идёт о совершенствовании разговорной речи как средстве создания литературного языка. Для того, чтобы научиться писать, надо прежде научиться говорить со вкусом, то есть приятно.

Заимствования признаются естественным явлением в языке («все языки составились один из другого обменом взаимным») и одним из факторов языковой эволюции; они рассматриваются как явления русской речи. Для карамзинистов характерно позитивное отношение к семантическим калькам. Языком европейской образованности признан французский язык. Одновременно карамзинисты могут выступать против распространения французского языка в русском обществе.

Карамзинисты ощущают себя пуристами и стремятся к чистоте языка, однако проблема чистоты решается ими не в этимологическом, а в синхронно-функциональном плане.

Ориентация ра разговорную речь связывается с речевыми навыками определённого социума. Возникает проблема социального престижа тех или иных речевых навыков: социальная норма выступает как субститут книжной. Язык карамзинистов ориентирован на социальный диалект дворянской элиты, на речь «лучших домов», т. е. на язык правильный, простой, но и благородный.

Карамзинисты реабилитировали щегольское наречие. Это явление, целиком относящееся к разговорной сфере, поэтому в целом ряде моментов оно может смыкаться с просторечием. В основе щегольского наречия как социального диалекта лежит щегольское наречие как социальный жаргон. Карамзинисты ориентировались на щегольское наречие как социальный диалект, тогда как объектом сатирических нападок служили жаргонные явления. Целый ряд карамзинистов были щёголями.

Законодателями норм щегольской речи были женщины; аналогичную роль играли женщины во французской салонной культуре (жаргон прециозниц). Мужчины – носители церковнославянского языка. Женщины – носители естественного начала в языке. Женщины призваны противостоять педантству как специфически книжному элементу в литературном языке.

Языковая программа Карамзина, как и языковая программа раннего Тредиаковского, связана с идеями Вожела (вкус у Карамзина соответствует употреблению у Вожела).

Карамзинисты стремятся к эстетизации реальности, будь то речь или природа. Эстетизация подразумевает взгляд на естественное сквозь призму искусственных текстов. Таков пейзажный парк, создающий иллюзию нетронутости, естественности ландшафта. На самом деле «натура» у Карамзина – украшенная природа, преображённая восприятием чувствительного героя.

Поиск по сайту: