АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

К вопросу о развитии монистического взгляда на историю

Читайте также:
  1. XI. РОЛЬ НОВОЙ ФИЗИКИ В СОВРЕМЕННОМ РАЗВИТИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ
  2. АРКАН СУДЬБЫ – ЭНЕРГИЯ «СЛУЖЕНИЯ» и «ИНОГО ВЗГЛЯДА НА ЖИЗНЬ», «ИНОГО ВИДЕНИЯ»
  3. АРТТЕРАПИЯ, КАК МЕТОД КОРРЕКЦИИ ЛИЧНОСТИ ДЕТЕЙ, ИМЕЮЩИХ ПРОБЛЕМЫ В РАЗВИТИИ.
  4. Бёк снова попал в историю.
  5. Билет № 4. Форма книги в ее историческом развитии.
  6. В компетенцию городского управления входило благоустройство, развитии торговли, устройство больниц, школ, городское налогообложение.
  7. В развитии от 4 до 7 лет.
  8. Введение в историю Русской церкви: христианство в России при святом Владимире.
  9. Взгляда на жизнь». И в «Дневнике писателя» в главе «Два самоубийства» он,
  10. Влюбился с первого взгляда.
  11. Во время пешеходной экскурсии по Красной площади Вы окунетесь в многовековую историю столицы России.
  12. Вопрос 12. Причины отклонения в развитии. (интернет)

Французский материализм обнаруживал поразительную, про­сто мало вероятную ныне, слабость всякий раз, когда ему прихо­дилось сталкиваться с вопросами развития в природе или в исто­рии. Возьмем хоть происхождение человека. Хотя мысль о пос­тепенном развитии этого вида и не казалась материалистам «противоречивой», но они считали такую «догадку» очень мало вероятной. Авторы «Systeme de la nature» («Система природы».— Ред.) (см. шестую главу первой части) говорят, что если бы кто-нибудь восстал против подобной догадки, если бы кто-нибудь возразил, «что природа действует с помощью известной суммы общих и неизменных законов», и прибавил при этом, что «человек, четвероногое, рыба, насекомое, растение и т. д. существуют от века и остаются вечно неизменными», то они «не воспротивились бы и этому». Они заметили бы только, что и такой взгляд не проти­воречит излагаемым ими истинам. «Человеку не дано знать все: ему не дано знать свое происхождение» — вот все, что говорят, в конце концов, авторы «Systeme de la nature» no поводу этого важного вопроса.

Гельвеций как будто больше склоняется к мысли о постепен­ном развитии человека. «Материя вечна, но формы ее изменчи­вы»,— замечает он, напоминая, что и теперь человеческие породы видоизменяются действием климата. Он даже вообще считает изменчивыми все животные виды. Но эта здравая мысль форму­лируется им очень странно. У него выходит, что причины «несход­ства» между различными видами животных и растений лежат или уже в свойстве их зародышей, или в различии окружающей их среды, в различии их «воспитания».

Наследственность исключает, таким образом, изменчивость и наоборот. Приняв теорию изменчивости, мы должны, следова­тельно, предположить, что из каждого данного «зародыша» может получиться при надлежащей обстановке любое животное или рас­тение: из зародыша дуба, например, бык или жирафа. Само собой разумеется, что подобная «догадка» не могла пролить света на вопрос о происхождении видов, и сам Гельвеций, раз выска­зав ее мимоходом, уже не возвращается к ней ни разу.

Столь же плохо умели объяснить французские материалисты и явления общественного развития. Различные системы «зако­нодательства» изображаются ими исключительно как плод созна­тельной творческой деятельности «законодателей»; различные религиозные системы — как плод хитрости жрецов и т. д.

Это бессилие французского материализма перед вопросами развития в природе и в истории делало очень бедным его фило­софское содержание. В учении о природе содержание это своди­лось к борьбе против одностороннего понятия дуалистов о материи; в учении о человеке оно ограничилось бесконечным повторе­нием и некоторым видоизменением локковского положения: нет врожденных идей. Как ни полезно было такое повторение в борьбе против отживших нравственных и политических теорий,— серьезное научное значение оно могло иметь только в том случае, если бы материалистам удалось применить свою мысль к объясне­нию духовного развития человечества. Мы уже сказали выше, что некоторые, очень замечательные попытки сделаны были в этом направлении французскими материалистами
(т.е., собст­венно, Гельвецием), но что они окончились неудачей (а если бы они удались, то французский материализм оказался бы очень сильным в вопросах развития), и материалисты, в своем взгляде на историю, стали на чисто идеалистическую точку зрения: мнения правят миром. Лишь по временам, лишь очень редко материа­лизм врывался в их исторические рассуждения в виде замечаний на ту тему, что один какой-нибудь шальной атом, попавший в го­лову «законодателя» и причинивший в ней расстройство мозго­вых отправлений, может на целые века изменить ход истории. Такой материализм был в сущности фатализмом и не оставлял места для предвидения событий, т. е., иначе сказать, для созна­тельной исторической деятельности мыслящих личностей.

Неудивительно поэтому, что способным и талантливым людям, не вовлеченным в ту борьбу общественных сил, в которой мате­риализм являлся страшным теоретическим оружием крайней левой партии, это учение казалось сухим, мрачным, печальным. Так отзывался о нем, например, Гёте. Чтобы этот упрек перестал быть заслуженным, материализм должен был покинуть сухие, отвлеченные рассуждения и попытаться понять и объяснить со сво­ей точки зрения «живую жизнь», сложную и пеструю цепь кон­кретных явлений. Но в своем тогдашнем виде он неспособен был решить эту великую задачу, и ею овладела идеалистическая философия.

Главным, конечным звеном в развитии этой философии явля­ется гегелевская система, поэтому мы и будем указывать преиму­щественно на нее в нашем изложении.

Гегель называл метафизической точку зрения тех мыслителей,— безразлично, идеалистов или материалистов,— которые, не умея понять процесса развития явлений, поневоле представ­ляют их себе и другим как застывшие, бессвязные, неспособные перейти одно в другое. Этой точке зрения он противопоставил диалектику, которая изучает явления именно в их развитии и, сле­довательно, в их взаимной связи.

По Гегелю, диалектика есть принцип всякой жизни. Нередко встречаются люди, которые, высказав известное отвлеченное положение, охотно признают, что, может быть, они ошибаются и что, может быть, правилен прямо противоположный взгляд. Это — благовоспитанные люди, до конца ногтей проникнутые «терпимостью»: живи и жить давай другим, говорят они своему рассудку. Диалектика не имеет ничего общего со скептической терпимостью светских людей, но и она умеет соглашать прямо противоположные отвлеченные положения. Человек смертен, говорим мы, рассматривая смерть, как нечто коренящееся во внешних обстоятельствах и совершенно чуждое природе живого человека. Выходит, что у человека есть два свойства: во-первых, быть живым, а во-вторых — быть также и смертным. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что жизнь сама носит в себе зародыши смерти и что вообще всякое явление противоре­чиво в том смысле, что оно само из себя развивает те элементы, которые, рано или поздно, положат конец его существованию, превратят его в его собственную противоположность. Все течет, все изменяется, и нет силы, которая могла бы задержать это постоянное течение, остановить это вечное движение; нет силы, которая могла бы противиться диалектике явлений …

В данную минуту движущееся тело находится в данной точке, но в то же время находится и вне ее, потому что, если бы оно находилось только в ней, оно, по крайней мере на это мгновение, стало бы неподвижным. Всякое движение есть диалектический процесс, живое противоречие, а так как нет ни одного явления природы, при объяснении которого нам не пришлось бы в послед­нем счете апеллировать к движению, то надо согласиться с Гегелем, который говорил, что диалектика есть душа всякого на­учного познания. И это относится не только к познанию природы. Что означает, например, старый афоризм: sumtnum jus sumпа injuria (высшее право — высшее бесправие—Ред.)? То ли, что справедливее всего мы поступаем тогда, когда, отдавши дань праву, мы в то же время отдадим должное и бесправию? Нет, так рассуждает только «пошлый опыт, ум глупцов». Этот афо­ризм означает, что всякое отвлеченное право, дойдя до своего логического конца, превращается в бесправие, т. е. в свою собст­венную противоположность… Взгляните теперь на экономические явления. Каков логический конец «свободного соперничества»? Каждый предприниматель стремится побить своих соперников, остаться единоличным хозяином рынка. И, ко­нечно, нередки случаи, когда какому-нибудь Ротшильду или Вандербильту удается счастливо осуществить это стремление. Но это показывает, что свободное соперничество ведет к монополии, то есть к отрицанию соперничества, т. е. к своей собственной противоположности. Или посмотрите, к чему ведет прославленный нашей народнической литературою так называемый трудовой принцип собственности. Мне принадлежит только то, что создано моим трудом. Это как нельзя более справедливо. И не менее справедливо то, что я употребляю созданную мною вещь по своему свободному усмотрению: я пользуюсь ею сам или меняю ее на другую вещь, почему-либо для меня желательную. Столь же справедливо, наконец, и то, что я пользуюсь вымененною мною вещью опять-таки по своему свободному усмотрению,— как мне приятнее, лучше, выгоднее. Положим теперь, что я про­дал продукт моего собственного труда за деньги, а деньги употре­бил на наем работника, т. е. купил чужую рабочую силу. Вос­пользовавшись этой чужой силой, я оказываюсь владельцем стоимости, которая значительно выше стоимости, израсходован­ной мною на ее покупку. Это, с одной стороны, очень справед­ливо, так как ведь уже признано, что я могу пользоваться вы­мененною вещью, как мне лучше и выгоднее, а с другой стороны, это очень несправедливо, потому что я эксплуатирую чужой труд и тем отрицаю тот принцип, который лежал в основе моего понятия о справедливости. Собственность, приобретенная моим личным трудом, родит мне собственность, созданную трудом другого. Summum jus summa injuria. И такая injuria самою силой вещей порождается в хозяйстве чуть ли не каждого зажи­точного кустаря, чуть не каждого исправного сельского домо­хозяина.

Итак, каждое явление действием тех самых сил, которые обусловливают его существование, рано или поздно, но неиз­бежно превращается в свою собственную противоположность.

Мы сказали, что идеалистическая немецкая философия смотрела на все явления с точки зрения их развития и что это-то и значит смотреть из них диалектически. Нужно заметить, что мета­физики умеют искажать и самое учение о развитии. Они твердят, что ни в природе, ни в истории скачков не бывает. Когда они говорят о возникновении какого-нибудь явления или обществен­ного учреждения, они представляют дело так, как будто это явле­ние или учреждение было когда-то очень маленьким, совсем незаметным, а потом постепенно подрастало. Когда речь идет об уничтожении того же явления и учреждения, предполагается, наоборот, постепенное его уменьшение, продолжающееся до тех пор, пока явление станет совсем незаметным в силу своих микро­скопических размеров. Понимаемое таким образом развитие ровно ничего не объясняет; оно предполагает существование тех самых явлений, которые оно должно объяснить, и считается лишь с совершающимися в них количественными изменениями. Господство метафизического мышления было когда-то так сильно в естествознании, что многие натуралисты иначе и не могли пред­ставить себе развитие, как именно в виде такого постепенного увеличения или уменьшения размеров изучаемого явления. Хотя уже со времен Гарвея было признано, что «все живое разви­вается из яйца», но с таким развитием из яйца, очевидно, не свя­зывалось никакого точного представления, и открытие спермато­зоидов тотчас послужило поводом к возникновению теории, по которой в семенной клеточке уже заключается готовое, совер­шенно развившееся, но микроскопически маленькое животное, так что все «развитие» его сводится к росту. Совершенно так рассуждают теперь мудрые старцы, а в их числе многие знамени­тые европейские социологи-эволюционисты, о «развитии», напри­мер, политических учреждений: история скачков не делает…

Немецкая идеалистическая философия решительно восстала против такого уродливого понятия о развитии. Гегель язвитель­но осмеивал его и неопровержимо доказал, что и в природе, и в че­ловеческом обществе скачки составляют такой же необходимый момент развития, как и постепенные количественные изменения. Изменения бытия,— говорит он,— состоят не только в том, что одно количество переходит в другое количество, но также и в том, что качество переходит в количество и, наоборот, каждый из переходов этого последнего рода составляет перерыв постепен­ности (ein Abbrechen des Allmahlichen) и дает явлению новый вид, качественно отличный от прежнего. Так, вода при охлаж­дении твердеет не постепенно а сразу; уже охладившись до точки замерзания, она остается жидкостью, если только сохраняет спокойное состояние, и тогда достаточно малейшего толчка, чтобы она вдруг сделалась твердой... В мире нравственных явле­ний имеют место такие же переходы количественного в качественное, или, иначе сказать, различия в качествах и там основываются на количественных различиях. Так, немножко меньше, немножко больше составляют ту границу, за которой легкомыслие перестает быть легкомыслием и превращается в нечто совер­шенно другое, в преступление... Так, государства при прочих равных условиях получают различный качественный характер лишь вследствие различий в величине. Данные законы и данное государственное устройство приобретают совершенно другое зна­чение с расширением территории государства и численности его граждан... Современные натуралисты прекрасно знают, как часто изме­нения количества ведут к изменениям качества. Почему одна часть солнечного спектра производит на нас ощущение красного цвета, другая — зеленого и т. д.? Физика отвечает, что тут все дело в числе колебаний частиц эфира. Известно, что число это изменяется для каждого спектрального цвета, возрастая от крас­ного к фиолетовому. Это не все. Напряжение теплоты в спектре увеличивается по мере приближения к наружному краю красной полосы и достигает наибольшей степени на некотором расстоянии от него, по выходе из спектра. Выходит, что в спектре имеются особого рода лучи, которые уже не светят, а только греют. Физика и здесь говорит, что качества лучей изменяются вследствие изме­нения числа колебаний частиц эфира. Но и это не все. Солнечные лучи производят известное хими­ческое действие, как это показывает, например, линяние материй от солнца. Наибольшей химической силой отличаются фиолето­вые и так называемые за-фиолетовые лучи, которые уже не вы­зывают в нас светового ощущения. Различие в химическом дей­ствии солнечных лучей объясняется опять-таки не чем иным, как количественными различиями в колебаниях частиц эфира: количество переходит в качество. То же подтверждает и химия…

Теперь мы узнали уже главнейшие отличительные признаки диалектического мышления, но читатель чувствует себя неудов­летворенным. А где же знаменитая триада, спрашивает он, та триада, в которой заключается, как известно, вся суть гегелев­ской диалектики? Извините, читатель, мы не говорили о триаде по той простой причине, что она вовсе не играет у Гегеля той роли, которую ей приписывают люди, не имеющие никакого по­нятия о философии этого мыслителя, изучавшие ее, например, по «учебнику уголовного права» г. Спасовича. Полные святой простоты, эти легкомысленные люди убеждены, что вся аргументация немецкого идеалиста сводилась к ссылкам на триаду; с каким бы теоретическим затруднением ни сталкивался старик, он со спокойной улыбкой предоставлял другим ломать над ним свои бедные, «непосвященные» головы, а сам немед­ленно строил силлогизм: все явления совершаются по триаде; я имею дело с явлением; следовательно, обращусь к триаде. Это просто сумасшедшие пустяки, как выражается один из пер­сонажей Каренина, или неестественное празднословие, если вам больше нравится щедринское выражение. Ни в одном из 18 томов сочинений Гегеля «триада» ни разу не играет роли довода, и кто хоть немного знаком с его философским учением, тот понимает, что она никоим образом не могла играть ее. У Гегеля триада имеет такое же значение, какое она имела еще у Фихте, филосо­фия которого существенно отличается от гегелевской. Понятно, что только круглое невежество может считать главным отли­чительным признаком одной философской системы признак, свойственный по меньшей мере двум совершенно различным системам.

Нам очень жаль, что «триада» отвлекает нас от нашего из­ложения, но, заговорив о ней, надо кончить. Посмотрим же, что это за птица.

Всякое явление, развиваясь до конца, превращается в свою противоположность; но так как новое, противоположное пер­вому, явление также, в свою очередь, превращается в свою про­тивоположность, то третья фаза развития имеет формальное сходство с первой. Оставим пока вопрос о том, насколько соот­ветствует действительности такой ход развития; допустим, что ошибались люди, думавшие, что — совершенно соответствует; во всяком случае ясно, что «триада» вытекает только из одного из положений Гегеля, но сама вовсе не служит ему основным положением. Это очень существенная разница, потому что, если бы триада фигурировала в качестве основного положения, то под ее «сенью» действительно могли бы искать защиты люди, отводящие ей такую важную роль, но так как она в этом качестве не фигурирует, то за нее могут прятаться разве лишь такие, кото­рые слышали звон, да не знают, откуда он.

Само собою разумеется, что положение дел не изменилось бы, в сущности, ни на йоту, если бы, не прячась за «триаду», диалек­тики «при малейшей опасности» укрывались «под сенью» того положения, что всякое явление превращается в свою собственную противоположность. Но и так никогда не поступали они, и не по­ступали потому, что указанное положение вовсе не исчерпывает взгляда на развитие явлений. Они говорят, например, кроме того, что в процессе развития количество переходит в качество, а качество в количество. Следовательно, им приходится считать­ся и с качественной, и с количественной стороной процесса; а это предполагает внимательное отношение к его действительному, фактическому ходу; а это значит, что они не довольствуются отвлеченными выводами из отвлеченных положений, или, по край­ней мере, не должны довольствоваться такими выводами, если хотят остаться верными своему миросозерцанию.

На каждой странице своих сочинений Гегель постоянно и неустанно указывал, что философия тождественна с совокуп­ностью эмпирии, что философия ничего не требует так настойчи­во, как углубления в эмпирические науки... Фактический материал без мысли имеет только относительное значение, мысль без факти­ческого материала является простой химерой... Философия есть то сознание, к которому приходят относительно самих себя эмпи­рические науки. Она не может быть ничем иным…

Выше мы оставили «пока» без рассмотрения вопрос о том, точно ли всякое явление превращается, как это думали немецкие идеалисты-диалектики, в свою собственную противоположность. Теперь, надеемся, читатель согласится с нами, что, собственно, этот вопрос можно и совсем не рассматривать. Когда вы приме­няете диалектический метод к изучению явлений, вам необходимо помнить, что формы вечно меняются вследствие «высшего разви­тия их содержания». Этот процесс отвержения форм вы должны проследить во всей его полноте, если хотите исчерпать предмет. Но будет ли новая форма противоположна старой,— это вам покажет опыт, и знать это наперед вовсе не важно. Правда, имен­но на основании исторического опыта человечества всякий пони­мающий дело юрист скажет вам, что всякое правовое учрежде­ние рано или поздно превращается в свою собственную про­тивоположность: ныне оно способствует удовлетворению извест­ных общественных нужд; ныне оно полезно, необходимо именно ввиду этих нужд. Потом оно начинает все хуже и хуже удовлет­ворять эти нужды; наконец, оно превращается в препятствие для их удовлетворения: из необходимого оно становится вред­ным,— и тогда оно уничтожается. Возьмите, что хотите,— исто­рию литературы, историю видов, и всюду, где есть развитие, вы увидите подобную диалектику. Но все-таки, кто, пожелав вник­нуть в сущность диалектического процесса, начал бы именно с проверки учения о противоположности явлений, стоящих рядом в каждом данном процессе развития, тот подошел бы к делу с ненадлежащего конца.

В выборе точки зрения для такой проверки всегда оказалось бы очень много произвольного. Надо взглянуть на этот вопрос с его объективной стороны, иначе сказать, надо выяснить себе, что такое неизбежная смена форм, обусловливаемая развитием данного содержания? Это — та же самая мысль, только выра­женная другими словами. Но при проверке ее уже нет места про­изволу, потому что точка зрения исследователя определяется самим характером форм и содержания.

Плеханов Г.В. К вопросу о развитии монистического взгляда на историю // Избранные философские произведения.
В 5 т.- М., 1956. - Т. 1.- С. 564-573, 576-578.


Вопросы для размышлений:

1. На примере взглядов французского материализма 18 века раскройте недостатки метафизического типа мышления.

2. Определите, что такое диалектика. В чем смысл диалектического познания мира.

 

 


Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.006 сек.)