БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ

организаций

(курс лекций)

Макет подготовлен автором

Редактор Глебова Н.Н.

Отпечатано в лаборатории офсетной печати ВГПУ

600024, г. Владимир, ул. Университетская, 2.

ДЛЯ ЗАМЕТОК

[1] Управленческое консультирование – часть деловых услуг.

[2] Консультация – совет, рекомендация.

[3] Алешникова В.И. Ипользование услуг профессиональных консультантов: 17-модульная программа для менеджеров «Управление развитием организации». Модуль 12. – М.: ИНФРА-М, 1999, С. 89-90.

[4] Макхем К.Управленческий консалтинг / Пер с англ. - М.: Дело и Сервис, 1999, С.21.

[5] Гончарук В.А. Маркетинговое консультирование. – М.: Дело,1998, С. 224.

[6] Владимирские ведомости, 2000, № 36.

Лекции по Дзен-Буддизму

I

___________________________________________

ВОСТОК

И

ЗАПАД

Многим мыслителям Запада так или иначе довелось иметь дело с вековечной проблемой „Восток и Запад”. Но насколько мне известно, редко кто из дальневосточных писателей выражал свое миропонимание как специфически „восточное”.

Этот факт побуждает меня сделать небольшое предварительное отступление.

Басё (1644-1694), великий японский поэт, написал однажды семнадцатислоговое стихотворение (этот жанр известен под названием хайку или хокку). В переводе оно звучит примерно так:

Когда я внимательно вглядываюсь,

Я вижу цветущую назуна

Около изгороди!

Йоку миреба

Назуна хана саку

Какине кана.

Очевидно, Басё, шедший деревенской дорогой, вдруг заметил нечто, полускрытое изгородью. Подойдя поближе, он хорошенько вгляделся и понял, что перед ним ничем не примечательный, невзрачный цветок дикого растения, на который прохожие не обращают ровным счетом никакого внимания. Этот обыденный факт, представленный в стихотворении, не овеян никаким особым поэтическим чувством, за исключением, пожалуй, лишь двух последних слогов, читающихся по-японски как кана. Эта частица, употребляемая с существительным, причастием и глаголом, призвана выразить чувства восхищения или благодарности, печали или радости. Перевод этой частицы знаком восклицания весьма приблизителен. А в данном хайку по существу все стихотворение основано на этом окончании.

Особое чувство, пробуждаемое семнадцатью или пятнадцатью слогами да восклицательным знаком, скорее всего, будет малопонятно тем, кто не знаком с японским языком. Попытаюсь объяснить. Возможно, сам поэт и не согласился бы с моей интерпретацией, но в данном случае это не имеет большого значения – если мы примем, что хотя бы кто-нибудь сочтет мое истолкование правильным.

Прежде всего, Басё, как и большинство восточных поэтов, воспевает природу. Их любовь к природе столь велика, что они слышат биение ее пульса, чувствуют единение с нею. Большинству людей на Западе привычней противопоставлять себя природе. Они склонны думать, что по своему существу человек и природа имеют мало общего, а природа существует лишь для удовлетворения утилитарных потребностей человека. На Востоке же люди ощущают близость к природе. Именно это чувство всколыхнул в душе Басё неприметный, непритязательный цветок, приютившийся около ветхой изгороди на заброшенной проселочной дороге. И, однако, приглядитесь, как нежен этот скромный цветочек, как полон божественного величия! Сама его застенчивая прелесть вызывает искреннее восхищение. В каждой мелочи художник угадывает сокровенное таинство жизни. Возможно, Басё этого и не осознавал, но в тот момент в его сердце трепетало чувство, сходное с тем, что называют любовью, достигающей глубочайших глубин Космической Жизни.

Вершины Гималаев могут пробудить в вас благоговейный страх, волны Тихого океана ассоциируются с бесконечностью. Но душа мистически открытая миру, способна открыть, подобно Басё, что в мельчайшей травинке скрыто нечто запредельное, нечто трансцендентное обыденным людским переживаниям, то что поднимает человека ввысь.

Реальные размеры явления при этом совершенно не важны, художник обладает особым даром – узреть в малом великое, выходящее за пределы его физического существования.

Посмотрите теперь, как в сходной ситуации может быть представлен Запад. Возьмем Теннисона. Это, самый типичный западный поэт, но его стихотворение перекликается с Басё. Вот оно:

Цветок в щербатой стене.

Я вытащил тебя из щели, –

Держал, корни и все остальное в руке,

Маленький цветочек – но если бы я понял

Тебя, корни и все остальное, и все во

всем,

Я узнал бы что есть Бог и человек.

В этих строчках я замечаю прежде всего два момента:

1. Теннисон срывает цветок и держит его в руке, „корни и все остальное”, внимательно разглядывая. Похоже, он испытывает чувство, сходное с тем, что переживает Басё, обнаруживая у изгороди цветущую назуна. Однако здесь есть существенное различие: Басё не срывает цветок. Он лишь вглядывается в него. Он впитывает его мысленно. Он ощущает в душе нечто, не выражая это прямо, а лишь предоставляя восклицанию выразить, все, что он хочет сказать. Ибо нет подходящих слов, его переживание настолько глубоко и всеобъемлюще, что отсутствует сама попытка концептуализировать, ясно оформить свое чувство.

Что касается Теннисона, то он аналитичен и деятелен. Первым делом он выковыривает из щели цветущее растеньице. Он разъединяет его с землей, где оно произрастало. В отличие от восточного поэта, он не может предоставить цветок самому себе; он должен вытащить „корни и все остальное”, что означает для цветка смерть. Только вивисекция ведет к удовлетворению любопытства. Басё даже не прикоснулся к назуна, все что он сделал – это внимательно вгляделся. Его пассивное поведение сильно контрастирует с активностью Теннисона. Я хотел бы особенно подчеркнуть этот момент и, при случае, вернуться к нему.

Восток молчит, в то время как Запад витийствует. Но молчание Востока не означает, что безмолвствуя, он остается бессловесным или безгласным. Во многих случаях молчание не менее красноречиво, чем слова. Запад возвеличивает вербализм, более того, он заставляет его сверкать повсюду, даже в религии и искусстве.

2. Что далее делает Теннисон? Рассматривая сорванный цветок, который уже начинает увядать, поэт задается вопросом: „Понимаю ли я тебя?” Басе не столь прямолинеен. Он ощущает таинство, уходящее корнями в глубины сущего. С его потрясенных уст срывается невыразимый, неслышный крик.

В противоположность этому, Теннисон продолжает свое интеллектуальное вопрошание: „ Если бы я понял тебя, я узнал бы, что есть Бог и человек”.

Подобного рода понимание характерно для Запада. Басе приемлет, Теннисон настаивает. Индивидуальность Теннисона оказывается запредельной цветку, „Богу и человеку”. Он не отождествляет себя ни с Богом, ни с природой. Он отделен от них. Его тип понимания современный человек назвал бы „научно-объективным”. Басё же всецело „субъективен”. Это не совсем удачное слово, ибо субъект немыслим без своей противоположности – объекта. Я же подразумеваю под субъектом нечто иное – „абсолютную субъективность”. Именно она формирует такую ситуацию, где Басё созерцает назуна, и назуна созерцает Басё. Здесь нет ни эмпатии, ни симпатии, ни какой-либо идентификации.

Басё говорит: „внимательно вглядываюсь” („ йоку миреба ”, яп.). Слово „внимательно” включает в себя важный элемент: Басё не просто извне глядит на цветок, но само растение, через него как бы осознавая себя, красноречивым безмолвием выражает свою сущность. Значимое молчание цветка эхом отражается в семнадцати слогах стихотворения. Подобное – глубина ли чувства, таинство ли бытия, даже философия „абсолютной субъективности” – может быть доступно лишь тому, кому довелось это действительно испытать.

У Теннисона же, насколько я могу судить, на первом месте отнюдь не глубина переживаний, а интеллект, столь типичный для западного сознания. Он представляет доктрину Логоса. По поводу конкретной ситуации он должен что-то изречь, провести абстрагирование и интеллектуализацию. Ему необходимо, чтобы диктат чувств уступил место диктату рассудка; чтобы жизнь и переживания превратились в серию аналитических опытов. Тогда только инквизиторский дух Запада обретает успокоение.

Я выбрал Басё и Теннисона, чтобы на их примере выявить два характерных подхода к реальности, Восточный и Западный. Сравнивая этих двух поэтов, мы видим за их фигурами нечто большее, чем они сами, – историческую традицию. Западный склад ума обладает следующими чертами: он аналитичен, дифференцирующ, индуктивен, индивидуалистичен, интеллектуален, объективен, научен, обобщают, концептуален, схематичен, надперсонален, законотворящ, организующ, властолюбив. Этим западным чертам мышления и мировосприятия можно противопоставить характеристики Востока: синтетизм, стремление к целостности, интегративность, дедуктивность, несистематичность, догматичность, интуитивность (скорее, даже эффективность), внедискурсивность, индивидуацию при социальной значимости группы и т.д.

Чтобы персонализировать эти характеристики, обратимся к фигуре Лао-Цзы (IV в. до н.э.), крупнейшего мыслителя древнего Китая. Он будет олицетворением Востока, а что касается Запада, то здесь „целое множество” представителей.

Лао-Цзы создает облик „сумасшедшего” в том смысле, будто он ничего не ведает, ничего не знает. Он – абсолютно вне утилитарных потребностей мира. Он практически нем. И однако в нем заключено нечто такое, что мы понимаем: образ невежественного простачка – лишь оболочка.

В противоположность этому, Запад обладает парой всепроникающих глаз, ширяющих на внешний мир из глубоких глазниц, как зорко взирает с высоты парящий в небе орел. (Интересно, что именно орел олицетворяет национальный символ одной из западных держав). И весь облик орла, контур его хищного клюва – все выражает его интеллект и готовность действовать. Такая готовность характерна и для фигуры льва. Неудивительно, что лев и орел – символы Запада.

У Чжуан-Цзы (III в. до н.э.) есть история о контон (хун-тун) – Хаосе. Его друзья многими своими достижениями были обязаны Хаосу и вот захотели расплатиться с долгами. Посовещавшись, они решили так. Поскольку Хаос не имел органов чувств, способных воспринимать мир, один подарил ему глаза, другой – нос, и вскоре приятели превратили Хаос в полнокровную чувственную личность, подобную им самим. Но не успели они поздравить друг друга с успехом, как Хаос умер.

Аллегория притчи проста – Хаос это Восток, а Запад – группа очаровательных в своем остроумии друзей.

Несомненно, во множестве случаев Восток предстает немым, сонным. Происходит это в силу того, что люди на Востоке не столь напористы и демонстративны в проявлениях своей интеллектуальности. Напротив, они зачастую кажутся индифферентными и хаотичными, но они твердо знают: без „хаотичной составляющей” разума последний был бы непригоден для истинно человеческой жизни в сообществе. Фрагментарные, частичные индивиды не способны к мирному и гармоничному совместному труду до тех пор, пока каждая конечность не осознает своей бесконечной и целостной сущности. Разум принадлежит голове человека и его работа более заметна; Хаос же хранит молчание и недвижность под рябью внешних, поверхностных изменений. Истинная значимость Хаоса никогда не выступает наружу, не становится непосредственной очевидностью.

Западное мышление, ориентированное на науку, эксплуатирует интеллект, изобретая всевозможные ухищрения для повышения уровня жизни людей и избавление их от так называемой „лишней” работы, тяжелой нудной. Но тем самым развитие всей полноты скрытых в нашем сознании резервов оказывается затрудненным.

Восток же с легкостью берется за любую „грязную” работу; представляется, что он вполне удовлетворен неразвитым состоянием своей цивилизации. Восточное сознание избегает технической ориентации, боится превратить себя в раба машины. Пожалуй, любовь к работе как таковой – вот отличительная черта Востока. История Чжуан-Цзы о крестьянине сохраняет всю свою значимость несмотря на то, что произошла она в Китае более двух тысяч лет назад.

Чжуан-Цзы – один из величайших философов древнего Китая. Его сегодня следует изучать глубже, чем многих современных мыслителей. Но китайцы не столь спекулятивны, как индийцы, и они склонны отрицать наследие собственных мыслителей. И, в то время как Чжуан-Цзы – стилист широко известен в литературных кругах, его идейное богатство до сих пор не оценено по достоинству. Он блестяще записал множество поучительных историй, характерных для его времени. Многие истории плод его собственного виденья жизни. Пример – притча о крестьянине без колодца.

Крестьянин пользовался родником для орошения своего поля. Воду он таскал самым примитивным способом, бадьей. Прохожий, увидев это, спросил: „Почему бы тебе не сделать колодец с журавлем? И силы бы сберег, и работы больше переделал”. Крестьянин отвечал: „Я знаю, так было бы и легче и быстрее. Вот потому и не делаю. Боюсь, что, положившись на изобретение, стану рабом машины. А такое рабство рождает привычку к праздности и лени”.

Люди на Западе частенько удивляются, почему у китайцев не получили большого развития наука и техника. Им это представляется тем более странным, что именно китайцам принадлежат многие замечательные изобретения и открытия. Дело здесь в том, что китайцы, да и другие народы Азии, руководствуются принципиальным соображением: любить жизнь такой, как она есть, а не превращать ее и средство достижения чего-то другою. Это повернуло бы жизненный процесс в совершенно иное русло. Они любят трудится ради самою труда, хотя, говоря объективно, всякий труд направлен на достижение чего-либо. Но, трудясь, они наслаждаются работой, а не спешат поскорее покончить с нею.

Механические приспособления более эффективны, но машина безлика, лишена творческого потенциала и тепла души. Механизация предполагает интеллект, а поскольку последний преимущественно утилитарен, машина не обладает одухотворенной эстетичностью или этической духовностью. Здесь кроется, как и у крестьянина Чжуан-Цзы, причина страха очутиться в рабстве у машины. Машина заставляет человека побыстрее отделаться от работы, чтобы получить уже готовый результат. Труд как таковой теряет ценность, он выступает лишь средством. Можно сказать, что и жизнь вообще теряет свое творческое лицо и превращается в инструмент, а человек – в машину, производящую блага. Философы взахлеб обсуждают значимость личности, но, как мы видим, сегодня, в эпоху мощной индустриализации и механизации, машина воистину является всем, а человек превращен в ее ничтожного раба. Я полагаю, что именно этого опасался Чжуан-Цзы. Конечно же, мы не повернем колесо индустриализации вспять, к ручному труду ремесленников. Но для нас было бы неплохо осознать всю значимость человеческих рук, а также зло, произрастающее на ниве современной механизированной жизни, превозносящей интеллект в ущерб целостности бытия.

Мы слишком увлеклись Востоком, и настала пора коснулся темы Запада. Дени де Ружмон и своем труде „ Поиск западного человека ” называет две основные характеристики западной культуры: „личность” и „машина”. Это очень важная мысль, тем более что данная понятийная пара образует противоречие, за преодоление которого Запад и ведет неустанную борьбу. Не знаю, сознательно или неосознанно Запад стремится к этому. Я позволю себе лишь остановиться на взаимодействии этих гетерогенных понятий и мышлении современного западного человека. Выше уже отмечалось, что идея машины противостоит философии труда Чжуан-Цзы. Точно так же парадные положения об индивидуальной свободе и ответственности противоположны восточной идее абсолютной свободы. Не вдаваясь в детали, попытаюсь суммативно изложить противоречия, от которых наиболее остро страдает современный Запад:

1. Личность и машина образуют противоречие, в силу которого Запад переживает величайшее психологическое напряжение, выплескивающееся в формах современной жизни.

2. Личность обладает индивидуальностью, а также ответственностью. Машина же есть продукт интеллекта, абстрагирования, обобщения коллективной жизнедеятельности.

3. Выражаясь языком „технотронного мышления”, личная ответственность объективно лишена смысла, ибо логически она соотносима со свободой, а логика не имеет свободы внутри себя, поскольку подчинена жестким правилам схематики силлогизма.

4. Свобода – вот еще одно понятие. Я живу социальной жизнью, ограничивающей всю мою свободу. Я не свободен даже в одиночестве, ведь многие импульсы и порывы собственного Я мне неподконтрольны. Пока мы находимся в этом ограниченном жизненном мирке, бессмысленно говорить о свободе или волеизъявлении. Даже наши желания, нам не принадлежат.

5. Личность может сколько угодно мечтать о свободе, но машина, ограничивая ее на каждом шагу, превращает все разговоры в пустой звук. Западный человек скован, ограничен, подавлен. Его непосредственность принадлежит машине, лишенной творческого начала, реализующей лишь то, что было в нее изначально заложено, и которая никогда не действует как „личность”.

6. Свободной личность становится, только являясь собой и в то же время не являясь. Пока это важнейшее противоречие не осознано, мы не вправе говорить ни о свободе, ни об ответственности, ни о творческом порыве. Поэтому непосредственность и спонтанность поведения в западной культуре не зрелы, напоминают мир животных или, в лучшем случае, мир испорченных детей.

7. Машина, бихевиоризм, условный рефлекс, коммунизм, искусственное осеменение, всеобщая автоматизация, вивисекция, водородная, бомба – все это, каждое в отдельности и вместе, взаимосвязанные звенья единой, прочной логической цепи.

8. Запад вычисляет квадратуру круга; Восток пытается приравнять круг к квадрату. Для Дзэн – круг есть круг, квадрат есть квадрат, и в то же время квадрат является кругом, а круг квадратом.

9. Свобода – понятие субъективное, не имеющее объективного истолкования. Любая такая попытка ведет к противоречиям. Поэтому я и утверждаю, что рассуждать о свободе в рамках объективного мира ограничений – по меньшей мере абсурдно.

10. На Западе „да” означает „да”, а „нет” значит „нет”, „да” не может стать „нет”, или наоборот. Восток же располагает „да” чуть-чуть выше „нет”, между ними нет строгого разграничения. По существу, именно это отражает настоящую жизнь как она есть. Только логика знает пропасть жесткого разделения. Логика – не больше, чем орудие, изобретенное человеком в своих утилитарных целях.

11. Когда этот факт был осознан на Западе, появился известный физический принцип – принцип неопределенности. Но существа дела не перехитришь, сколько постулатов и принципов ни придумывай.

12. Религиозное сознание остается за пределами нашего рассмотрения, но один момент хотелось бы отметить. Запад, толкует о Логосе, Слове, озарении, воплощении, быстропреходящем времени. Восток проповедует развоплощение, молчание, погруженность, вечное умиротворение. Для Дзэн воплощение есть развоплощение; тишина грохочет подобно грому; Слово есть не-Слово; озарение есть не-Озарение; „здесь и теперь” тождественно бездонности (śūnyatā) и бесконечности.

II

___________________________________________

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ

В

Поиск по сайту: