АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Волшебный источник

Читайте также:
  1. I СИСТЕМА, ИСТОЧНИКИ, ИСТОРИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ РИМСКОГО ПРАВА
  2. I.4. Источники римского права
  3. II. Проблема источника и метода познания.
  4. Авторитаризм — источник отклоняющегося поведения
  5. Акмеизм как литературная школа. Основные этапы. Эстетика, философские источники. Манифесты.
  6. Анализ имущества организации и источников его финансирования.
  7. Анализ источников финансирования инвестиционных проектов
  8. Анализ наличия, состава и динамики источников формирования капитала предприятия
  9. Анализ равновесия между активами предприятия и источниками их формирования. Оценка финансовой устойчивости предприятия
  10. Анализ состава, структуры, источников формирования капитала организации и эффективности его использования.
  11. Антропогенное воздействие на атмосферу. Источники и последствия загрязнений.
  12. Антропогенное воздействие на гидросферу. Источники и последствия загрязнений.

 

 

(Действие происходит в доме Димитрия Перовича, Черногорская улица, 8)

– Я не умею смеяться по-городскому, только до правого уха, но все-таки мне хотелось бы уехать в город. Там хороший базар, там можно хорошо продать иконы, – говорил я незнакомцу, который держал в руке лист бумаги. То, что я говорил, было правдой, через мое некрасивое лицо тянулась какая-то фальшивая улыбка. Но и это еще не все. К этому некрасивому лицу, из-за которого меня звали Тома Непрекрасный, прилагалось и тело, казавшееся странным как мужскому, так и женскому взгляду, потому что с этим телом что-то было не в порядке. Некоторые люди говорили, что на самом деле именно красота моего тела мешала как следует рассмотреть меня. От нас обоих воняло – от меня столярным клеем и олифой, а от человека рядом со мной плесенью подвала, в котором он ночевал.

Дело было на ярмарке в Бачке. Мы торговались. У него была страница, выдранная из одной ветхой книги с какого-то сомборского чердака, на ней изображалась Богородица рядом с «жизненным источником благодати», и он, понимая, что для меня это бесценный образец, предлагал мне ее купить. Чтобы уговорить меня, он указывал и на подпись под картиной, из которой следовало, что этот чудотворный источник нарисовал в 1744 году Христофор Жефа-рович.

– Есть у меня и зеркало, на котором ты можешь нарисовать источник, – добавил он и показал чудесное, почти неповрежденное хрустальное зеркало с отшлифованными краями.

Глаза у меня сверкнули и тут же погасли. Я улыбнулся, продемонстрировав, что действительно не умею смеяться по-городскому.

– Ты его украл, – сказал я ему. – Нельзя рисовать Богородицу на краденом. – И отказался от зеркала. Но вырванный из книги лист взял и взамен предложил ему кое-что такое, что, как я подумал, он не отвергнет. Я предложил ему год жизни.

– Откуда у тебя год моей жизни? – спросил он.

– Бог найдет то, что потеряно. Представь себе покрытый галькой берег Мориша. Повсюду разноцветные камешки. Это жизнь. Но ты среди них можешь распознать одни только синеватые или желтые камни. Остальные для тебя невидимы. Мы, живописцы, можем распознавать и те цвета, которых не видят другие люди. Кроме того, хорошо известно, что живописцы, все без исключения, живут очень долго. А это объясняет одна тайна. Я отдам тебе эту тайну за твою бумагу с нарисованной Богородицей и источником, дарующим жизнь. Один источник жизни в обмен на другой.

– Рассказывай, – сказал он, продолжая, однако, держать бумагу в руках. Хотел сначала услышать тайну.

Тогда я начал:

– Твой сон, дорогой мой, похож на реку, которая течет только ночью, когда ты спишь. В конце жизни эта река твоего сна вольется в море всех снов Вселенной, в море, которое ждет ее у устья, в месте ее впадения. И вот тут-то ты и должен подстеречь момент, когда во время твоего сна сны останавливаются. Потому что человеческие сны по ночам иногда останавливаются. Сон в такие моменты становится подобен спокойной стоячей воде, и ты тогда можешь научиться плыть вверх по течению сна. Таким образом, каждую такую ночь можно понемногу подниматься против течения своих снов к их источнику и так сберечь немного времени. И в конце концов у тебя окажется на год или два больше, чем ты прожил бы без этого…

Услышав такие слова, он так разинул рот, что, может, и до сих пор не может его закрыть, но лист с картинкой мне так и не дал. Вместо этого он достал из своего мешка кучу шахматных фигур из обожженной глины и потребовал, чтобы я покрасил их в черный и белый цвет.

Пока я их красил, он мне сказал:

– Если обратить на это внимание и хорошо натренироваться, можно заметить, что собственные воспоминания имеют вес. И у разных воспоминаний он разный. Те, что тяжелее, старше тебя, и принадлежат они одной из твоих прежних жизней. Так вот, понимаешь, эти наши предыдущие жизни напоминают шахматы в шахматах.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я, продолжая раскрашивать фигуры.

– Все очень просто. Вот ты красишь фигуры и потом сможешь ими сыграть партию в шахматы. Когда ты играешь, ты делаешь ходы. Но ты можешь воспринимать это как игру в шахматы и как собственную жизнь, ты можешь представить себе кого-то, кто делает ходы, переставляя тебя с одного поля на другое. И того, кто может тебя съесть. Но и тот, кто тебя передвигает и кто тебя может съесть, сам тоже будет съеден. Его съест кто-то, кто придумывает его ходы… И так до бесконечности. Это и есть реинкарнация… А теперь отломи голову у той фигуры, которую ты покрасил первой и которая уже высохла, и ты найдешь внутри нее другую, меньшего размера. И ее нужно покрасить. Они словно русские матрешки или словно твои предыдущие жизни – более старые охватывают собой тех, что моложе, и так до бесконечности.

И действительно, внутри фигуры оказалась другая, меньшего размера, а в ней еще меньшая, и я вынужден был красить и красить.

Когда я вручил ему раскрашенные фигуры, он дал мне лист бумаги с волшебным источником, а я, прощаясь, спросил, не посоветует ли он, где мне переночевать в городе. Он сказал, что под мостом через Саву на стороне старой части Белграда есть большой дом с садом.

– Дом полуразрушенный, – добавил он, – но заночевать в нем можно. Только смотри, постарайся лечь спать как можно ближе к выходу. Вот все, что мне известно, – сказал он и ушел.

Тогда и я, Тома Непрекрасный, направился в город.

 

 

* * *

Добравшись до города, я перебрался через воду и нашел в старой части города дом под мостом. На нем был номер с надписью: «Черногорская, 8». Семь окон наверху, а на первом этаже, за железными ставнями, еще четыре, между ними, в середине, двустворчатая деревянная дверь, которая вела в широкий коридор и дальше, через него, во двор. Там посреди двора стоял стол, на столе тарелка, в тарелке сидела и умывалась кошка… Сад стоял весь зеленый, хотя из-за того, что он был под мостом, дождь на него почти не попадал. Вдоль коридора с каждой стороны было по восемь комнат, но те, что с левой стороны, оказались под замком, а правые – нет. И в них жили какие-то черные, корявые и словно состарившиеся мальчики. А где-то, непонятно где, но точно в доме, слышался чей-то плач.

– Кем вам приходится тот, что плачет? – спросил я.

– Это наша королева, – ответил один из этих маленьких, корявых и черных.

Похожими на это здание были монастырские дома для умирающих и разные благотворительные заведения для бедняков в Царьграде, под такими названиями, как «Всемогущий Христос» или «Аталиат Святого Михаила». Я знал это, потому что однажды перерисовывал их из книги…

Комнатенку я себе выбрал возле самой входной двери, за ней, в глубине, стояла плита на колесиках. Огромная как крепость. Через окно была выведена труба в несколько колен. Это хорошо, подумал я, можно растопить, чтобы подогреть столярный клей. Тут я увидел, что на стене углем написано: дом Димитрия Перовича.

Наутро я купил на последние деньги чеснока и зеркало, правда не совсем гладкое, с небольшой дырочкой в одном углу, развернул лист бумаги с Богородицей и животворным источником, изображенными Жефаровичем, и начал перерисовывать их на зеркало, обдумывая при этом, каким цветом что украсить, потому что на оригинале цвета не было, просто kupferstich, гравюра на медной доске… Чтобы все подготовить, мне потребовалось пять дней, после чего я развел огонь, поставил на плиту все, что нужно, подошел к окну, что смотрит во двор, глянул и ужаснулся. Из соседнего окна высовывалась лошадиная морда. Это был вороной с выбритыми ушами, выкрашенными в красный цвет. Уставился прямо на меня и фыркает. Это ему дым мешал… Уже позже я узнал, что и в некоторых других помещениях вместе с людьми живут кони.

Однажды утром, прозрачным словно слеза, я уселся в своей каморке на пол, положил продырявленное зеркало с нанесенным рисунком на единственный стул, который у меня был, перекрестился и начал наносить краски на икону Богородицы над чудотворным источником. Чтобы изобразить облака, я нанес на поверхность зеркала известку, смешав ее в ракушке с небольшим количеством яичного желтка, небо раскрасил порошковым кобальтом, который приготовил в другой ракушке. Для одежды ангела использовал немного натертого лазурита с картофельным крахмалом. По краям провел линии обгоревшей еловой веткой. Самые дорогие вещества я оставил для Богородицы и Ее Младенца. Исполненный трепета и любви, я раскрасил одежды Богородицы суриком, а для рубашечки Христа воспользовался пластинкой венского сусального золота, которую закрепил, смазав сверху смесью чесночного сока и тернового клея…

И только я хотел приступить к раскрашиванию чудотворного источника, как с грохотом раскрылась дверь и в дом верхом на белом коне въехали мужчина и женщина. Она была молода и светловолоса, а он стар и одет в неподпоясанную рубаху. За ними ввалилась толпа шумных парней, они пооткрывали все до сих пор закрытые двери по другой стороне коридора, затопили печи, потянуло запахом яичницы с луком, а белый конь бесцеремонно вломился в ближайшее ко мне помещение, из которого визжа выскочил во двор один из его обитателей. Тут кто-то из наших толкнул в сторону коня плиту на колесиках со стоявшей на ней огромной кастрюлей горячего овощного супа, и он, ошпаренный, выскочил в сад.

– Кто это такие? – в ужасе спросил я у одного из моих соседей.

– Это «светловолосые» и их король с королевой, – ответил он. – Теперь здесь мира не жди. Они захотят устроиться в нашей части дома. И это еще не самое страшное. Их королева заворожит всех нас, и мы от страха или от страсти будем думать только о ней. Уже сейчас все прислушиваются к тому, как ее тяжелые ресницы касаются щек.

Я хотел рассмеяться, но не умел по-городскому, только до одного уха, поэтому не решился.

– Эй, там внизу, тихо! – раздался женский голос, и с верхнего этажа спустилась, вся в белых кружевах, светловолосая королева. Она подошла к нашей плите, остановившейся в конце коридора, и одним легким движением ноги, обутой в туфлю из зеленой кожи, толкнула ее. А так как плита была на колесиках, она скатилась по трем ступенькам и, опрокинувшись, продолжала дымить в саду.

Так в доме под мостом установился новый порядок и новый беспорядок. В промежутках между стычками я спешно заканчивал раскраску иконы с животворящим источником. Сначала я очертил его контуры жирными линиями, использовав для этого обгоревшую сухую виноградную лозу. Таким образом стал ясно виден самый высокий, поднебесный водоем, один из трех, через которые каскадом стекала вода, затем средний, более крупный и расположенный ниже, и, наконец, самый большой, в который исцеляющая и животворная вода попадала из двух верхних. Башни и замки на заднем плане я раскрасил смесью глины и пшеничного крахмала, а луг вокруг источника – окисью меди. И все это я делал, думая только об одном – о той красавице, шаги которой звучали у меня над головой, на верхнем этаже. Она ходила то крест-накрест, то по диагонали. По ее походке я мог с точностью представить себе ее удлиненные члены и все опасное тело. От ее шагов на икону, которую я писал, с потолка сыпалась побелка. И только я с помощью марганцовки рассыпал по лугу на стекле цветы, как в доме опять поднялась буча. Светловолосые медленно, но верно захватывали наши комнаты. Все больше наших вынуждены были искать себе приют в саду под мостом или на улице.

Стараясь не обращать внимание на грохот и перебранку, я тщательно очерчивал сажей от сгоревшей скорлупы грецких орехов каждую человеческую фигуру – королей, королев, их белые и черные дворцы, череду жаждущих исцеления калек и убогих, направляющихся к чудотворному источнику. Я обмакивал кисточку то в одну, то в другую ракушку, используя все имевшиеся у меня краски, стараясь, чтобы одежда выглядела как можно ярче и пестрее. Все это я делал, не упуская из виду главного – не тронуть место, оставленное для воды. Я оставил незакрашенными некоторые участки зеркала, чтобы они создавали впечатление воды. Широкие струи, ниспадавшие из самого высокого водоема в средний, и еще более широкие, изливавшиеся в нижнее озерцо, сверкали сами собой, и тот, кто смотрел на икону, мог в источнике, дарующем жизнь, увидеть собственное лицо. Мог отразиться в целебной воде и излечиться, умывшись его волшебной влагой… Одним словом, оставалось совсем немного работы, надо было только привести в должное состояние углы зеркала, и после этого я мог считать икону законченной и вынести ее на улицу, чтобы продать, и бежать подальше от дома под мостом… Но работа, как назло, двигалась медленно. Я больше думал о светловолосой королеве, чем о покрытом красками зеркале.

Как-то ночью, пока я, отдыхая от рисования, при свете свечи заканчивал работу над рамкой иконы – она была деревянной, черной, с красной полосой, – я вдруг услышал, что у меня за спиной что-то происходит. Я оглянулся и ужаснулся. В дверях стояла белая королева. Рот ее напоминал персик с ягодой земляники внутри вместо косточки, а глаза были так прекрасны, словно она взяла их взаймы. Свой аромат она уже устремила в мою сторону, но ее быстрый слух ловил нечто бескрайне далекое. Именно по этому, по этой ее раздвоенности, я понял, что она больна.

В этот миг она подошла ко мне и поцеловала, наполнив сладкой слюной всю мою фальшивую улыбку.

– Я хочу, чтобы ты овладел мной, – сказала она и отбросила в сторону свой пояс.

Я остолбенел.

– Но не здесь, не перед иконой, – ответил я.

– Неужели ты думаешь, что у меня не наберется сколько угодно таких, как ты? Я пришла именно из-за иконы, а не из-за тебя, оборванец несчастный. Я хочу смотреться в волшебное зеркало, пока мы будем ласкать друг друга… Тут я шепнул ей такое, от чего ее рот остался открытым.

– Как так? Разве это не волшебная икона? – воскликнула она.

– Нет, пока я ее не закончу и не освящу в церкви. Тут светловолосая королева рухнула на пол и расплакалась.

– Я обманула тебя, – сказала она сквозь слезы, которые заполняли ее рот и делали соленым язык, тот самый язык, похожий на землянику. – Ничего мне не надо, – добавила она, – я больна, больна от любви, я хочу исцелиться.

– Знаю, – ответил я, и это было правдой. А мое желание стало еще более страстным. Я чувствовал, что женщины наслаждаются любовью гораздо меньше, чем обычно считается. И если они попытаются оценить наслаждение, получаемое ими от любви, по десятибалльной системе, как это делается на экзаменах в школе, то все, что ниже шести, не стоит даже упоминания. Такие ощущения не получают проходного балла. Пятерка для женщины просто болезнь. И если все сложить, так оно и получится. Все, что получили, потеряют, а то, что потеряют, никогда больше не получат… Так я думал.

В сущности, во мне не на жизнь, а на смерть боролись две женщины – Богородица и светловолосая королева. Это была борьба за мою жизнь и за мою смерть.

В тот же день я поспешно завершил икону на зеркале с целебным источником Богородицы, освятил ее в церкви и подарил светловолосой королеве. Пусть делает перед ней все, что хочет, но только не со мной. Пусть они обе обсудят это друг с другом. А я пешком вернулся сюда, в Бачку. По дороге, в Перлезе, в храме Святого Николая я дал обет каждый день отстоять службу в новой церкви. Это паломничество продолжается по сей день.

 

Житие

 

 

(Действие происходит в доме братьев Крсманович, улица Карагеоргия, 59)

– Привет, – сказала она, проходя через монастырские ворота в вязаной шапке, натянутой до самых бровей. Она смотрела на меня через овечью шерсть.

– Да вложит Бог в твое сердце желания, которые исполнятся, а в уста молитву, которая будет услышана… – ответила я.

– Ты грамотная?

– Здесь, в монастыре, мы все грамотные.

– Извини, я не это имела в виду. Можешь ты для меня кое-что составить, только толково, а не тяп-ляп?

– А что бы ты хотела, деточка, чтобы я тебе составила?

– Житие. Типа того, как в церкви читают. Мария Египетская, Феоктиста из Пароса, ну что-нибудь в таком роде. Знаешь, есть одна женская военная песня: «От Урала до Кавказа я давала без отказа…» Ну так я из таких. И хочу, чтобы ты составила мое житие. Или как это у вас здесь называется?

– Боже, спаси и сохрани…

– Бог здесь ни при чем. У него, может, во всем этом и есть какие-то расчеты, а у нас с тобой никаких – кроме денежных. Я тебе буду рассказывать, ты записывать, а потом составишь все, как полагается, а я тебе заплачу. Тебе или монастырю. Мне все равно. Чистый воздух – долгая любовь…

– Может, ты хочешь исповедаться, дитя мое?

– Не хочу. Но тебе я скажу, что я боюсь, боюсь тех крайне странных разговоров, которые уже некоторое время происходят между мной и двумя мужчинами. Каждую ночь, с перерывами на день. Это у нас тянется как роман с продолжением, из номера в номер.

– И ты боишься чего-то, связанного с этими разговорами?

– И ты бы боялась. Я бездетна и никак не могу зачать, хотя очень хочу, а они мне обещают искусственное оплодотворение. Да еще готовы за все платить вместо меня…

И тут, в тот самый момент, когда я уже решила отрясти прах со своей обуви и оставить посетительницу на улице одну, когда я потянулась рукой к дверной ручке, чтобы войти в монастырский постоялый двор, ручка исчезла. Остался только ключ в замочной скважине. Он сам собой повернулся два раза и тем самым закрыл входную дверь. Тогда я обернулась к девушке, которая по-прежнему стояла перед церковью, и спросила ее:

– Как твое имя, дитя мое?

– Я тебе не дитя. А зовут меня Даласена. Порядком напуганная и ею, и историей с дверной ручкой и ключом, я сказала:

– Книги когда-то были очень дороги. Из-за пергамента. Когда-то для того, чтобы переписать Дамаскина, «Законник царя Душана» или сочинение Порфирогенета, нужно было зарезать целое стадо овец, если считать, что из каждого животного получается четыре листа in folio… Сегодня это уже не так. Никакого вреда не будет, если я запишу все, что ты расскажешь…

Вот так получилось, что Даласена стала через день приходить в наш монастырь Преображения и рассказывать мне свою жизнь. Она рассказывала, а я записывала в тетрадь, которая пахла соломенным тюфяком и шпинатом с бараниной, потому что я листала ее после ужина.

 

 


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.008 сек.)