АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

DE MORTE PEREGRINI

Читайте также:
  1. ABBREVIATIONS OF WORDS
  2. CANTUS CYCNEUS - лебединая песня
  3. CHAPTER 28
  4. Chapter Four
  5. CHAPTER SIX
  6. Das zehnte Kapitel - Herrn Kesselhuths Aufregungen
  7. EXERCISE 9. What verbs collocate with the following nouns?
  8. IV. Les idiomes.
  9. NOSSA ORIGEM FELINA
  10. The Doctor’s Case
  11. Артюр Рембо. Пьяный корабль
  12. ВИКТОР ЛАПИЦКИЙ. Путешествие на край политики

 

Лукиан желает Кронию благоденствия.

1. Со злосчастным Перегрином, или, как он любил себя называть, Протеем, приключилось как раз то самое, что и с гомеровским Протеем [343]. Ради славы он старался быть всем, принимал самый разнообразный облик и в конце концов превратился даже в огонь: вот до какой степени он был одержим жаждой славы! Итак, теперь сей почтенный муж превращен в уголь по примеру Эмпедокла [344], с тою лишь разницей, что Эмпедокл, бросаясь в кратер Этны, старался это скрыть, он же, улучив время, когда было самое многолюдное из эллинских собраний, навалил громаднейший костер и бросился туда на глазах всех собравшихся. Мало того, Перегрин за несколько дней до своего безумного поступка держал перед эллинами соответствующую речь.

2. Воображаю, как ты будешь смеяться от души над глупостью старикашки. Мне кажется, я слышу твои восклицания, какие я в праве от тебя ожидать: «Что за нелепость, что за глупая погоня за славой!» За этими последуют и другие восклицания, которые у нас вырываются при виде подобных вещей. Но ты можешь говорить все это вдали от места происшествия и не подвергаясь опасности, а я говорил у самого костра, еще раньше перед громаднейшей толпой слушателей, причем некоторые, восхищавшиеся безумием старика, негодовали, а впрочем нашлись и такие, которые и сами смеялись над ним. Но все же философы-собаки [345]чуть-чуть было не растерзали меня, как настоящие собаки разорвали Актеона или вакханки его родственника Пенфея [346].

3. Ход действия был таков. Автора ее ты знаешь, что это за человек и сколько он сочинил драм в течение всей своей жизни, превзойдя этим даже Софокла и Эсхила. Что касается меня, то я, лишь только пришел в Элиду [347], стал ходить по гимнасию [348], слушая какого-то киника, который громким, хриплым голосом вопил о всем известных, избитых вещах, призывая к добродетели, и всех просто-напросто поносил. Свою ругань он закончил на Протее. Я постараюсь, насколько смогу, точно передать по памяти, что говорилось. Ты же можешь представить себе это вполне отчетливо, так как ты неоднократно присутствовал при выкриках этих философов.

4. Киник говорил: «Находятся люди, которые смеют называть Протея тщеславным! О мать-земля, о солнце, о реки, о море, и ты, отчий Геракл! И это говорится о Протее, который сидел в заключении в Сирии, который подарил родному городу пять тысяч талантов [349], который был изгнан из Рима, который яснее солнца, который может состязаться с самим владыкой Олимпа! Решил Протей удалиться из этой жизни при помощи огня — вот и приписывают это его тщеславию. А разве не поступил точно так же Геракл? Разве не от молнии пострадали Асклепий и Дионис? Наконец, разве не бросился Эмпедокл в пламя кратера?»

5. Когда Феаген — таково было имя крикуна — произнес эти слова, я спросил одного из присутствующих, что значит упоминание огня и какое отношение имеют к Протею Геракл с Эмпедоклом? Тот ответил: «Протей спустя короткое время сожжет себя на Олимпийских играх». «Как, чего ради?» — спросил я. Тогда мой сосед попытался было все рассказать, но киник так кричал, что не было никакой возможности слушать кого-либо другого. Пришлось поэтому выслушать дальнейший поток речи киника, а также и самые удивительные преувеличения относительно Протея. Киник не находил возможным сопоставлять с Протеем не только Диогена Синопского [350]или его учителя Антисфена, но даже самого Сократа. Зевса он вызывал на состязание. Под конец все же ему заблагорассудилось признать Зевса равным с Протеем, и речь свою он закончил приблизительно так:

6. «Жизнь, — говорил он, — видела два величайших произведения — Зевса Олимпийского и Протея; создали их художники: Зевса — Фидий, а Протея — Природа. Но это произведение искусства теперь удалится, восседая на огне, от людей к богам и оставит нас осиротелыми». Когда он, обливаясь обильным потом, все это изложил, то стал ужасно смешно плакать и рвать волосы, впрочем весьма осторожно, чтобы на самом деле не выдернуть их. Наконец некоторые из киников увели рыдающего, стараясь его утешить.

7. После него немедленно выступил другой оратор, — не дожидаясь, пока толпа разойдется, — чтобы принести свое возлияние на пылающую еще жертву предшественника. Сначала он долго смеялся, причем видно было, что он делает это от всего сердца, а затем стал говорить приблизительно так: «Так как проклятый Феаген закончил свою поганую речь слезами Гераклита, то я, наоборот, начну смехом Демокрита» [351]. После этих слов он опять стал долго смеяться, так что многих из нас заставил делать то же.

8. Затем, успокоившись, он сказал: «Разве можно, господа, поступать иначе, когда слушаешь такие забавные речи, когда видишь, что пожилые люди ради презренной славы готовы чуть не кувыркаться у всех на глазах? А чтобы вы могли знать, что за произведение искусства намерено себя сжечь, послушайте меня, человека, наблюдавшего с самого начала образ мыслей Протея и исследовавшего его жизнь. Некоторые же вещи я узнал от его сограждан, а также от лиц, которые хорошо должны были его знать.

9. Это удивительное творение природы, воплощение Поликлетова канона [352], не успело еще возмужать, как было поймано в Армении на прелюбодеянии. За это Протей получил весьма изрядное количество ударов, но в конце концов избег опасности, спрыгнув с крыши и получив редьку в хвост. Затем он совратил какого-то цветущего юношу, но откупился от родителей мальчика, которые были люди бедные, и поэтому не был доставлен к правителю Азии.

10. Но это и прочее в том же роде я думаю оставить в стороне: ведь тогда Протей был еще бесформенной глиной, а не совершенным произведением искусства. А вот что он сделал со своим отцом, об этом стоит послушать; хотя, впрочем, все вы слышали и знаете, что он задушил старика, не будучи в силах перенести, что тот, старея, достиг уже более шестидесяти лет. Когда же об этом все стали громко говорить, Протей осудил себя на добровольное изгнание и бродил по разным местам.

11. Тогда-то он ознакомился с диковинным учением христиан, встречаясь в Палестине с их жрецами и книжниками. И что же вышло? В скором времени они оказались младенцами по сравнению с ним, так как он сделался и пророком, и главой общины, и руководителем собраний, — словом, был во всём всем. Что касается книг, то он толковал, объяснял их, а многое и сам сочинил. Христиане почитали его, как бога, прибегали к его помощи как законодателя и избрали своим покровителем… [353]

12. Тогда Протей был схвачен за свою принадлежность к ним и посажен в тюрьму; но даже и это обстоятельство придало ему немало весу в дальнейшей жизни для шарлатанства и погони за славой, которой он жаждал. Лишь только Протей был посажен в тюрьму, как христиане, считая это несчастьем, пустили все в ход, чтобы его оттуда вырвать. Когда же это оказалось невозможным, то они старались с величайшей внимательностью всячески ухаживать за Протеем. Уже с самого утра можно было видеть у тюрьмы каких-то старух, вдов и детей-сирот. Главари же христиан даже ночи проводили с Протеем в тюрьме, подкупив стражу. Потом туда стали приносить обеды из разнообразных блюд и вести священные беседы. Почтенный Перегрин — тогда он еще носил это имя — назывался у них новым Сократом.

13. И, как ни странно, пришли посланники даже от малоазиатских городов по поручению христианских общин, чтобы помочь ему, замолвить за него словечко на суде и утешить его. Дело в том, что, когда у христиан случится подобное общественное дело, они проявляют невероятную быстроту действий и прямо-таки ничего не жалеют. Поэтому к Перегрину от них поступали значительные денежные средства ввиду его заключения в тюрьме, которое превратилось для него в хороший источник доходов. Ведь эти несчастные уверили себя, что они станут бессмертными и будут вечно жить; вследствие этого они и презирают смерть, а многие даже ищут ее сами. Кроме того, первый их законодатель вселил в них убеждение, что они братья друг другу после того, как отрекутся от эллинских богов и станут поклоняться своему распятому софисту и жить по его законам. Поэтому они одинаково все презирают и [все достояние] [354]считают общим, так как подобное учение они принимают без достаточных доказательств.

Так вот, когда к ним приходит обманщик, мастер своего дела, умеющий использовать обстоятельства, — он скоро делается весьма богатым, издеваясь над простецами.

14. Возвратимся, однако, к Перегрину. Он был освобожден тогдашним правителем Сирии, человеком, склонным к занятиям философией. Понимая, что Перегрин — человек шалый, готовый умереть, чтобы этим оставить после себя славу, он отпустил его с миром, не считая его даже достойным какого-либо наказания. Тогда Перегрин пришел на родину, но нашел, что негодование за убийство отца еще не остыло и что многие готовы были выступить против него с обвинением. Большая часть его имущества была расхищена в его отсутствие, — оставалась только земля стоимостью около 15 талантов. Да и все имущество, оставшееся после старика, стоило приблизительно 30 талантов, а не 5000, как уверял этот скоморох Феаген. Такой суммы нельзя было бы выручить, если бы даже продать весь город париан с пятью соседними вместе с жителями, и скотом, и различными службами.

15. Но судебное обвинение и обличающая молва не успели еще остыть, и казалось, что кто-нибудь недолго мешкая выступит обвинителем; в особенности же негодовал народ, сожалея о такой ужасной гибели почтенного, как говорили знавшие его, старика. Теперь попрошу обратить внимание, какое средство нашел наш мудрец Протей против всего этого и как он избежал опасности. Протей пришел в народное собрание париан, — в это время он носил уже длинные волосы, закутан был в плащ, через плечо висела сумка, в руках была суковатая палка, одним словом — вид был самый трагический; и вот, явившись в таком виде к народу, он сказал, что дарит общине париан все свое имущество, которое оставил блаженной памяти его отец. Лишь только об этом услышало собрание, состоявшее из людей бедных и жадных до всякой денежки, немедленно раздались крики, что он единственный человек, любящий свою родину, единственный последователь Диогена и Кратета [355]. Таким образом, врагам рот был зажат, и если бы кто-нибудь дерзнул напомнить об убийстве, то он немедленно был бы побит камнями.

16. Итак, Протей вторично отправился скитаться. Хороший источник для покрытия путевых издержек он имел в лице христиан, под охраной которых он ни в чем не ощущал недостатка. Такое существование он вел в течение некоторого времени. Совершив затем какой-то проступок по отношению к христианам — кажется, он был замечен в еде чего-то у них запрещенного, — он был ими отлучен. Будучи в стеснительном положении, он решил затянуть другую песню и потребовать от города возврата имущества. Поэтому он подал прошение и просил о возврате имущества распоряжением императора. Но город отправил посольство для противодействия, и Протей ничего не добился: ему было приказано соблюдать то, что он однажды решил по своей доброй воле.

17. При таком положении вещей Перегрин удалился в третий раз в Египет к Агафобулу. Там он стал заниматься удивительными упражнениями в добродетели: сбрил половину головы, мазал лицо грязью, в присутствии многочисленной толпы народа вызывал в себе половое возбуждение, проповедуя, что это так называемые безразличные вещи [356], а также тростью сек нижние части тела у других и сам подставлял для сечения свои; кроме того, он проделывал множество других, еще более нелепых вещей.

18. Воспитав себя таким образом, Перегрин отплыл оттуда в Италию. Лишь только он сошел с корабля, как сразу же начал поносить всех, а в особенности императора, зная, что он очень кроток и не обидчив, так что смело можно было это делать. Император, как и подобает, мало заботился о его бранных словах и не считал возможным наказывать за речи кого-либо, прикрывающегося философией, в особенности если хуление избиралось ремеслом. Но слава Перегрина увеличивалась даже и от таких вещей: за свое безумие он пользовался уважением со стороны необразованных людей. Наконец городской префект, человек умный, выслал Протея, когда тот перешел меру, и сказал, что город не нуждается в подобном философе. А впрочем, и это послужило для славы Протея, и у всех на устах было имя философа, изгнанного за свободоречие и беззаветную правдивость. С этой стороны его сопоставляли с Музонием, Дионом и Эпиктетом [357], а также другими, которые испытали подобную же участь.

19. Явившись, таким образом, в Элладу, Протей то поносил элейцев, то убеждал эллинов поднять оружие против римлян, то злословил о выдающемся по образованию и по значению человеке [358]за то, что тот помимо других оказанных Греции благодеяний провел воду в Олимпии и устранил мучительный недостаток воды среди собирающихся на празднества. Перегрин говорил, что он изнежил эллинов и что зрители олимпийских игр должны уметь переносить жажду, хотя бы многие из них умирали от лютых болезней, которые до тех пор свирепствовали вследствие недостатка воды и скученности народа. И это он говорил, сам пользуясь той же водой! Все жители сбежались и чуть было не побили Протея камнями, но этот благородный муж искал убежища у алтаря Зевса и там нашел спасение от смерти.

20. На следующей же олимпиаде он прочел перед эллинами речь, которую сочинил в течение четырех промежуточных лет [359]. Речь эта содержала похвалу лицу, проведшему воду, а также оправдание самого себя по поводу тогдашнего бегства. Будучи у всех в пренебрежении и не пользуясь прежней славой, — все его выходки уже устарели, — Протей ничего не мог придумать такого, чем бы поразить воображение окружающих и заставить их обратить на себя внимание, о чем он страстно заботился; наконец он придумал эту затею с костром и немедленно после прошлых игр распустил среди эллинов слух, что он сожжет себя во время теперешних празднеств.

21. И вот сейчас, как говорят, он осуществляет свою забавную затею; роет яму, носит дрова и обещает при этом проявить какое-то небывалое мужество. А по моему мнению, первой его обязанностью было подождать прихода смерти, а не удирать от жизни; если же он уже бесповоротно решил избавиться от нее, во всяком случае, не следовало прибегать к помощи огня и трагической обстановке, а нужно было избрать другой какой-нибудь способ смерти, благо их бесчисленное множество. Но пусть ему нравится огонь, как нечто напоминающее Геракла, — почему бы ему втихомолку не избрать покрытую лесом гору и не сжечь себя там, взяв в качестве Филоктета хотя бы вот этого Феагена [360]? Но нет, он хочет зажарить себя в Олимпии среди многолюдного празднества и чуть ли не на сцене. Впрочем, клянусь Гераклом, это вполне заслужено, если только отцеубийцы и безбожники должны нести наказание за свои преступления. Поэтому, пожалуй, он слишком поздно все это проделывает. Чтобы получить достойное возмездие, ему следовало уже давно броситься в быка Фаларида [361], а не подвергать себя мгновенной смерти, раскрыв рот на огонь. Ведь многие уверяют, что нет более быстрого способа смерти, как от огня: стоит открыть только рот, и человек мертв.

22. Он же вдобавок, по-видимому, полагает, будто затевает благочестивое зрелище — сожжение человека в священном месте, где даже мертвых хоронить нечестиво! Вы, наверно, слышали, что давно некто, тоже желая прославиться и не имея возможности добиться этого другим способом, сжег храм Артемиды Эфесской [362]. Нечто подобное замышляет и Перегрин: столь сильная страсть к славе обуяла его.

23. Он, конечно, уверяет, что делает это ради людей, чтобы научить их презирать смерть и мужественнее переносить несчастья. Я бы охотно предложил вопрос — не ему конечно, а вам: неужели вы пожелали бы, чтобы преступники сделались его учениками и усвоили это мужество и презрение к смерти, пытке огнем и тому подобным ужасам? Я твердо уверен, что вы этого не захотели бы. Каким же образом, спрашивается, Протей разберется в этом и станет приносить пользу порядочным людям, не делая скверных более готовыми к опасностям и более решительными?

24. Но допустим, что смотреть на это зрелище пойдет только тот, кто вынесет полезное поучение. Однако я вам предложу другой вопрос: хотите ли вы, чтобы ваши дети сделались последователями подобного человека? Вы не можете сказать «да». А впрочем, к чему я это спрашиваю, раз никто из его учеников не решается подражать учителю? И можно справедливо упрекнуть Феагена в том, что он, подражая учителю в остальном, не следует за ним и не сопровождает его «на пути к Гераклу», как он говорит, имея к тому же возможность в короткое время сделаться весьма счастливым, если бы вместе с ним очертя голову сам бросился в огонь. Подражание ведь не в сумке, палке и рубище [363] — это безопасно, легко и всякому доступно; надо подражать конечным и главным действиям и, сложив костер из колод по возможности сырого фигового дерева, задохнуться от дыма. Ведь огонь как средство смерти изведан не только Гераклом и Асклепием, но также грабителями храмов и убийцами, которых можно видеть сожигаемыми после осуждения. Следовательно, предпочтительнее смерть от дыма: это был бы особый способ, примененный единственно вами.

25. Что касается Геракла, то он хотя и решился на нечто подобное, но сделал это под влиянием болезни, снедаемый кровью кентавра, как говорит трагедия [364]. Ну, а Протей чего ради пойдет бросаться в огонь? А вот, говорят нам, для того, чтобы показать свое мужество наподобие брахманов; ведь Феаген нашел нужным и с ними его сравнить, как будто среди индийцев не может быть также глупых и тщеславных людей! Но уж в таком случае пусть он действительно подражает им. Те не прыгают на костер, как уверяет кормчий Александра Онесикрит [365], который видел сожжение Калана, а, соорудив костер, стоят неподвижно вблизи и дают себя поджаривать с одной стороны, затем они восходят на костер, сохраняя благородную осанку и подвергаются сожжению, не делая ни малейшего движения. А если Перегрин бросится в костер и умрет, охваченный пламенем, что в этом великого? Да и не исключена возможность, что он полуобгорелым выпрыгнет назад, если только он не устроит костра, как говорят, в глубокой яме.

26. Некоторые утверждают, что Протей передумал и изъясняет какие-то основания, будто бы Зевс не позволяет осквернять священное место. Что касается этого, то пусть он не беспокоится. Я готов принести торжественную клятву, что никто из богов не разгневается, если жалкий Перегрин погибнет жалким образом. А впрочем, и нелегко ему идти на попятную; окружающие его киники возбуждают его и подталкивают в огонь, подогревая его намерения и не допуская приступов слабости. Если бы Протей, бросаясь в огонь, увлек с собой парочку из них, это было бы единственным его хорошим делом.

27. Я слышал, что он не хочет больше называться Протеем, но переименовал себя в Феникса, так как и Феникс, индийская птица, говорят, восходит на костер, когда достигает глубокой старости. Кроме того, Перегрин сочиняет небылицы и толкует какие-то оракулы, конечно старинные, будто ему суждено сделаться ночным духом-хранителем. Ясно, что он уже домогается постановки себе алтарей и надеется, что ему будут воздвигнуты изображения из золота.

28. И право, нет ничего неправдоподобного в том, что среди множества глупцов найдутся такие, которые будут уверять, будто они при помощи Протея исцелились от лихорадки и ночью встретились с «ночным духом-хранителем». Проклятые его ученики устроят, надо полагать, и храм у места костра, и прорицалище, так как и известный Протей, сын Зевса, родоначальник этого имени, был прорицателем. Я торжественно уверяю, что Протею будут назначены жрецы с бичами, орудиями прижигания и подобными выдумками и, клянусь Зевсом, в честь его будут учреждены мистерии и торжество со светочами у костра.

29. Как сообщил мне один из товарищей Протея, Феаген недавно уверял, что Сивилла дала предсказание об этих событиях. Он передавал даже стихи оракула!

 

В день, когда киников вождь, несравненный Протей велемудрый,

Ярый разжегши огонь в громовержца Зевеса ограде,

Прянет в него и тотчас вознесется на выси Олимпа, —

В день этот всем вам велю, что плодами питаетесь нивы,

Честь благолепно воздать многославному ночи герою;

Он ведь богам сопрестольник — Гераклу и силе Гефеста.

 

Феаген говорит, что он слышал это от Сивиллы.

30. Я же напомню ему относящийся сюда оракул Бакида [366], который, очень удачно примыкая к сивиллиному, так вещает:

 

В день, когда прянет в огонь вождь киников многоименных,

В недра убогой души пораженный тщеславия жалом,

Должно иным лисо-псам, что при жизни его окружали,

Участь издохшего волка себе восприять в назиданье.

Если ж из трусости кто уклонится от силы Гефеста,

Тотчас ахейцам велю я камнями побить негодяя,

Дабы не смел он, холодный, горячей усердствовать речью,

Златом суму набивать свою, ростовщик нечестивый,

В Патрах прекрасных себе накопивши пятнадцать талантов.

 

Как вам кажется, господа? Разве Бакид как прорицатель хуже Сивиллы? Поэтому пора почтеннейшим товарищам Протея высмотреть место для превращения себя в «воздух» — так они называют «сожжение».

31. Так он сказал, и все окружающие воскликнули: «Пусть киники немедленно себя сожгут; они достойны сожжения». Оратор со смехом спустился, но «от Нестора шум не сокрылся» [367], т. е. от Феагена. Лишь только он услышал крик, как немедленно вошел на возвышение, стал кричать и сулить бесконечное множество зол оратору, который спустился с трибуны; я не называю имени этого почтенного человека, так как не знаю его. Я оставил Феагена надрываться от крика и пошел смотреть атлетов, так как говорили, что гелланодики [368]уже находятся на месте борьбы. Вот все, что произошло в Элиде.

32. Когда же мы пришли в Олимпию, портик [369]был полон людьми, порицающими Протея или же хвалящими его намерение. У многих из них дело дошло до рукопашной. Наконец пришел и сам Протей в сопровождении несметной толпы. Остановившись за глашатаями, он держал длинную о себе речь, как он провел свою жизнь, каким подвергался опасностям и что он перенес ради философии. Сказано Протеем было много, но я мало слышал из-за множества окружающих. Затем, испугавшись, что меня могут придавить в такой толпе, как это случилось со многими, я удалился, бросив ищущего смерти софиста, который перед кончиной держал себе надгробную речь.

33. Все же я мог расслышать приблизительно следующее. Он говорил, что хочет золотую жизнь закончить золотым венцом; тот, кто жил наподобие Геракла, должен умереть, как Геракл, и соединиться с эфиром. «Я хочу, — продолжал он, — принести пользу людям, показав им пример того, как надо презирать смерть; поэтому все люди по отношению ко мне должны быть Филоктетами». При этом более простоватые из толпы стали плакать и кричать: «Побереги себя для эллинов», а более решительные кричали: «Исполняй постановление». Последнее обстоятельство очень смутило старика, так как он надеялся, что все за него ухватятся и не допустят до костра, а насильно заставят жить. Вопреки ожиданию приходилось исполнить решение, и это заставило его еще более побледнеть, хотя он и без того уже был мертвенно-бледен, и привело в дрожь, так что он вынужден был закончить свою речь.

34. Можешь себе вообразить, как я хохотал, — ведь не заслуживал сострадания человек, одержимый несчастной страстью к славе более чем кто-либо из тех, которые одержимы тем же безумием. Как бы там ни было, Протея сопровождали многие, и он наслаждался своей славой, взгляды на своих поклонников, не зная, несчастный, что гораздо более людей толпятся вокруг тех, кого везут распять или кто передан в руки палача.

35. Но вот олимпийские игры закончились, самые красивые из всех, которые я видел; а видел я их в четвертый уже раз. Так как многие разъезжались по домам и единовременно нелегко было достать повозку, я поневоле должен был остаться на некоторое время. Перегрин, постоянно откладывая решение, наконец назначил ночь, чтобы показать свое сожжение. Один из моих друзей взял меня с собой, и я, встав в полночь, направился прямо в Арпину, где был сложен костер. Расстояние было всего-навсего в двадцать стадий [370], если идти в Олимпии в направлении гипподрома на восток. Когда мы пришли, мы уже застали костер, который был сделан в яме глубиною так в сажень. Было в нем много факелов, и промежутки костра были завалены хворостом, чтобы он быстро мог разгореться.

36. Когда взошла луна — и она должна была созерцать это прекрасное зрелище, — выступил Перегрин, одетый по-обыкновенному, и вместе с ним были главари киников, и на первом месте этот почтеннейший киник из Патр с факелом, вполне подходящий второй актер. Нес факел и Протей. Каждый из них подходил с разных сторон и поджигал костер. Сразу же вспыхнул сильный огонь, так как было много факелов и хвороста. Герой же — теперь отнесись с полным вниманием к моим словам — снял сумку и рубище, положил свою Гераклову палицу и остался в очень грязной нижней одежде. Затем он попросил ладану, чтобы бросить в огонь. Когда кто-то подал просимое, Протей бросил ладан в огонь и сказал, повернувшись на юг (обращение на юг также было частью его трагедии): «Духи матери и отца, примите меня милостиво». С этими словами он прыгнул в огонь. Видеть его, конечно, нельзя было, так как поднявшееся большое пламя его охватило.

37. Вновь вижу, как ты смеешься, добрейший Кроний, по поводу развязки драмы. Когда он призывал дух матери, я ничего, конечно, не имел против, но, когда он обратился с призывом к духу отца, я никак не мог удержаться от смеха, вспомнив рассказ об убийстве отца. Окружавшие костер киники слез не проливали, но, смотря на огонь, молча выказывали печаль. Наконец мне это надоело, и я сказал: «Пойдемте прочь, чудаки, ведь неприятно смотреть, как зажаривается старикашка, и при этом нюхать скверный запах. Или вы, быть может, ждете, что придет какой-нибудь художник и срисует вас точно так же, как изображаются ученики Сократа в тюрьме?» Киники рассердились и стали ругать меня, и некоторые даже схватились за палки. Но я пригрозил, что, схватив кого-нибудь, брошу в огонь, чтобы он последовал за учителем, и киники перестали ругаться и стали вести себя тихо.

38. Когда я возвращался, разнообразные мысли толпились у меня в голове. Я думал, в чем состоит сущность славолюбия и насколько роковым оно является даже для людей, которые кажутся самыми выдающимися, так что нечего и говорить об этом человеке, который и раньше жил во всех отношениях глупо и вопреки разуму, вполне заслуживая сожжение.

39. Затем мне стали встречаться многие, идущие посмотреть своими глазами на зрелище. Они полагали, что застанут Перегрина еще в живых, так как накануне был пущен слух, что он взойдет на костер, помолившись восходящему солнцу, как это, по словам знающих, делают брахманы. Многих из встречных я заставил вернуться, сообщив, что дело уже свершено, но, конечно, возвращал только тех, которые не считали важным посмотреть хотя бы даже на одно место сожжения или найти остатки костра. Тогда-то, милый друг, у меня оказалось множество дел: я рассказывал, а они ставили вопросы и старались обо всем точно узнать. Когда мне попадался человек толковый, я излагал голый рассказ о событии, как и тебе теперь; передавая же людям простоватым и слушающим развеся уши, я присочинял кое-что от себя; я сообщил, что, когда загорелся костер и туда бросился Протей, сначала возникло сильное землетрясение, сопровождаемое подземным гулом, затем из середины взвился коршун и, поднявшись в поднебесье, громким человеческим голосом произнес слова:

 

Покидаю юдоль, возношусь на Олимп!

 

Слушатели мои изумлялись и в страхе молились Перегрину и спрашивали меня, на восток или на запад полетел коршун. Я отвечал им что ни попадало на ум.

40. Вернувшись в собрание, я подошел к одному седому человеку, который вполне внушал к себе доверие своей почтенной бородой и осанкой. Он рассказал все, что с Протеем приключилось, и добавил, что он после сожжения видел его в белом одеянии и только что оставил его радостно расхаживающим в «Семигласном портике» с масличным венком на голове. Затем ко всему сказанному он прибавил еще о коршуне, клятвенно уверяя, что он сам видел, как тот вылетел из костра, хотя я сам только несколько минут тому назад пустил летать эту птицу в насмешку над людьми глупыми и простодушными.

41. Ты можешь сам представить, во что это разрастется, какие только пчелы не сядут на место сожжения, какие только кузнечики не будут стрекотать, какие вороны не слетятся, как на могилу Гесиода, и так далее и так далее. А я уже знаю, что очень скоро будет поставлено множество изображений Перегрина как самими элейцами, так и другими эллинами, которым он, говорят, писал. Как уверяют, Протей разослал письма почти во все именитые города с заветами, увещеваниями и законами. Для передачи их он назначил несколько из своих товарищей посланниками, назвав их «вестниками мертвых» и «бегунами преисподней».

42. Таков был конец несчастного Протея, человека, который, выражаясь вкратце, никогда не обращал внимания на истину, но все говорил и делал, руководясь славой и похвалами толпы, и даже ради этого бросился в огонь, хотя и не мог наслаждаться похвалами, сделавшись к ним нечувствительным.

43. Наконец я прибавлю еще один рассказ, чтобы ты мог от души посмеяться. Одну историю, впрочем, ты уже давно знаешь: ведь, вернувшись из Сирии, я тогда же рассказывал тебе, как я плыл вместе с Перегрином от Троады, как он, во время плавания, пользуясь роскошью, вез также с собой молодого юношу, которого он убедил быть киником, чтобы тоже иметь кого-нибудь в роли Алкивиада [371]; как он испугался, когда ночью посреди Эгейского моря спустился туман и стали вздыматься огромные волны, и как он плакал тогда вместе с женщинами, он — этот удивительный человек, выказывавший свое превосходство над смертью!

44. Также незадолго до смерти, так дней за девять приблизительно, Протей, надо полагать, съел больше, чем надо. Ночью появилась рвота и сильная лихорадка. Это мне рассказывал врач Александр, которого пригласили осмотреть его. Застал он Протея мечущимся по полу. Не имея сил перенести жар, он очень настойчиво просил Александра дать ему чего-нибудь холодного, но тот не дал и сказал ему, что если он очень нуждается в смерти, то вот она сама приходит к его дверям, так что очень удобно последовать за ней, отнюдь не прибегая к огню. Перегрин же сказал: «Такой способ смерти не был бы славным, так как он для всех доступен».

45. Таков рассказ Александра. Впрочем, несколько дней тому назад я сам видел, что он намазал свои глаза едким средством, так что даже слезы у него текли. Видишь ли? Эак [372]не очень охотно принимает лиц со слабым зрением. Ведь это все равно как если бы кто-нибудь перед тем, как его пригвоздят ко кресту, стал лечить зашибленный палец. Как ты думаешь, что делал бы Демокрит, если бы это видел? Он по праву стал бы смеяться над этим человеком. Только откуда нашлось бы у Демокрита в достаточном количестве смеха? Итак, смейся и ты, милейший, а в особенности когда услышишь, как другие восторгаются Перегрином.

 

Цельс

 

Среди произведений античности, направленных против христианства, книга Цельса занимает исключительное место. Это древнейшее крупное произведение, содержащее развернутую критику христианского учения, дошло до нас в значительной своей части и позволяет нам судить о том, каким представлялось христианство просвещенному римлянину конца II в.

Книга Цельса как самостоятельное литературное произведение не сохранилась. Но «отец церкви» Ориген в своей апологии «Против Цельса» (contra Celsum) приводит в цитатах и в перифразах почти все сочинение своего противника — ’Αληθής λόγος.

Ориген написал свою книгу по просьбе и по поручению своего богатого друга и мецената, дьякона Амвросия, который предоставил для этого в распоряжение Оригена стенографов, переписчиков и каллиграфистов и финансировал работу знаменитого апологета. Этим, надо полагать, объясняется та обстоятельность, с которой Ориген написал свою апологию в восьми книгах.

В предисловии, которое Ориген написал уже после того, как успел изложить треть первой книги (до I, 28), он сам характеризует метод своей работы: «После того как я продиктовал до того места, где у Цельса выводится обращение иудея к Иисусу, я решил поместить в начале это предисловие… Предисловие должно дать оправдание тому обстоятельству, что вначале мы отвечали Цельсу одним способом, а после начала — другим. Сначала мы намеревались наметить основное и дать к этому краткие замечания, с тем чтобы потом облечь все это в плоть и кровь. Однако впоследствии сама работа внушила нам удовлетвориться для сокращения времени тем, что начало изложено в этой манере, а в дальнейшем изобличать выдвигаемые против нас Цельсом обвинения по возможности с буквальной точностью»… И действительно, начиная с I, 28, Ориген шаг за шагом следует за Цельсом, лишь изредка забегая вперед или возвращаясь назад.

Ориген много раз подчеркивает, что не оставляет без ответа ни одного из обвинений Цельса. Во-первых, Амвросий требовал, чтобы он отвечал и на те аргументы Цельса, которые самому Оригену казались не стоящими внимания (II, 20); во-вторых, апологет считал необходимым ради убедительности «не оставить без исследования ни одного из его высказываний, особенно в тех случаях, когда его обвинения могли бы показаться кое-кому из нас или из иудеев разумными» (V, 1); в-третьих, он хотел показать, что он вполне объективен и дорожит только истиной (III, 16); наконец, он боится, чтобы его не заподозрили в замалчивании чего-либо, и готов поэтому даже повторяться, поскольку повторяется Цельс (II, 46). Он поэтому обещает строго следовать порядку изложения у Цельса, даже если оно у последнего несвязно и несистематично (I, 41).

Это, конечно, не значит, что Ориген действительно ничего не пропустил из аргументации Цельса. Временами он ограничивается трафаретным «и тому подобное» или замечанием, что не стоит останавливаться подробно на всем том, что говорит Цельс (все эти места перечислены у Кейма; Celsus' Wahres Wort. S. 183—184). Замечание Оригена, что Цельс часто цитирует Пифагора, Платона и Эмпедокла, свидетельствует о значительных сокращениях, сделанных Оригеном, так как у него Цельс цитирует Эмпедокла только один раз (VIII, 53). Наконец, опровергать книгу противника слово за словом технически вряд ли возможно и, во всяком случае, ненужно. Неудивительно поэтому, что собранные вместе по порядку цитаты из Цельса дают прерывистое изложение, со множеством явных пропусков, порою весьма значительных. А если к тому же принять во внимание, что Ориген часто не цитирует, а излагает Цельса своими словами, то совершенно очевидно, что восстановить по Оригену целиком подлинного Цельса невозможно. Попытки в этом направлении Обе и Ружье представляют лишь более или менее удачные подделки, которые отнюдь не воспроизводят подлинного Цельса.

Но если полная реставрация Цельса невозможна даже для человека, который сумел бы проникнуться целиком духом этого писателя, усвоить его стиль, метод изложения и специфическую образованность, все же того материала, который сохранил нам Ориген, вполне достаточно, чтобы составить себе отчетливое представление об этой книге. Соединение всех приведенных Оригеном цитат и перифраз дает как бы книгу, в которой многие строки стерты, местами вырваны даже целые страницы, отсутствуют введение и заключительные страницы. Это, конечно, досадно, о многом приходится догадываться, о многом сожалеть, но читать эту книгу можно именно как книгу, а не как разрозненные фрагменты.

Ориген писал свою апологию, по свидетельству Евсевия (История церкви, VI, 36), в правление императора Филиппа Араба, по всей вероятности в 248 г. Это — terminus ante quem для книги самого Цельса, причем эту дату приходится по многим соображениям отодвинуть на несколько десятков лет назад. Ориген уже ничего не знает об авторе «Правдивого слова»: очевидно, и он, и Амвросий, и те лица, в среде которых обращалась книга Цельса, не имели уже возможности за давностью времени найти данные о личности Цельса. Далее, очень важно, что Цельс, выдвигая всевозможных соперников Христу вплоть до Эпиктета, не называет Аполлония Тианского, который как бы напрашивался сам собою; отсюда можно заключить, что Цельс не знал не только написанного Филостратом около 220 г. жизнеописания Аполлония, но и предшественника Филострата — Мерагена. Наконец Цельс приводит кой-какие сообщения о гностиках, Оригену уже неизвестные. Таким образом, вполне правильно будет отнести книгу Цельса ко II в.

Что касается terminus post quem, то здесь мы имеем, во-первых, упоминание об Адриане (ум. в 136 г.), об умершем (давно) Эпиктете (ум. в 140 г.). Далее, VIII, 71, Цельс говорит о «ныне царствующих», т. е. двух, императорах; речь может идти либо об Антонине Пие и Марке Аврелии (147—161 гг.), либо о Марке Аврелии и Люции Вере (161—169 гг.), либо о Марке Аврелии и Коммоде (176—180 гг.). Первое предположение можно считать исключенным хотя бы уж потому, что Цельс обнаруживает знакомство с христианской литературой, которая вряд ли в то время успела получить распространение, а многократные упоминания о преследованиях христиан за отказ от культа императора больше согласуются с концом, чем с началом правления Марка Аврелия. Однако, поскольку прямых ссылок на те или иные датированные исторические события у Цельса нет, категорические утверждения ряда исследователей, что «Правдивое слово» написано в 177—178 гг., не оправданы, тем более что усматриваемые у Цельса исторические намеки большей частью являются таковыми лишь с точки зрения традиционной истории церкви, достоверность которой весьма сомнительна. Таким образом, книгу Цельса можно датировать последними годами правления Марка Аврелия, не пытаясь при существующих данных определить эту дату точнее [373].

О личности автора ничего неизвестно было уже Оригену, который высказывает лишь некоторые предположения на этот счет. Так (в I, 8), приведя слова Цельса, что отрекаться от своих убеждений не следует, Ориген говорит: «Надо уличить Цельса, что он противоречит самому себе. В самом деле, из других сочинений обнаруживается, что он эпикуреец; а здесь он… не соглашаясь с Эпикуром, притворяется, будто признает, что есть в человеке нечто лучшее, чем земное… Он, конечно, знал, что, признавая себя эпикурейцем, он не внушал бы доверия к себе как обвинителю… А, как мы слышали, было два эпикурейца Цельса — первый при Нероне, а этот при Адриане и позже». В другом месте (I, 68) Ориген точнее называет «другие сочинения»; то были несколько книг против магии; но здесь Ориген уже не отождествляет Цельса с автором этих книг: «не знаю, тождествен ли он с автором нескольких книг против магии»; так же условно выражается Ориген IV, 36, а IV, 54 он прямо допускает, что здесь могло быть совпадение имен. Очевидно, у Оригена никаких данных для отождествления Цельса с известным ему по другим источникам эпикурейцем не было; и если он «ругает» его эпикурейцем, то это полемический прием, имеющий целью дискредитировать автора в глазах читателя-христианина.

Был ли, однако, автор «Правдивого слова» эпикурейцем? Ориген думает, что «уличил» его, когда Цельс говорит, что «ни один бог и ни сын божий никогда не спускался и не стал бы спускаться на землю» (V, 2). В действительности Цельс отнюдь не выступает как эпикуреец и атеист; он отвергает не религию вообще, а христианскую религию, как религию невежественную, грубую, суеверную и антигосударственную; но он отнюдь не отвергает не только религию, но и официальный культ эллинских богов. Там, где он оставляет полемический тон и всерьез поучает читателя, он проповедует платоновский идеализм в той форме, в какой он был в ходу во II в., — в пестрой смеси с учением стоиков, с мистикой, ангелологией и рационалистическим скепсисом. Издеваясь над христианским учением о человеке как о «центре вселенной», Цельс, однако, не отвергает телеологии и допускает, что миром руководят разные демонические силы. Материю, «плоть» он считает чем-то низменным, нечистым, хотя и — в духе стоиков — вечной.

Конечно, необходимо учесть, что Цельс часто аргументирует, исходя не из своих убеждений, а из уровня понимания, склонностей и настроений своих противников, он как бы становится на их точку зрения, чтобы показать несостоятельность христианской догмы даже с ее собственных позиций. Но он никогда в своей критике христианства не исходит из положений материализма и атеизма. Характерно, что Цельс упоминает и цитирует 9 раз Гераклита, 1 — Эмпедокла, 7 — Пифагора, 3 — Сократа, 28 — Платона, 1 — «стоиков», 2 — Эпиктета, но ни разу не упоминает Эпикура.

У исследователей, естественно, напрашивается мысль отождествить Цельса с тем «эпикурейцем, который жил при Адриане и позже», и с тем Цельсом, которому Лукиан адресовал своего «Александра». Оригеновского эпикурейца сближает с лукиановским Цельсом то, что оба они писали против магии и что оба они, как и сам Лукиан и автор «Правдивого слова», разоблачали шарлатанство всякого рода проповедников; однако вряд ли все трое тождественны, так как Лукиан писал «Александра» около 180 г., а упоминаемый Оригеном «эпикуреец Цельс» floruit при Адриане, т. е. его «расцвет», приходится на правление Адриана, умершего в 136 г. Кроме того, ни наш Цельс, ни, пожалуй, лукиановский не могут быть названы эпикурейцами. Что касается отождествления Цельса с лукиановским, то здесь вероятия больше, ибо хронологических препятствий к этому нет, а круг интересов обоих Цельсов совпадает. Практически, однако, поскольку мы о личности обоих Цельсов ничего не знаем, вопрос не может быть разрешен категорически; возможны лишь догадки и предположения.

Книга Цельса показывает, что он получил обширное образование, хорошо был знаком с классической философской, исторической и художественной литературой (в частности, только благодаря Цельсу стали известны фрагменты из Гераклита — I, 5; VII, 62; VI, 12; VI, 42; Эмпедокла — VIII, 53; Ферекида — VI, 42; комедии неизвестного автора — VI, 78), путешествовал в Египте, Сирии и Палестине, причем и в Финикии, и Палестине (VII, 11), и в Египте (VI, 41) он разоблачает пророков и магов. Он хорошо знаком с христианской и ветхозаветной литературой, а его знакомство с гностической литературой таково, что даже Ориген иной раз становился в тупик (V, 62; VI, 27). К критике христианства он приступает во всеоружии теоретического и практического знания христианства, его истоков, его учения, сект.

После введения, где дана общая характеристика христианства, его внешний облик, Цельс подвергает критике христианское учение с точки зрения иудаизма, а затем с точки зрения исторической и философской, — опровергая учение о божественной миссии Иисуса, о воплощении, воскресении, о пророческом откровении; он осмеивает библейскую мифологию, вскрывает исторические источники христианства в плохо понятых эллинских и восточных религиозно-философских учениях. Его рационалистическую аргументацию, порой едкую и остроумную, мы вновь находим через 1600 лет у Вольтера и французских материалистов XVIII в. Христиане, по Цельсу, — невежественные жертвы корыстных (и тоже невежественных) обманщиков.

Цельс — не враг христиан; напротив, со свойственным идеалисту непониманием исторической необходимости возникновения христианства как фантастического отражения общественного бытия, он надеется «образумить» их, они вызывают у него не гнев, а жалость; он обращается к ним не как яростный обличитель, а как гуманный просветитель, верящий в силу убеждения и логической аргументации. Именно отсутствие личной заинтересованности делает книгу Цельса ценной в качестве свидетельства постороннего наблюдателя, хорошо изучившего свою тему.

Очень важны сообщения Цельса о составе христианских общин, о значительной роли гностицизма в выработке христианской догмы, о фабрикации «священного писания», о мистериях Митры как прообразе христианских мистерий.

В своей критике христианства Цельс уделяет немало места его мифическому основоположнику. В то время процесс превращения бога Иисуса в мнимоисторическую личность в основном был уже завершен и зафиксирован в новозаветной литературе, но мифотворчество еще продолжалось. Цельс использует все варианты мифа об Иисусе — не только принятые в «главной церкви», но и обращавшиеся со II в. в различных сектах и течениях христианства, а также во враждебных христианству кругах. Он, таким образом, как бы вводит нас в лабораторию, где фабриковалась христианская мифология. Конечно, как еврейские, так и греко-римские писатели, выступавшие против христианства, не были способны дать научную критику мифа о Христе — ведь они сами были в плену религии и мифологии и не могли подняться до подлинно научного разоблачения христианских мифов. Они поэтому не оспаривали историческое существование Иисуса, а лишь давали мифам о нем свое истолкование. То, что они делали это чрезвычайно легко и каждый по-своему, показывает, что и тогда не было никаких исторических свидетельств о Иисусе, которые могли бы сдерживать мифотворческую фантазию христиан и их противников. И Цельс не знает никаких исторических свидетельств об Иисусе, а он их, конечно, использовал бы, если б они существовали. Очевидно, христианская фальсификация текстов Тацита, Иосифа Флавия и других произошла позднее [374]. Таким образом, Цельс может косвенно служить лишним свидетелем против историчности Иисуса.

Цельс аргументирует «от писания»: «Все это мы подносим вам из ваших же писаний… вы побиты собственным своим оружием» (II, 74). Исходя из этого христианского материала, он толкует миф о Христе рационалистически, низводя Иисуса до роли простого смертного, и к тому же шарлатана. Таким же образом — как обожествленных людей — он трактует и эллинских богов — Диониса, Геракла и других. Этот прием применяли и все последующие критики христианства, вплоть до французских материалистов XVIII в., что, однако, не лишает значения их критики по существу.

Вместе с тем книга Цельса интересна и для характеристики философского разброда эпохи империи. Если верно, что Цельс принадлежал к кругу Лукиана, то он усвоил от него презрение к религиозному шарлатанству и фанатизму, но не сумел возвыситься даже до лукиановского скепсиса. Крохоборство, эклектизм, сочетание рационализма с уважением к отечественным святыням и отечественному культу, философская беспринципность — таковы черты философской физиономии Цельса; он, в сущности, принадлежит к тем жалким эпигонам эллинской философии, которых так зло и едко высмеивал Лукиан. И это не оттого, что он был недостаточно образован или неспособен понимать, что его аргументы против христиан обращаются против него самого (это подметил и Ориген), — Цельс принадлежал (судя по имени и общественному положению) к римским патрициям, утратившим свое место в жизни, осужденным на то, чтобы созерцать свою собственную гибель. Они поэтому искали утешения в мечтах о старине и цеплялись всеми силами за прошлое, даже за древнюю эллинскую религию. И если Цельс после основательной критики христианства кончает призывом вернуться в лоно официальной римской религии, то здесь сказывается идеология потерявшего себя, гибнущего класса.

Ориген, цитируя Цельса, нигде не указывает главы, или части, или «книги» цитируемого произведения. Поэтому в отношении рубрикации «Правдивого слова» реконструкции столь же гадательны, как и в отношении самого текста. В основном напрашивается следующее деление:

Введение. Христиане представляют собою противозаконную организацию, учение их — варварское и к тому же не оригинальное. Иисус творил чудеса при помощи колдовства. Христиане слепо веруют, не слушаясь веления разума. Иудаизм, из которого выросло христианство, отличается нетерпимостью, стремлением обособиться от всех. Христианство — учение новое, имеющее последователей лишь среди невежд.

Часть 1. Иисус — не мессия; сказки о непорочном зачатии заимствованы из эллинской мифологии. Иисус не обладает чертами бога и не совершил ничего божественного. Все пророчества об Иисусе не имеют к нему никакого отношения. Приписываемые Иисусу чудеса, его смерть и воскресение — нелепые, противоречивые сказки, которые можно без труда опровергнуть.

Часть II. Христианство откололось от иудаизма и не перестает раскалываться на все новые секты. Не содержа, по существу, ничего нового, оно ищет адептов среди низших, необразованных слоев населения. Проповедники христианства — обманщики.

Учение о воплощении — бессмыслица. Оно противоречит идее благого и всемогущего бога, которому не подобает облечься в низменную плоть и претерпеть пытки и казнь. Да и не для чего богу сходить на землю и пострадать ради людей, ибо человек — не центр творения. Библия — собрание заимствованных из разных источников нелепых сказаний.

Часть III. Христианское непротивленчество заимствовано у Платона, учение о царстве божьем — исковерканное учение платоников, митраистов и персидских магов. Учение о дьяволе восходит к неправильно понятым мыслям Гераклита о борьбе как принципе вселенной. Космогония христиан полна противоречий и несообразностей; пророчества об Иисусе — фальсификация; учение о воскресении мертвых — противоестественно, противоречит идее бога и является превратным толкованием мыслей Платона.

Часть IV. Необходимо относиться с уважением к официальному культу. Почитание государственных богов, или демонов, вполне совместимо с христианством.

Заключение. Христиане должны найти как-нибудь общий язык с эллинизмом и участвовать в государственной жизни наравне с прочими гражданами.

 

Текст книги Цельса переведен с греческого текста Оригена по критическому изданию: «Die griechischen christlichen Schriftsteller der ersten drei Jahrhunderte» herausg. im Auftrage der Kirchenväter-Commission der Preussischen Akademie der Wissenschaften von Paul Köttschau. ВВ. II—III, Leipzig, 1899.

Отрывки даны в том порядке, в каком они приводятся у Оригена, за исключением двух случаев, специально оговоренных Оригеном, — V, 33 (после V, 41) и VI, 60 (непосредственно после VI, 50).

Вводные фразы для связи между отдельными отрывками и вставки, необходимые для понимания смысла, заключены в круглые скобки. Цифры в квадратных скобках обозначают книгу и главу апологии Оригена, откуда взят данный отрывок.

 


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 | 51 | 52 | 53 | 54 | 55 | 56 | 57 | 58 | 59 | 60 | 61 | 62 | 63 | 64 | 65 | 66 | 67 | 68 | 69 | 70 | 71 | 72 | 73 | 74 | 75 | 76 | 77 | 78 | 79 | 80 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.02 сек.)