АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

ИДУЩИЕ ВО ТЬМЕ

Читайте также:
  1. Идущие во тьме.

 

587 год I Эпохи — 7 год II Эпохи

 

…Сколько лет прошло с тех пор, как она покинула Аст Ахэ? Встало глухой полночью на западе алое зарево — она проснулась от жестокой режущей боли, мгновенно поняв, что произошло, поняв — все.

Будет война. Последняя — после здесь ничего не останется. Никого. Самой этой земли не станет…

С этой ночи она начала видеть. Иногда это были сны, иногда — призрачные видения наяву, иногда просто — слова, ощущения, образы…

— Ахтэнэ, милая — что с тобой?..

 

…По бесконечным дорогам под ветром и дождем, под солнцем и снегом бредет безумная. Никто не знает — кто она, откуда и куда идет, сколько лет ей. Да она и сама не знает. Не помнит. Только одно держится в ее мертвой памяти — надо куда-то зачем-то идти. Но куда и зачем — она не знает. Не помнит. Лишь иногда что-то мелькнет во мгле ее забвения, словно лучик солнца пробьется сквозь облака в хмурый день И тогда она поет. Песни идут откуда-то из бездонного темного омута ее памяти. Она не понимает своих песен. Люди слушают ее чудесный голос, поражаясь чудовищному несоответствию ее жалкого вида и песни, но не понимают слов. А она плачет, потому что память пытается пробиться ручейком сквозь могильные плиты безумия, и ей больно оттого, что еще нерожденные воспоминания умирают. Потом опять наступает тьма. По ночам к ней приходят сны, в которых память возвращается к ней. Она помнит все. Но уходит сон, и гаснет память, оставляя ощущение памяти. Память о памяти. И снова — боль от невозможности вспомнить. Она кричит и бьется на земле, а люди говорят — припадочная, и обходят ее с брезгливой жалостью. Но люди милосердны — кто кинет хлеба, кто набросит на худые плечи старый плащ. Так идет она неведомо куда — от сна к сну…

 

…Это Ульв. Один из лучших воинов Меча в Аст Ахэ. Он командует сотней, и все стремятся попасть к нему. Учитель любит его.

— Что с его лицом? — тихо спросил Хурин.

— О, это долгая история. И невеселая. Знаешь ли, лет двадцать с небольшим назад пришла сюда одна девушка. Ее звали Ириалонна, Заклинательница Огня..

 

…Как будто снова ладони полны раскаленных углей. Он тогда сжимал их в кулаках изо всех сил, пока сознание не покинуло его. Даже сейчас эта давняя боль никак не утихнет… Он потом долго не мог смотреть на огонь и проводил дни один в холодной темной своей комнате, забившись в угол, пока Борра не вытащил его оттуда силой. С Этарком творилось неладное, и Борра понимал, что, помогая другому, Ульв сумеет исцелиться… Этарк уже почти пятнадцать лет мертв… Борра сказал тогда: «Пусть умрет так, как умерла наша сестра» — и, ослепленный местью, Этарк сам швырнул факел в поленья костра Дейрела. Потом, осознав происшедшее, он чуть с ума не сошел. Порывался убить себя, просил, чтобы его убили… Они с Ульвом слишком хорошо поняли друг друга. Внешне Этарк исцелился — но никогда не смеялся больше. А полгода спустя он погиб. Ульв видел, как он внезапно опустил меч и остановился; мгновением позже на том месте, где он стоял, над толпой с радостным воплем кто-то поднял за волосы его голову. Белая ярость ослепила Ульва. Когда он начал воспринимать мир вновь, он увидел себя среди десятка трупов над обезглавленным Этарком. В тот день Ульв уже смог смотреть на пламя погребального костра. Он прекрасно понимал — Этарк просто дал убить себя…

А Ульв жил. Было для чего.

Девочка, которой Ириалонна спасла жизнь, считалась ее приемной дочерью. Теперь она стала дочерью Ульва. Наша дочь, - говорил он себе. Он берег и опекал Айрэ; наверно, в глубине души жил смертельный страх — потерять еще и ее. Потому слово отца было законом. Только так он мог уберечь ее… Девочка росла — ясная, веселая, светлая, как лучик солнца. Потому ее и назвали Айрэнэ. Судьба одарила ее чудесным голосом, и, хотя она не умела слагать песен, любой менестрель рад был бы отдать ей все свои — только бы их пела она. Так она однажды встретилась с Ахтэнэ. Юная целительница любила петь и сама писала песни. А Айрэ однажды попробовала спеть некоторые из ее баллад. Так они сдружились. Ахтэнэ могла часами слушать Айрэ и становилась при этом совсем иной — словно в ней проступали черты другого "я", обычно скрытые под маской мальчишечьей дерзости и твердости. Однажды она сказала:

— Когда ты поешь, я словно что-то вспоминаю. Будто я уже была когда-то. Так горько и так хорошо… Тогда приходят слова, и получаются песни — а может, возвращаются… Пой мне еще, Айрэ, пожалуйста!

И Айрэ пела. Однажды ее услышал Учитель. Лицо у него стало такое, словно он увидел призрак, он стоял с широко открытыми глазами, не веря себе. Он не узнавал голоса. Он узнал эти слова.

— Что ты поешь, Айрэ? Откуда?..

— Это Ахтэнэ сочинила. Она не… вернее, она поет, но у нее очень слабый голос. Она просит, чтобы я пела. Тогда она сочиняет песни — они ей вспоминаются, так она говорит.

— Спой мне. Еще раз, эту же. Очень прошу тебя.

Айрэ пела, а он все ниже опускал голову.

— Благодарю тебя, — тихо сказал он, когда девушка умолкла.

— Это Ахтэнэ… Ее песня.

— Ахтэнэ…

 

…А Борра остался в Аст Ахэ. Торк умер — раны доконали. Друзья были при нем до последнего мига — говорили с ним, пели для него… Перед смертью он попросил чашу вина и выпил во здравие всех. Затем попросил, чтобы его облачили, как воина, и вложили в руку меч. Несколько минут он лежал так, потом неслышно прошептал что-то, улыбнулся и закрыл глаза… Хорошая смерть — среди друзей; добрая смерть… Вент покинул Аст Ахэ после того, как его отец умер. Теперь здесь его сын — хороший, достойный юноша. Ульв улыбнулся — мальчишка уже давно посматривает на Айрэнэ…

 

…И снова — беспамятство и дорога. Одна мысль — идти. Куда? Зачем…

И снова — сон…

 

Уходи. Ты должна уйти вместе со всеми. Я умоляю тебя, приказываю — уходи.

— Но почему? Ведь мы же победим. Разве не так?

Ульв опустил седую голову.

— Нет, Айрэнэ. Мы не победим.

В груди у нее неприятно похолодело, она почувствовала, как подгибаются колени.

— И… ничего больше не будет?..

— Нет.

— И… тебя?

— Да.

Айрэ вцепилась в его руки:

— Нет! Нет, ты не можешь умереть! Я не хочу!

Только сейчас заметила, что ногтями впилась в ладони Ульва. Охнув, уткнулась лицом в его колени. Плечи ее вздрагивали.

— Я не хочу… Если ничего не будет… зачем… зачем жить?..

Ульв поднял ее и крепко прижал к груди — она слышала, как бьется его сердце.

— Айрэнэ, дочка, девочка моя… ты не думай, я не из жалости, не из отцовского страха отсылаю тебя… Я хочу, чтобы о нас помнили. Нас не станет, мы, как зерна, предназначены земле. А ты — юный росток; это твое время. Нас должны помнить, понимаешь? Иначе все будет напрасно. Тогда мы действительно проиграем. Думаешь, это самое трудное — пасть в бою? Нет, жить куда тяжелее. Я обрекаю тебя на жестокую судьбу. Но ты — сильная. Знаешь ли, хотя у нас разная кровь, но мне иногда кажется, что в тебе возродилась часть души твоей приемной матери… И ты — моя дочь. Ты сможешь выбить. И расскажешь о нас.

— Отец, — тихо сказала Айрэ, — расскажи мне о моей матери. Ты никогда о ней не рассказывал, говорил, что еще не время.

— Теперь время, — кивнул Ульв.

 

В последнюю ночь Твердыни она пела — пела, пока голос не отказал, пела, перебирая струны таийаль, пела, встречая рассвет… За час до рассвета вместе с воинами последней ночной стражи она вошла в Высокий Зал. Учитель встал и, медленно обойдя стол, подошел к ней. Положил руки на плечи и осторожно поцеловал ее в лоб.

Благодарю тебя. Отдохни теперь. Ты устала, а путь далек…

На рассвете отец простился с нею. Но он не знал, что она ослушается. Ей не довелось видеть всей битвы — только отчаянное сражение у врат Аст Ахэ. Наверно, она еще надеялась на что-то, иначе все случившееся не стало бы таким ударом. Неподвижной статуей она сидела в своем укрытии, стискивая раскалывающуюся от боли голову, и смотрела, смотрела, смотрела… Запомнить…

Ночью она, уже теряя разум, бродила по мертвому полю. Она узнавала мертвых, она звала их, но никто не откликнулся. Двое или трое стонами привлекли ее внимание, и она перетащила их ближе к горам. Она бродила среди мертвых, как и женщины врагов, и никто не обращал на нее внимания. А небо даже ночью было светлым — алым от пожара.

Она вошла в замок, не зная уже, зачем делает это. Живых здесь не было, не было и раненых. Кровь на ступенях и плитах пола застыла и потемнела. Она опустилась на колени у тела знаменосца. Лицо, строгое и возвышенное, льдино-бледное, было знакомо, но имени вспомнить она уже не могла. Тихо и как-то опасливо девушка коснулась знамени — и отдернула руку, ощутив под пальцами — холодное и липкое. Кровь.

Кто-то подошел сзади.

— Сжечь бы эту тряпку… И головы им всем… как орки наших тогда… в одну кучу!

— Не смей, Аратан! — но окрик запоздал: девушка метнулась змеей, с криком целясь ногтями в лицо говорившему. Удар рукоятью меча сбил ее с ног.

— Ах ты…

— Оставь! Ты что — она же сумасшедшая!..

Кое-как она доползла до своих раненых. Разбитое лицо кровоточило, но глаза ее были сухими. Несмотря на все ее усилия, раненые умерли к утру. Сила, связывавшая воедино воинов Аст Ахэ, ушла. Они умирали. Воистину все они держались лишь волей Врага, правы мудрые в Эрессеа… Только у них была еще и своя воля. И эта воля еще теплилась в ее душе, погруженной в сумрак безумия, и вела ее — неведомо зачем, неведомо куда…

 

…Яркий луч во мгле небытия… Она пела, бредя по дороге, ничего не видя, кроме тех смутных образов, что всплывали в ее памяти, когда кто-то схватил ее за плечо и на наречии, заставившем ее вздрогнуть, спросил:

— Что ты поешь? Кто ты? Кто ты?!

Она смотрела в лицо говорившему и вдруг, сама не зная почему, произнесла вырвавшееся из тьмы слово:

— Хонахт…

— Что?! Ты видела его? Ты помнишь? Кто ты, кто?..

Она беспомощно покачала головой.

— Хонахт… Хонахт, — повторяла она, цепляясь за это имя, как за соломинку, пытаясь вынырнуть из пучины забвения.

— Хонахт…

— Бедняжка… Наверное, она — оттуда. Надо ее отвести в Дом, к вождю. Может, она вспомнит, может, расскажет ему о сыне…

Хонахт. Похоже, она начала вспоминать. Это имя вызывало образ молодого воина, горделивого и изящного, как благородный олень, со светящимися янтарными глазами. Но больше — ничего…

Ее вымыли и накормили, и впервые она уснула в тепле. Но снов не было. Может, задержись она здесь подольше, целители сумели бы разбудить ее душу, но она ушла на третий день. Никто не остановил ее — в земле Сов священен путь Странника.

— Ее судьба не здесь, — сказал лекарь, — я вижу, что-то зовет ее. Ей надо идти. Да хранит ее Иллаис…

 

…И опять идет она, безумная, по безлюдным краям, среди седого мха и камней, низких северных сосенок и тысяч маленьких озер. Ветер поздней осени швыряет ей в лицо режущую снежную крошку, ноги ее сбиты в кровь и уже не ощущают холода. Кровь запеклась на потрескавшихся губах, а она идет, она поет и плачет… Некому дать ей хлеба, некому бросить одежду. Изможденная, почти нагая — она идет туда, где над краем земли ночью горит корона из Семи Звезд…

 

…Когда-то здесь добывали каменную соль. Теперь здесь возник чуть ли не лабиринт вырубленных людьми коридоров. Потом, когда выработки закончили, сюда стали приходить искавшие уединения. Это их руками созданы барельефы и колонны, скульптуры и светильники… А дальше, в глубине — пещеры, и в самой большой из них — теплое озеро с целебной водой. Воздух пещер животворен, а покой и тишина несут исцеление больному сердцу. Тихо падает вода со сталактитов. Мерно, как минуты, отсчитываемые Вечностью. Вдоль озера, огибая его по стене, идет тропа. По ней со светильниками в руках проходят люди — тихо, чтобы не нарушить покоя этих мест, медленно — они несут женщину, что недавно нашли на опушке Леса. Тогда птицы кружили над домами — звали…

…Здесь было тепло — в этих краях вулканы еще порой выбрасывают лаву, и земля согрета их огнем. Смотрительница Теплых Пещер считалась одной из лучших врачевательниц края, и великой честью было попасть в число ее учеников. Сейчас она вместе со своим учеником молча стояла возле ложа спящей пришелицы — неподвижной и бесчувственной; только слабое дыхание говорило о том, что она еще жива.

Голубоватый оттенок отглаженных до блеска стен, мягкий ковер на полу, полумрак, едва рассеиваемый зеленоватым светом стеклянных светильников, создавали ощущение покоя, успокаивая, погружая в сон. Где-то мерно капала вода.

Целительница Халинн, женщина лет пятидесяти, казалась намного моложе — впрочем, таковы были все люди этой земли. Она вглядывалась в лицо спящей, словно слушала ее тайные сны, неведомые самой больной.

— Ее тело почти совсем исцелилось, — сказала наконец Халинн, но сказано это было с такой печалью, что ее юноша-ученик вздрогнул. — Совсем седая… А ведь, наверно, не намного старше тебя. Таков Большой Мир…

Юноша опустил голову.

— Скоро она проснется. Надеюсь, ее окрепшее тело сумеет поддержать душу в нелегкой борьбе с безумием и ядом прошлого.

— Может, будет лучше, если она забудет? — прошептал юноша.

— Даже если бы это и было возможно — захочет ли она стать другим человеком? Ведь ты бы не хотел этого? — Женщина прямо посмотрела в глаза ученику.

Юноша поспешно отвел взгляд. Женщина улыбнулась:

— Останься здесь. Ей нужна будет твоя помощь. Когда проснется, дай ей теплого вина со снадобьями и горячего мясного отвара. Затем…

Юноша согласно кивал, почти не слушая. Он все давно знал, тысячи раз думал о том, как она проснется и что он должен будет сделать…

Женщина ушла, оставив его одного со спящей. Он неспешно подошел к столу, где давно, с самого первого дня, лежала маленькая застежка для плаща — листок из голубовато-зеленого камня. Как только она сумела его сохранить… Он стоял, молча вглядываясь в это лицо, ставшее ему таким дорогим. Что за ним? Какой она проснется? Будет ли она похожа на ту, что он придумал себе?

«Сейчас, пока ты еще моя, если я смею думать так, я хочу хоть что-то оставить себе на память… Прости меня».

Он склонился над спящей и поцеловал ее в губы.

 

…И, проснувшись в зачарованной пещере от колдовского сна, увидела она того, кто разбудил ее, и полюбила его… Так говорят людские сказки.

Снов больше не было. Была вернувшаяся память. И была неуходящая боль — как будто раскаленный уголь в сердце… Внешне она была совсем здоровой — только вот волосы седые; вместе с прочими женщинами занималась обычными делами, заполнявшими повседневность. Хотя она уже не могла зваться Солнечным Лучиком, но как же светло было в доме целительницы Халинн, где жила теперь молодая гостья…

Все было бы хорошо, если бы не постоянное ощущение надвигающейся беды. Это понимали все — особенно когда она пела. А пела она теперь все чаще, словно боялась, что не успеет передать все, что знает. Она говорила теперь обо всем, что помнила, — просто рассказывала о своей жизни, обо всех, кого знала и любила, тысячи раз, с мельчайшими подробностями… Об Ульве, его великой любви и великом горе, об Этарке — отец часто вспоминал его, о Торке и Борре, что воспитывали ее вместе с доброй и печальной Ахэтт, об Учителе, об Ахтэнэ, о Гортхауэре — все, что помнила, даже незначительные мелочи, все, что слышала от других. И пела, пела… Улльтайр не мог забыть, как однажды она сказала ему:

— О нас говорили, что мы лишь оболочки, вместилища воли и злобы Врага, что, когда он уйдет, не станет и нас. В этом есть доля истины: было что-то, связывавшее нас всех, и теперь без этого тяжело жить. Будто рана в душе, и жизнь вытекает по капле. Я борюсь, я хочу остаться — но силы покидают меня. Даже тебе, лекарь мой, возлюбленный мой, не закрыть этой раны… Не оставляй меня. Хотя бы пока я еще жива…

Он еще хотел спросить тогда — куда же ушел Учитель, что сталось с ним… Так и не спросил. А сама она никогда не говорила об этом.

…Год склонялся к закату, когда Айрэнэ — теперь ее называли Аэрнэ — слегла, чтобы уже не подняться. Улльтайр почти не отходил от нее. В Земле-у-Моря не умирают в одиночестве. Рядом с ней были ее друзья — те, кто успел полюбить ее; да и можно ли было не любить Айрэ? Иногда ей становилось лучше, и она снова пела. Особенно часто это бывало на закате, когда медно-красное солнце медленно опускалось в море. Потом, когда она уже не могла петь, другие пели для нее, говорили о хорошем, будто впереди была не смерть, а долгие счастливые годы…

Так она и ушла — осенним вечером, когда в окно смотрела Звезда. Голова ее лежала на коленях Улльтайра, тихо пела флейта, тихо пели девушки… И не сразу заметили они, когда дыхание покинуло Айрэ.

Так песни Аст Ахэ остались в этой земле, как и все, что рассказывала Айрэнэ. Летописи сохранили ее рассказ в хронике, и Странники, уходя в Большой Мир, несли с собою уже утраченную там память.

Тяжела земля, она давит на грудь… Не в земле ты будешь лежать, а огонь так жжет… Говорят, там, далеко за морем, есть дорога к звездам, к нашей Звезде… На закате ладья унесет нас в море, на закате волны поднимут нас в небо…

 

…Десять лет… У Хурина и Ахтэнэ — теперь ее называли Морвен, — было двое сыновей: старший, с зеленовато-карими глазами, был похож на мать, младший внешностью пошел в отца.

Десять лет.

Что-то произошло с ней в последний год. Нет, она не была больна: в ней просто появилась какая-то усталая задумчивость, тоска, что ли… Она почти не выходила из дома: сидела у окна со своим вышиванием, и часто, неслышно входя в комнату, Хурин замечал, что она неподвижно застыла с иглой в руке, а глаза ее, не мигая, смотрят в пустоту — словно видят что-то, невидимое ему.

Она почти ничего не ела — пожимала плечами и говорила с виноватой полуулыбкой: не хочется. Она почти не спала — лежала без сна, глядя в темноту широко распахнутыми глазами.

Он все пытался что-то сделать для нее, не в силах спокойно смотреть, как уходит по капле ее душа: она только улыбалась с виноватой нежностью: видишь, какая я…

Какая?

Слабая… Как страшно горит эта звезда…

Любовь моя, девочка моя милая, желанная моя, что с тобой?

Не знаю… Мне так горько и так легко, что кажется — у меня растут крылья, и скоро я улечу отсюда…

Она больше не вставала. Тело ее стало легким, лицо и руки — почти прозрачными, и он иногда ловил себя на том, что не может выдержать ее взгляд.

Единственная моя, родная моя, что мне делать, что?..

Ничего… Все хорошо, милый…

Она не плакала — улыбалась, но слезы медленно текли по ее лицу, а у нее уже не было сил поднять руку, чтобы стереть их.

Вышивку вот не закончила… жалко, была бы красивая… Белые ирисы — как дома…

Ну, что ты, ну, успокойся…

Мне спокойно… Не тревожься, милый, не надо…

 

…В этот вечер он также сидел рядом и рассказывал — даже не очень понимая что. Говорить все, что угодно, — только бы не это молчание.

— Я хочу взглянуть на свадебный убор.

Он обрадовался — тому, что она заговорила, что хотя бы чего-то пожелала, и бросился исполнять просьбу, как повеление.

И, вернувшись, натолкнулся на странный взгляд неожиданно зеленых — трава подо льдом — глаз.

— Ты… пришел?

Он хотел ответить — да, но слово застряло в горле.

— Ты вернулся… Я верила, я ждала… Зачем ты заставил меня уйти? Неужели ты думал, что можно заставить забыть? Что я забуду?

Она снова улыбалась — печально, еле заметно.

— Пожалуйста… не уходи сейчас. Уже недолго.

Он поспешно сел.

— Дай мне руку… нет, не надо: тебе будет больно. Так я и не сумела…

Он не понимал, что происходит. Надо было, наверно, сказать что-то, чтобы разбить наваждение, но он не находил слов.

Она приподняла руку — тень жеста:

— У тебя звезды в волосах, смотри… а волосы — как снег…

Он начал осознавать. И лицо — лицо ее — нет, не ее, другое, юное, незнакомое — почти как тогда, у спящей…

— Мне почему-то кажется — я тоже стала крылатой… Распахну крылья — и поднимусь в небо… Мне всегда хотелось — самой… и буду лететь… лететь…

Голос угасал.

— А сейчас так хочется спать… Ты только не уходи — ведь правда, ты не уйдешь?..

Опустила ресницы.

— Пожалей меня, я не смогу без тебя больше… Не уходи… — уже засыпая. — Я вернусь…

Дыхание ее было таким легким, что не поколебало бы, наверно, даже пламя свечи. Оно становилось все тише — и угасло.

 


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 | 51 | 52 | 53 | 54 | 55 | 56 | 57 | 58 | 59 | 60 | 61 | 62 | 63 | 64 | 65 | 66 | 67 | 68 | 69 | 70 | 71 | 72 | 73 | 74 | 75 | 76 | 77 | 78 | 79 | 80 | 81 | 82 | 83 | 84 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.014 сек.)