АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Энн Бенсон 29 страница

Читайте также:
  1. I. Перевести текст. 1 страница
  2. I. Перевести текст. 10 страница
  3. I. Перевести текст. 11 страница
  4. I. Перевести текст. 2 страница
  5. I. Перевести текст. 3 страница
  6. I. Перевести текст. 4 страница
  7. I. Перевести текст. 5 страница
  8. I. Перевести текст. 6 страница
  9. I. Перевести текст. 7 страница
  10. I. Перевести текст. 8 страница
  11. I. Перевести текст. 9 страница
  12. Il pea.M em u ifJy uK/uu 1 страница

Он встал, осторожно, чтобы не стукнуться головой о потолок, которого до сих пор так и не увидел, потом всем телом прижался к стене, где находилась дверца, и, распластавшись, двинулся по ней вправо. Медленно он продвигался вперед в одном направлении и, не найдя угла, пришел к заключению, что помещение круглое. Предположение стало уверенностью, когда он вдруг вновь оказался у той же дверцы.

Тогда он опустился на колени и стал ощупывать пол. Поверхность его была каменной, из грубо отесанных плит, тесно пригнанных друг к другу. Трава в щелях не росла, и не было здесь сконденсировавшейся влаги, отчего он вдруг почувствовал жажду и понял, что утолить ее нечем. Желудок тоже дал о себе знать, потребовав пищи, однако важнее голода и жажды для Алехандро было понять, что произошло и куда он попал. Постаравшись не обращать внимания на запросы своего организма, он отмахнулся от ощущений и сосредоточился на осмотре места.

Он лег на пол и вытянулся во весь рост, обнаружив, что ноги и руки за головой коснулись стены. Он перелег и менял позицию несколько раз, каждый раз получая один и тот же результат. Таким образом он сумел вычислить размер своего узилища. Тогда он поднялся на цыпочки, потянулся, подпрыгнул. Но руки над головой коснулись лишь воздуха.

«Башня или какой-то колодец», — подумал он, но исходя из того, что свет проникал сквозь нижнюю дверцу, сообразил, что не под землей. Лишенный влаги, какой мог бы утолить жажду, Алехандро тем не менее порадовался тому, что в помещении сухо, и, значит, он избежит тех болезней, которыми страдали от сырости заключенные, виденные им в медицинской школе. По крайней мере, не будет плеврита. Он знал, что глаза быстро свыкнутся с темнотой, но пока почти ничего не видел. Когда он вытянул руку, то не смог различить ее. Он помахал ею перед собой, почувствовал движение воздуха, но пальцев не разглядел. Тогда он сел, прислонившись спиной к стене, и стал ждать. Постепенно, как он и думал, глаза начали что-то видеть, но смотреть здесь было не на что.

Он следил за полоской света, отмечая в нем каждую перемену, и со страхом ждал наступления ночи, когда окажется в полной тьме. Угол света не изменялся, и Алехандро пришел к выводу, что за стеной рассеянный свет и, значит, дверца выходит в другую комнату или коридор. Время шло, свет наконец стал меркнуть, и Алехандро приготовился к долгой беспросветной ночи. В узилище его было до странности тихо. «Если бы я был в тюрьме, — подумал он про себя, — то здесь наверняка слышны были бы разговоры или крики».

Когда наступила ночь, он чувствовал себя так, что уже не мог отмахнуться от своих ощущений. Горло от жажды саднило, пустой желудок не переставая урчал, жалуясь на свою горькую судьбу. Сон не приходил — вместо него нахлынул страх, и воображение рисовало картины того, что его ждет, одну мрачнее другой. С ужасающей ясностью Алехандро вспомнил, как поступили с другим человеком, который так же, как он, осквернил могилу. Городские власти, посоветовавшись с отцами Церкви, нашли для него вполне логичное, подходящее случаю наказание: несчастного похоронили живьем, чтобы дать ему время обдумать свое злодеяние при обстоятельствах, сходных с теми, что сопутствовали преступлению.

«Как же мне убедить их, что я не преступник, что мне нужны были только знания, а Папа в своем невежестве не оставил никакого другого способа их добыть? Я не ограбил могилу, я лишь извлек из нее усопшего, и то только на время. Я все вернул бы на место». Час за часом терзал он себя раскаянием, но отнюдь не из-за того, что жалел о содеянном. Он корил себя только за глупость, которая позволила преследователям его поймать. Перебирая в памяти каждую деталь, он искал ошибку и не находил ее. Виною всему оказалось лишь печальное стечение обстоятельств. Чем дальше, тем острее он чувствовал несправедливость и к тому времени, когда первые проблески света просочились в дверную щель, решился бежать.

Однако план рассыпался в прах в то самое мгновение, когда, вскоре после рассвета, дверца распахнулась и ворвался такой невыносимый свет, что Алехандро почти физически ощутил его как удар и шарахнулся в угол, прикрывая глаза рукой. На полу перед дверцей появились миска с водой и кусок черствого хлеба, после чего она мгновенно захлопнулась. Все произошло так быстро, что застигло Алехандро врасплох. На языке у него вертелась тысяча вопросов, а возможность задать их исчезла, едва мелькнув.

— Пощадите! Прошу вас, скажите, где я! Во имя любви Господней дайте свечу…

Ему смертельно хотелось пить, но он понимал, что тюремщик уйдет и тогда кричать будет бесполезно. Он кричал до тех пор, пока оставалась надежда быть услышанным. Потом сел на колени, страдая от унижения, отвергнутый всеми, даже тюремщиком, и принялся за свою скорбную трапезу, вылизав миску так, что не пропала ни единая капля бесценной влаги.

«Еще целый день и целая ночь», — подумал он, готовя себя к худшему. Мысль о том, что придется провести здесь, в темноте, в одиночестве и безмолвии еще один день, приводила его в отчаяние. Он знал, что если потеряет над собой контроль, то тогда первым сдастся не тело, а рассудок, который, жаждая света и звука, начнет их выдумывать. В таком случае лучше смерть, чем безумие. Самым безжалостным унижением показалось ему то, что и покончить с собой в этой черной норе было нечем.

 

* * *

 

Посредине огромного зала возле дубового стола с узорной резьбой друг против друга стояли два человека. В зале, украшенном коврами и гобеленами, царила полная тишина.

Епископ жестом пригласил гостя сесть. Старый еврей поклонился в знак благодарности и, аккуратно поддерживая складки своего одеяния, опустился на стул. Спина у него была сгорблена, и не только под бременем лет, проведенных над бухгалтерскими книгами, но — как подумал епископ — видимо, от каких-то еще тягот. Движения у старика были неуверенные, голос подрагивал. Внешне он был совсем не похож на того Авраама Санчеса, какого епископ представлял себе после долгих лет переписки.

Монсеньор Иоанн, нынешний епископ, был возведен в сан и прибыл в Арагон по распоряжению его святейшества Папы Иоанна XXII, в тот же год, когда Авраам Санчес по приказу отца вошел в семейное дело и занялся ростовщичеством. С тех пор Авраам всегда помнил, какое пережил разочарование, узнав, что ему никогда не позволят стать тем, кем он хотел. «Пусть твои братья работают руками, — сказал ему отец, введя в комнату, где хранились приходно-расходные книги. — Ты в жизни не будешь держать ничего тяжелее пера». Знал он и то, что, именно помня свои обиды, внял уговорам сына и позволил ему заняться медициной, к которой сам относился с сомнением. Теперь-то он понимал причину отцовской жестокости и жалел, что не смог удержать сына дома.

С тех пор прошло много лет, за которые еврей не раз помог церкви решить денежные дела, и переписка их с епископом насчитывала больше трех сотен писем. Отношения их были выгодны для обоих. Авраам со своей стороны дал возможность почтенному прелату в любой момент получать почти любую наличность для дорогих обрядов, ни разу не высказав своих мыслей о том, что Богу должно быть все равно, в каком доме и в какой одежде ему служат. Он довольствовался процентами, держал свой цинизм при себе, а с течением лет проникся уважением к Иоанну.

Епископ относился к нему с тем же почтением и потому был удивлен, увидев перед собой человека, с виду немощного настолько, что казалось невероятным, чтобы такая развалина могла теперь вести дела твердой рукой, чем всегда отличался Дом Санчесов. Изучая друг друга, оба долго молчали, и каждый пытался соотнести образ собеседника, сложившийся из переписки, с тем, что видели его глаза.

Епископ заговорил первым:

— Вы, мой друг, оказались совсем не таким, каким я вас себе представлял. Я считал, что вы меня выше. Вы настолько могучий финансист, что я представлял вас гигантом.

Маленький, хилый старик улыбнулся.

— Прошу меня простить, ваше преосвященство, если я вас разочаровал. Мне остается только надеяться, что ум мой с годами не одряхлел подобно телу.

— Насколько мне известно, едва ли, — рассмеялся церковник. — А теперь позвольте пригласить вас к столу. Путь у вас был неблизкий, а мы оба не молоды.

Епископ дернул шнурок, призывая послушника, и через несколько минут тот внес на прекрасном серебряном подносе хлеб, сыр и фрукты.

Епископ благословил еду по-латыни, еврей пробормотал себе под нос несколько слов на иврите. Когда же оба одновременно закончили короткую молитву, взгляды их, обратившись к свечам, встретились. Иоанн поднял серебряный кувшин, налил вина в два бокала. Взял один, полюбовался на свет цветом вина, игравшего роскошными красками, и протянул его гостю со словами:

— Итак, Авраам, вот мы и встретились лицом к лицу после стольких лет. Не скрою, мне любопытно узнать, что вас сюда привело.

Старый еврей, не ответив, занервничал, и нож, которым он резал лежавший на подносе сыр, дрогнул. Епископ же понял, что судьба дает ему против ростовщика орудие, которым когда-нибудь он непременно воспользуется, каким бы ничтожным оно ни оказалось, и подстегнул старика, изобразив на лице сочувствие.

— Прошу вас, Авраам, — сказал он. — Вам и самому прекрасно известно, что мы здесь с вами за нашей скромной трапезой не просто хозяин и не просто гость. Если вас постигла нужда, говорите о ней смело. Вы пришли в Дом Господа, и Он не оставит вас Своей милостью.

Авраам, стараясь забыть про боль в старческих костях, попытался придать себе вид уверенный и достойный. Он даже будто бы показался собеседнику выше, когда выпрямил спину и расправил плечи, сидя на своем резном стуле. Мельком еврей подумал о том, что стул этот, произведение искусства, стоит, наверное, крестьянскую десятину с дворов этак примерно пятидесяти. Окинув взглядом зал, он заметил, что таких стульев вокруг стола двенадцать. «Ну, если кому-то здесь хорошо сидеть, зная, сколько на них потрачено, то деньги не пропали даром», — подумал старый еврей.

Он прокашлялся, прочищая горло.

— Ваша милость, — начал он осторожно. — Наверняка ваши осведомители уже сообщили о том, что произошло в Сервере.

Епископ впился глазами в его лицо. «Откуда ему известно о моих шпионах?»

— Осведомители? Ах да, конечно, — беспечно сказал он. — Вспоминаю, вспоминаю, недавно там у вас произошла одна неприятность… Кажется, осквернение могилы, не так ли?

Он прекрасно помнил о том, что некий еврей посмел осквернить могилу христианина и что еврей этот схвачен. Потерпевшие, семья недавно усопшего мастерового, были в ярости и требовали немедленного суда. Однако подробностей ему еще не донесли, и епископ ничего больше не знал о деле, о котором заговорил Санчес. Еврей прибыл раньше, чем Иоанн успел получить новый доклад, так что епископ решил выразить недовольство аббату Серверы, мысленно возложив на него вину за то затруднительное положение, в котором сейчас оказался. К беседе он был не готов, однако не пожелал разрушить хоть одно хрупкое звенышко в своей знаменитой сети — в сети, о которой еврей даже не догадывался. «О чем еще он узнал, этот старый лис?» — подумал епископ.

— Ваша милость, — продолжал Авраам. — К величайшему моему прискорбию, вынужден сообщить, что осквернителем оказался мой сын.

Кровь отхлынула от лица епископа. Забыв о вежливости, он вышел из-за стола. Осведомители ни словом не обмолвились о преступнике! «Я отлучу от церкви болвана, который не посчитал нужным мне об этом доложить, — гневно подумал он. — Еврей поступил в высшей степени разумно, сам явившись ко мне с этим известием. Ловко же он меня подсек!»

Он отошел от стола и молча смотрел в окно, скрестив на груди руки, будто бы защищаясь от великого зла.

Авраам видел, что епископ разгневан, но не понимал причины. «Наверное, я сунулся слишком рано», — подумал он, испугавшись, что не спасет Алехандро. Передвинувшись на край стула, он с трудом поднялся и на шатких, дрожащих ногах подошел вкруг стола к кипевшему гневом церковнику.

— Мой сын врач, взявший на себя смелость лечить этого христианина, который сам его уговорил, хотя оба знали, что это запрещено. Бедолага умирал от чахотки, и сын мой совершил подвиг храбрости и благородства, смягчив последние страдания несчастного. Он использовал все известные медицине лекарства, не щадил ни времени, ни сил. Все, что он получил за лечение, — это лопату. Ваша милость, лопату! Он решился обследовать тело умершего, чтобы узнать причину болезни. Мой сын не считает, что совершил преступление.

Старик замолчал, надеясь найти участие, но наткнулся лишь на холодный взгляд. Собравшись с духом, Авраам продолжал:

— Мой сын не ограбил могилу. Если бы ему не помешали, он вернул бы тело на место, где тому и положено быть. Схватили его, как раз когда он направлялся на кладбище. Он ничего не взял и не надругался над телом.

— Однако, — сурово произнес епископ, не сводя взгляда с лица еврея, — даже у Моисея сказано: не возжелай добра ближнего своего. Мудрецы всякой веры учат нас, что тело также является имуществом и о нем надлежит заботиться более всего. Может ли быть на свете грех более мерзкий, чем попытка украсть вместилище, в каком пребывает человеческая душа во время земных своих странствий? Можно ли простить преступника только на том основании, что сам он не считает свой поступок преступлением? Определение природы зла есть прерогатива церкви, и здесь не приходится говорить о том, что считает жалкий еврей.

— Ваша милость, я признаю, поступок его безрассуден и опрометчив. Мы, иудеи, так же как и вы, считаем тело даром Господним. Однако сын мой всегда тянулся к знаниям. Ради знаний он не останавливался ни перед чем. Если кто и заслуживает наказания, так это я, за то, что дал ему надежду прожить жизнь, забыв о покорности, свойственной нашему народу. Умоляю вас, переложите вину на меня. Казните меня вместо него.

Епископ снова взглянул на старика, который стал ему за многие годы невидимым другом, а теперь неожиданно превратился в противника. Перед ним стоял слабый, усталый человек, обрекший душу за ложную веру гореть в вечном огне. Епископ считал себя в своих владениях защитником и опекуном евреев, но это уже переходило все границы. Глаза его вспыхнули, и, впившись взглядом в лицо Авраама, Иоанн прошипел:

— Как смеешь ты предлагать мне подобное? Я позволил евреям Арагона жить спокойно, я всегда соблюдал Конвивенцию.[5]Сам его святейшество Папа возложил на меня ответственность за проведение в моем епископате политики терпимости к иудеям. Как ты мог допустить, чтобы твой сын свел на нет все мои усилия? Если оказалось, что я не способен контролировать арагонских евреев, то к вам скоро пришлют менее снисходительного патрона.

Авраам не произнес ни слова. «Так вот в чем дело! — сообразил еврей. — Он боится утратить власть». Но в его силах было исправить дело — старик знал, каким образом устроить так, чтобы это происшествие пошло во благо епископу. «Только не показать своей слабости, — подумал он, — иначе епископ не согласится». Больше Авраам не умолял. Он расправил плечи и заговорил твердо и решительно:

— Ваше преосвященство, мне ли не знать, какими милостями вы оделили евреев, и как наш народ процвел в Арагоне под вашей защитой. Со своей стороны мы также прикладывали все усилия, чтобы сохранить мир с христианами, изо всех сил желая процветания всем религиям в вашем епископате.

Епископ посмотрел в лицо Аврааму, удивленный тем, что попытка устрашить старика закончилась безуспешно.

— Продолжай, — осторожно сказал он. — Не уверен, что я хорошо тебя понял.

Авраам достал из рукава свиток.

— Ваше преосвященство, я привез с собой запись всех расчетов епископата с Домом Санчесов. Мне доставило бы великое удовольствие проверить их с вами еще раз. Возможно, нам лучше вернуться за стол и продолжить трапезу. Нам обоим есть над чем поразмыслить, а думается — по крайней мере, мне — лучше на полный желудок.

Недолго поколебавшись, епископ двинулся к столу. Авраам, дождавшись, когда сядет Иоанн, довольный опустился на место. Они ели молча, каждый прокручивая в уме все схемы и варианты. Что выторговать? С чем расстаться? Два этих человека, умудренных многими прожитыми годами, готовились к разговору, как воины к битве, с той лишь разницей, что их оружием были опыт и знания. Епископ вдруг осознал, что эта история сулит немало выгод и он сможет отправить в Авиньон суммы куда выше тех, каких от него ждет Папа. Старания его оценят, и он укрепит свою репутацию прекрасного пастыря, который верно и преданно служит Церкви и его святейшеству на земле Арагонской. Авраам же размышлял лишь над тем, что потребовать взамен погашения немалых долгов епископата. С радостью он простил бы их все в обмен на жизнь сына и разрешение ему начать все заново, перебравшись в другое место. Но епископ не отделается просто освобождением, он, Авраам, поставит условием гарантию безопасного выезда Алехандро за пределы Испании под надежной охраной, выделенной епископатом.

Епископ кликнул послушника и, когда тот убрал со стола, велел принести еще свеч. Канделябры вспыхнули ярче, епископ и его гость, оставшись одни, снова сели за стол, чтобы наконец покончить с этим неприятным делом.

Авраам начал произносить заготовленную речь по памяти, которая, слава богу, у него еще имелась, и неплохая:

— Ваша милость, много лет подряд я имел счастье жить под вашим покровительством. Я, безусловно, сгораю от стыда из-за того оскорбительного бесчестья, какое мой сын нанес усопшему христианину. Поскольку не в моих силах отплатить вам за все великодушие, с каким вы позволяли нам служить все эти годы, я хотел бы продемонстрировать крохотный образец своей благодарности и признательности.

С этими словами старый еврей развернул на столе перед епископом свиток, чтобы тот изволил взглянуть на все долговые записи. Иоанн принялся внимательно читать цифры, расположенные в двух колонках, где в первой значился год займа, во второй — сумма долга. Часть долгов, до сих пор не оплаченных, были старыми. Даже если забыть о процентах и не брать взаймы вновь, то ему, чтобы расплатиться с кредитором, понадобится несколько лет подряд собирать десятину с пятидесяти крестьян, при условии, что каждый год будет урожайный. Епископ обругал себя, искренне пожалев, что выпустил из-под контроля долги Церкви жалкому еврею.

Авраам вновь скатал свиток и, вытянув руку, поднял его над свечой, постаравшись, чтобы намерение его было понято.

— Видимо, наступила пора пересмотреть долги, — сказал он. — Уверен, мы могли бы прийти к соглашению, которое устроило бы нас обоих.

Епископ понял.

— Друг мой, вы всегда были ко мне добры, — сказал он. — Однако я не могу принять ваш щедрый дар Церкви, не попытавшись ответить тем же. Наверняка и я мог бы стать полезен для вашей семьи в трудную минуту.

Авраам Санчес сказал, что ему нужно, и голос его не дрогнул, а был сильным и твердым:

— Мой сын должен быть освобожден из-под стражи, получив гарантии безопасности для выезда в Авиньон. Ему понадобится охрана, и поскольку я не имею на ваших людей влияния, то прошу вашей помощи выделить ему достойное сопровождение. Человека, которого вы знаете и кому можно доверять. Разумеется, он получит за свои труды достойное вознаграждение.

Не веря своему счастью, епископ едва сумел скрыть ликование. Просьбы были пустяшные, выполнить их не составляло труда.

— Что еще вы потребуете от меня потом, когда эта задача будет выполнена?

Авраам поднялся за столом, выпрямившись во весь свой небольшой рост, чтобы придать себе вид самый уверенный и достойный. Он посмотрел в глаза епископу и честно сказал:

— Ваше преосвященство, нет на свете ничего, что было бы в ваших силах и что могло бы сравниться для меня с тем, что вы уже пообещали сделать. Мой сын всего лишь споткнулся о камень, который ему встретился на пути. Забыть про ваш долг — это крохотная цена за его жизнь.

С улыбкой, почти презрительной, Иоанн, епископ Арагонский, ответил еврею Аврааму Санчесу:

— В таком случае будем считать, что сделка состоялась. Жгите записи.

Оба не произнесли ни слова, когда еврей поднес пергаментный свиток к пламени свечи и тот загорелся, наполнив комнату тошнотворным запахом жженой кожи, достойным завершением постыдной сделки. Дождавшись, пока пергамент догорит до конца, епископ обратился к ростовщику:

— Я попрошу заняться вашим делом солдата по имени Эрнандес. Он не раз выполнял для меня самые разные поручения. Он терпимо относится к иноверцам и будет лишь благодарен вам за работу. Но предупреждаю: если он узнает, что должен будет охранять еврея-преступника, то способен заломить цену такую, что может и вас пустить по миру.

Авраам подумал о том, что с радостью заложил бы душу, лишь бы вернуть сыну свободу, хотя усомнился в том, что солдат удачи, пусть самый алчный, способен запросить за охрану больше, чем у него есть.

— В таком случае, ваша милость, не откажите в любезности, договоритесь с ним о цене сами.

— Сделаю, что смогу, — сказал кардинал. — На рассвете за вами придут. К тому времени вы уже будете знать все условия.

Авраам слегка поклонился в знак благодарности. Попрощался, с огорчением пожалев о том, что их дружба, по-видимому, закончилась. До сегодняшнего дня сам он высоко ценил свою переписку с епископом. Она была для них как шахматная партия, разыгрываемая искусными игроками, и теперь ему будет этого не хватать.

Епископ, словно желая в знак уважения проводить гостя, дошел с Авраамом до дверей зала. Однако там, к изумлению еврея, отвратительно и жестоко его оскорбил, протянув для поцелуя украшенную перстнями руку.

С негодованием взглянул еврей на епископа. Он смотрел на протянутую ему руку, и ему больше всего хотелось на нее плюнуть. Но даже если Господь послал ему случай выразить презрение к продажному святоше, то сыну его это добра не принесет. Он подавил в себе гадливость, согнулся в поклоне и сделал то, что от него требовалось. Выпрямился, взглянул недобро на церковника и вышел вон.

Потянув за шнурок, епископ вызвал послушника. Молодой человек вошел в зал, как всегда, бесшумно и с почтением приблизился к кардиналу.

— Пойдите, брат, попросите повара отыскать мне мерзавца Эрнандеса. Ему-то наверняка известно, в какие таверны ходят всякие мошенники.

— Что ему следует передать, ваше преосвященство? — спросил молодой человек.

Кардинал почесал подбородок, не зная, что бы придумать.

— Гм, — сказал он, — этому Эрнандесу лишнего говорить не стоит, однако же он нам нужен. — Он задумался на минуту. — Пусть скажет ему, что он потребовался Церкви и ему предстоит важное задание. Ему придется уехать. Пусть повар намекнет, что его ждет хорошая плата. И что я хочу видеть его через час. — Жестом он показал послушнику, чтобы тот удалился. Почтительно кланяясь, тот двинулся к двери, а епископ добавил: — Немедленно пришлите ко мне писца.

Ждать писца он вышел на балкон, где какое-то время молча смотрел на звезды, как всегда изумляясь великому таинству небес. «Какая сила, — подумал он, — заставляет солнце каждый день проделывать свой путь по небосклону?» Ему доводилось слышать, что далеко на севере есть страны, где солнце не садится полгода, а потом еще полгода стоит беспросветная ночь. И он в очередной раз подивился тому, как прихотливо устроен мир. «Безусловно, — подумал он, — наше огненное светило направляется дланью Господа».

Но вскоре его размышления были прерваны появлением писца, который, поцеловав его перстень, тут же принялся на длинном столе раскладывать свои принадлежности. Епископ велел написать: «Подателю сего письма и охране его предоставить свободный проезд по повелению его преосвященства Иоанна, епископа Арагонского».

Писец подал пергамент, и епископ поставил свою печать.

— Теперь письмо, — сказал он и начал диктовать.

 

«Преподобному отцу Иосифу ордена Святого Франциска

Достопочтенный брат, приветствую тебя во имя Господа нашего Иисуса Христа Спасителя. Милостью Господа и во славу Его, я заключил соглашение с евреем Авраамом Санчесом, аннулирующее денежные обязательства Святой Церкви перед Домом Санчесов. В обмен на его снисходительные уступки нам я согласился освободить сына его Алехандро, находящегося у вас под стражей и обвиненного в мерзком грехе осквернения могилы усопшего, дабы передать его в руки сеньора Эдуарде Эрнандеса, чью личность подтвердит наличие у него моей личной печати. Сеньору Эрнандесу поручено вывезти подлого еврея за пределы нашего доминиона, с тем чтобы тот никогда более не возвращался.

Уведомь ростовщика Авраама Санчеса, что семье его также надлежит навсегда покинуть Арагон и всякая деятельность здесь отныне ему запрещена. Им предписывается покинуть город до заката солнца второго дня, считая с того момента, как ты получишь это письмо, и всякое их добро, которое они не возьмут с собой, перейдет в собственность Церкви, дабы умножить ее сокровища во славу Отца нашего Господа Всемогущего.

Прежде чем отпустить еврея, клейми его, дабы всем было видно, что он еврей. Дабы никогда больше он не нанес христианам ущерба.

Да поможет тебе Господь исполнить эти важные поручения. Выполни, как я сказал, во имя Христа и Матери Его Пресвятой Девы Марии, и воздается тебе по делам.

Иоанн, епископ Арагонский».

 

Епископ скрепил пергамент печатью. После чего писец написал еще одно рекомендательное письмо и был отпущен. Минуты через три после его ухода в дверь тихо постучали, и послушник объявил о прибытии сеньора Эдуарде Эрнандеса.

 

* * *

 

Свет снова иссяк, снова Алехандро забылся дремотой, и так прошла еще одна ночь. Когда же сквозь дверные щели проник новый луч, он стал ждать тюремщика, который должен был принести жалкую трапезу. Тело его исстрадалось от жажды и голода, однако он ждал не пищи. Опустившись на четвереньки рядом с дверцей, не отводя глаз от щели, он прислушивался к каждому звуку. Каждые несколько минут, он, не теряя бдительности, вытягивал одну ногу, потом вторую, разминал кисти рук, таким образом готовясь к появлению стража. Он понимал, что, когда дверца откроется, свет снова его ослепит, и к этому тоже был готов.

Наконец он услышал еле слышные шаги тюремщика, и все в нем напряглось. Чем ближе звучали шаги, тем отчаяннее колотилось сердце, почти заглушая все остальное. Шедший остановился, и Алехандро услышал звяканье миски. Зашуршала одежда, звякнул засов.

Когда дверца открылась, Алехандро отвернулся, прикрыв для верности ладонью глаза, и наугад вцепился в руку, появившуюся в проеме. Он почувствовал теплоту кожи, и от тепла этого в нем вспыхнули волнение и надежда. Затем последовала борьба, и он открыл глаза ровно в ту секунду, когда тюремщик выхватил руку. Перед тем как дверца захлопнулась, в лучах яркого, прекрасного света Алехандро увидел, что рука бросила к нему в нору не миску и не хлеб, а тонкий свиток пергамента.

В первое мгновение он даже не понял, что это такое, и закричал:

— Одно только слово! Я прошу всего лишь одно слово! Прошу вас, умоляю, скажите, где я!

Наступила тишина, но, поскольку шагов не было, Алехандро догадался, что мучитель его стоит рядом. Он едва не прослушал слова, обращенные к нему:

— Замолчи, иначе я не смогу тебе помочь.

Алехандро взял себя в руки. Отер лицо грязным рукавом и шепотом произнес:

— Благослови вас Господь, сеньор. Неведение о том, где я и что ждет меня, приводит меня в отчаяние.

Голос за стеной посуровел:

— Предпочитаю благословение моего Бога, еврей. Слушай внимательно, у нас мало времени.

— Простите меня, пожалуйста, — взмолился Алехандро, — я сделаю все, что ни скажете, но только, прошу вас, скажите…

— Замолчи! — зашипел его собеседник. — Ты уже понял — не так ли? — что я принес письмо. Оно от твоего отца.

Алехандро зашарил руками и в конце концов нащупал пергамент. Торопливо он разорвал нитку и разочарованно опустил письмо.

— Здесь ничего не видно, не прочесть.

Священник минуту постоял в раздумье. Отец еврея заплатил ему за письмо, а не за свет.

— Да пошлет тебе свет твой Бог, еврей, — сказал он и, злобно усмехнувшись, ушел, собираясь вернуться с водой и хлебом попозже, когда узник успокоится.

Алехандро сел, прижавшись к стене спиной, в отчаянии прижимая письмо к груди и дожидаясь, когда глаза снова привыкнут к потемкам. Когда они наконец снова стали различать тонкий луч, падавший от двери, он развернул пергамент, поднес к щели и на этот раз с трудом, но все-таки различил знакомый почерк. Чтобы письмо не прочел священник, отец написал его на языке, известном только евреям, не боясь предательства сородичей.

 

* * *

 

«Сын мой.

Не отчаивайся, ибо скоро ты будешь свободен. Я договорился о том, что тебя вывезут в Авиньон, где ты будешь под защитой папского эдикта. Так мы спасем тебе жизнь. Монахи передадут тебя в руки наемника, у которого будет для тебя пакет. В пакете ты найдешь все необходимое для путешествия. Береги здоровье и не забывай молиться, чтобы Бог даровал тебе силу, какая тебе вскоре понадобится. Да защитит тебя Бог во все дни, пока мы не встретимся снова.

Твой любящий отец».

 

* * *

 

Долго еще Алехандро сидел, прижавшись к стене, и его колотила дрожь. Понимая, что от волнения жажда станет мучить еще сильнее, он заставил себя успокоиться. Отец был прав, как всегда. Силы ему понадобятся.

Он все еще так и сидел там, когда через некоторое время дверца снова открылась, та же рука втолкнула к нему воду и хлеб, после чего он, оставшись в темноте, с наслаждением съел свой кусок, не дав упасть ни одной крошке, и вылизал миску. На этот раз он не мечтал о побеге, не выпрашивал милости, а приготовился ждать, когда за ним придут. Вскоре его сморил сон.


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 | 51 | 52 | 53 | 54 | 55 | 56 | 57 | 58 | 59 | 60 | 61 | 62 | 63 | 64 | 65 | 66 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.017 сек.)