АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Умиротворение, невмешательство и «непредсказуемый» Сталин

Читайте также:
  1. Кул-ра Беларуси в условиях сталинской модели развития общества.
  2. ОДИННАДЦАТЫЙ УДАР ТОВАРИЩА СТАЛИНА
  3. Открытое письмо Сталину
  4. Советский Союз в последние годы жизни И.В. Сталина
  5. Фашизм, помощь и невмешательство

 

Длящаяся в Испании гражданская война воздействовала на ситуацию в Европе как болезнь, к которой привыкают. Ощущение драматической борьбы и многообразных угроз, связанных с войной в 1936–1937 гг., в начале 1938 г. уже притупилось. Германия выполнила свою задачу 1936–1937 гг., привязав к себе Италию. Британское руководство начинало ощущать, что Испания уже не выполняет роль отвлекающего фактора для Германии и Италии. Франция колебалась между двумя угрозами — образования прогерманского режима в тылу и, с другой стороны, втягивания в войну с Германией из-за Испании. Опасность революционных искр, разлетающихся из испанского очага, стала не столь актуальной после падения радикального правительства Ф. Ларго Кабальеро. Зато более умеренное правительство Х. Негрина имело (и не без оснований) репутацию прокоммунистического, что ставило в повестку дня появление на западе Европы советского плацдарма.

В этих условиях перед дипломатией Великобритании и Франции встала альтернатива: поддерживать конфликт в равновесии или открыто встать на сторону Франко, чтобы сделать его режим из прогерманского нейтральным в возможном мировом конфликте. Республиканское руководство так и не поняло этой альтернативы, продолжая рассчитывать на то, что Франция «одумается» и поддержит Республику. Однако шанс на это возникал только в случае прямого военного столкновения Франции и Великобритании с одной стороны и Германии и Италии — с другой.

К войне в Испании «привыкал» и Сталин. Во второй половине 1937 г. там возникло равновесие, что нельзя было сказать об остальном мире. Важнейшее значение для СССР играло начало японо-китайской войны 7 июля 1937 г. Япония давно была потенциальным противником СССР, и, несмотря на старые обиды, Сталин решил поддержать Чан Кайши. Теперь советская помощь поступала и в Китай, и ее объем «вычитался» из того, что СССР мог поставлять в Испанию. Этот театр был даже важнее для СССР, чем Испания — ведь на этот раз борьба развернулась в непосредственной близости от советских границ. Сдерживание Японии на дальних подступах к СССР было для него крайне важным на протяжении всех 30-х гг.

А с весны 1938 г. нарастала и военная угроза на Востоке Европы в связи с Чехословацким кризисом. Так что СССР и сам нуждался в вооружениях. Тем не менее, помощь Испании продолжалась.

Более того, Сталина раздражали и двойственные внешнеполитические маневры Республики за спиной СССР. Негоже стране «народной демократии» иметь самостоятельную внешнюю политику — этим наверняка воспользуются враги.

Хотя посол Гайкис и докладывал, что Асанье и Барриосу близки взгляды о долгосрочном союзе[1467] с СССР, однако Сталину уже сообщили, что Асанья ведет рискованную игру со странами Запада за спиной Советского Союза. Во время майского кризиса Асанья, по выражению А. Виньяса, «двинул пешку» — направил Х. Бестейро в Лондон на коронацию Георга VI. «Ларго Кабальеро предложил Мартинеса Баррио как председателя Кортесов, но Асанья был против. Несомненно, он хотел видеть в качестве представителя Бестейро, одного из немногих политиков, которые разделяли его мнение на предмет малой вероятности победы»[1468]. Коронация Георга VI 12 мая стала европейской дипломатической «тусовкой», где можно было обсудить животрепещущие политические проблемы в неформальной обстановке. Бестейро стал уговаривать английских и французских дипломатов выступить в качестве посредников в достижении мира с Франко. При этом Бестейро так скрывал свои переговоры о мире, что они стали всем известны.

Как справедливо пишет А. Виньяс, «вмешательство Асаньи могло иметь очень тяжелые последствия. Иден говорил об этом с Литвиновым, который также присутствовал на коронации. Последнему подобное вмешательство также не показалось пустячным. Когда в следующем месяце Паскуа[1469] проводил одну из своих периодических встреч со Сталиным, Молотовым и Ворошиловым, Сталин спросил о его впечатлениях в связи с ситуацией. Посол передал последнее устное сообщение Ларго Кабальеро, выражавшее твердую уверенность в конечной победе. Трудности заключались в несоответствии и недостаточности вооружения. Посол также добавил, что новое Правительство следует той же линии. Сталин холодно посмотрел на него и бросил ему в лицо: „Так то, что Вы мне говорите, не согласуется с недавними хлопотами представителя президента Республики о приостановлении военных действий и, затем, о посредничестве в достижении мира“»[1470].

Однако этот эпизод хоть и огорчил Сталина, но пока не определял его политики в отношении Республики. Ведь теперь, после свержения строптивого Ларго, она могла воевать «как надо», опираясь не на самоуправленческую социальную революцию, а на твердую дисциплину. Ведь именно это обещали Сталину майские победители, а Штерн заверил, что осенью противник «покатится». От выполнения обещаний зависела и политика Сталина.

 

* * *

После прихода к власти Негрин всячески демонстрировал советским представителям готовность к самой тесной связи. 23 мая 1937 г. посол Гайкис на встрече с Негрином обсуждал перспективы долгосрочного сотрудничества Испанской республики и СССР как на основе взаимовыгодных экономических отношений, так и идейной близости советских людей и испанцев, готовых сплотиться под руководством объединенной социалистической партии, которая завоюет «в Испании руководящее место» и направит «все дальнейшее развитие Испании по определенному пути»[1471]. Готовность идти «по определенному пути» должна была выгодно отличать «своего» Негрина от «чужого» Ларго.

Так будут говорить с посланниками Сталина лидеры стран «народной демократии» на начальном этапе их существования. Беседа ведется так, будто победа над Франко уже достигнута. Но пока сумели победить только «внутреннего врага» (да и то не окончательно). Гайкис прагматично добавляет, что основа сохранения таких настроений Негрина — советская помощь Испании[1472].

Каковы были планы Сталина в отношении Испании Негрина? Следуя за советской историографией и доверяясь официальной позиции СССР, историк А. Виньяс уверен: «Вопреки страхам Франции, Британии, США и прочих, Сталин не собирался устанавливать в Испании начальную стадию народной республики, как в Центральной и Восточной Европе после Второй мировой войны… Этого не позволяли ни геостратегические, ни геополитические обстоятельства»[1473]. Сталин, однако, руководствовался не только геополитикой. Если бы не так — он и вовсе не «влез» бы в Испанию. Впрочем, вот-вот Вторая мировая война серьезно переменит и эти геополитические «расклады». Уже в 1939 г. Гитлер будет готов идти на большие уступки СССР. Но для запуска своего плана завоевания Польши Гитлер дождется падения Испанской Республики. История, таким образом, была полна альтернатив, в которых Республике было место, пока она сражалась.

Мотивы Сталина представляют нерешаемую проблему для историков, которые отрицают его намерение контролировать внутриполитический процесс в Республике. Такие усилия — и ради чего? Чтобы после завершения Гражданской войны просто уйти с доброй улыбкой? А. Виньяс нашел такой мотив: «Сталин надеялся наугад и часто посредством скромной поддержки левых слегка подтолкнуть французов к сопротивлению экспансионистским действиям Оси, хотя и знал, что не стоит ждать от Парижа многого»[1474]. «Слегка подтолкнуть», хотя уже в 1937 г. очевидно, что «не стоит ждать»? И это должно объяснить те жертвы, которые Сталин принес на алтарь Испанской республики? Все-таки Сталин был кем угодно, только не наивным альтруистом.

Сталин решал в Испании более важные задачи, чем сомнительное «вразумление» Франции. В случае сохранения Республики возникала возможность получить плацдарм на западе Европы с вытекающими из этого многочисленными возможностями. Даже если Республика уже не могла победить, ее борьба имела для СССР большой смысл, отвлекая Германию и Италию в направлении, противоположном от Советского Союза. В любом случае для Сталина было важно, чтобы Республика продолжала сопротивляться, а не маневрировать за его спиной. А для этого важно было держать пальцы на пульсе политической системы Республики. Причем желательно недалеко от горла.

 

* * *

В 1936 г. Испания для СССР была важнейшим направлением европейской политики, но в условиях нарастания угроз и ограниченности ресурсов Советского Союза это не могло продолжаться вечно. Отношение Сталина к Испанской республике нередко связывают с его капризным характером, ставя этот волюнтаристский фактор на первое место наряду с более рациональными мотивами советского лидера. Так, Ю. Рыбалкин утверждает: «Позиция Сталина в отношении Испанской республики была непредсказуемой и менялась в зависимости от его настроения, обстановки на фронтах Пиренейского полуострова и международной арене. Постепенно интерес Сталина к стране „Х“ пропал, наоборот, возникло неприятие. С середины 1937 г. на заседаниях Политбюро ЦК ВКП(б) чаще стали обсуждать вопросы помощи не Испании, а Монголии и Китаю (страна „Z“), а также проблемы борьбы с „антигосударственными элементами“ внутри страны. Перемены в настроении Сталина сказались на объемах и интенсивности военных поставок Республике»[1475]. «Капризный» Сталин. Нет бы забыть о Китае и внутриполитических проблемах и заниматься только Испанией…

А. Виньяс комментирует мнение Ю. Рыбалкина: «Наконец, такие авторы как Рыбалкин (2007), вводят личный фактор. Сталин перестал интересоваться Республикой так, как раньше.

Вряд ли это можно объяснить переменами настроения, хотя такой вариант тоже нельзя исключать»[1476]. Так исключать или не исключать? Все-таки этот вопрос принципиален, ибо категорически поставлен Ю. Рыбалкиным. Были ли паузы в снабжении вызваны настроением Сталина или конкретными военно-политическим причинами? А причины такие были. Помощь «стране Z» (Китаю) была обусловлена не капризным настроением Сталина, а вполне конкретной угрозой с востока.

Несмотря на некоторые колебания, А. Виньяс все же развивает версию о «парадоксальности», то есть в данном случае неразумности поведения Сталина в отношении к Испании в 1937 г.: «Начиная с лета 1937 в динамике внешних поставок создалась парадоксальная ситуация, которая имела драматические последствия для республиканцев. Муссолини продолжил и даже усилил поддержку Франко»[1477]. А Сталин ослабил поддержку своих верных друзей.

С точки зрения сторонников республиканской «партии порядка», при Ларго Республика не могла победить, потому что это правительство было слишком уж революционным, а при умеренных и рассудительных Негрине и Прието победа забрезжила на горизонте, но помахала Республике ручкой. Кто виноват? Ну конечно Сталин, кто же еще. В самый удачный момент после мая (летом) «парадоксальный» Сталин перекрыл кислород, подчиняясь капризу, перемене настроения: «В свете событий, Негрин и Прието в качестве председателя правительства и министра обороны соответственно, быстро заметили, что ветер с востока больше не дует в том же направлении и с той же силой, что раньше»[1478].

Но так ли «быстро» это произошло? Летом ли? И парадоксальным ли образом?

Для А. Виньяса и сторонников версии «Сталин — человек настроения» важно показать, что СССР перестал помогать Республике именно в тот момент, когда она получила надежные шансы на победу. «Когда Республика наконец получила сильное правительство и покончила с внутренними разногласиями, которые сделали безрезультатными многие ее усилия в течение первого года войны, новые руководители, начиная с Негрина и Прието, столкнулись с некоторой отчужденностью Советского Союза. Сталин снова изменил подход в ноябре 1938 г., но было уже слишком поздно»[1479]. Но испанские лидеры столкнулись с «отчуждением» Сталина не сразу, и новые поставки шли в Испанию все же не только с ноября 1938 г., но и раньше. Поставки продолжались во второй половине 1937 г. и были относительно регулярными — в среднем по одной в месяц, в марте 1938 г. — три, а в апреле — две[1480].

Утверждение о том, что Сталин «отвернулся» от Испании именно тогда, когда в Республике образовался «дееспособный» режим, призвано «объяснить», почему эта «дееспособность» вылилась не в победы (а ведь прежде была Гвадалахара), а в сплошные неудачи. В действительности Сталин дал Негрину и Прието достаточно времени, чтобы проявить себя. Советские поставки могли позволить республиканскому командованию успешнее действовать и в июле 1937 г., и в октябре 1937 г., и в январе — феврале 1938 г., и даже в марте — апреле 1938 г. Но оказалось, что между советскими поставками и ходом военных действий нет прямой связи. В декабре 1937 г. республиканцы действовали успешнее, чем в июле — октябре 1937 г. Причины неудач второй половины 1937 г., как мы видели, находились не столько вовне, сколько внутри Республики.

Советские руководители не могли не испытывать разочарования новым республиканским руководством. Если весной Республика, по существу, получила возможность перехватить инициативу, то летом 1937 г. она все еще не сделала этого. Ради чего тогда была вся эта кампания против Ларго Кабальеро? Обещали побед — и не справились, лишь время потеряли на политическую междоусобицу.

Пытаясь переложить на СССР ответственность за неудачи Республики Негрина, А. Виньяс пишет, что помощь Сталина «ослабела в течение двенадцати критических месяцев, с ноября 1937 г. по ноябрь 1938 г. В любом случае она не была достаточной ни для того, чтобы покрыть материальные недостатки Народной армии ни, тем более, быть противовесом постоянных поставок, которые Франко до конца получал от Италии и Третьего Рейха… Когда Негрин принял пост председателя Правительства, Республика, говоря технически, уже проиграла войну»[1481].

Но Негрин пришел к власти не в ноябре 1937 г. С мая по ноябрь 1937 г. — достаточный срок, чтобы продемонстрировать, что республиканцы стали сражаться лучше. А они при Негрине и Прието стали сражаться хуже. И это был результат их политики, а не изменения политики Сталина.

Решающим был период не 1938 года, а весны — лета 1937 г., когда республиканцы получили возможность перехватить инициативу, когда Франко, сконцентрировав силы на Севере, воевал на два фронта. Вместо того, чтобы сосредоточить усилия на деле победы, на подготовке наступательной операции, коммунисты и социал-либералы увлеченно боролись за власть, а Республика теряла время. Летом они провели операцию в своем стиле и стало ясно, что их методы не лучше, а хуже, чем стиль войны Ларго Кабальеро. После июля 1937 г. шанс перехватить инициативу был практически упущен.

В марте 1937 г. республика еще не проиграла войну. Что же такого случилось за два месяца, прошедшие до прихода Негрина к власти? Ничего катастрофического, кроме падения Ларго Кабальеро и прихода к власти коалиции во главе с Негрином. И хоть это стало ясно не сразу — да, с приходом Негрина Республика проиграла войну. И прежде всего — вследствие внутриполитических причин, установления нового режима в Республике. Именно в силу этого, а также самого политического кризиса, спровоцированного противниками Ларго Кабальеро, в решающий момент войны время было упущено[1482].

 

* * *

Летом 1937 г., «как только советское правительство ослабило помощь, фашистские диктаторы резко увеличили свою. Нет ничего удивительного в том, что Республика оказалась в совершенно проигрышной ситуации»[1483], — утверждает А. Виньяс. Когда точно уменьшили? На какие операции могли повлиять проблемы с поставками? Во всяком случае, не на бездарно упущенные возможности под Брунете и в Арагоне.

Советская помощь к середине мая 1937 г. составила 333 самолета, 256 танков, 60 броневиков, 236 орудий среднего калибра[1484]. И поставки продолжались. К июню было поставлено 409 самолетов, из которых в строю было 343[1485]. Это не так мало.

А. Виньяс оценивает соотношение поставок самолетов советского и итало-германского производства с июля 1937 г. как 239–271 к 740–798[1486]. Присоединяя поставки первых двух с половиной месяцев правления Негрина к поставкам времени Ларго Кабальеро, А. Виньяс стремится доказать, что при Ларго Кабальеро Республика получала значительную помощь, а с приходом Негрина — уже нет. Если 1.10.1936 — 1.8.1937 гг. СССР поставил в Испанию 496 самолетов и 714 орудий, то 14.12.1937 — 11.8.1938 гг. — 152 самолета и 469 орудий[1487]. Получается, что в первый период было направлено 49,6 самолета и 71,4 орудия в месяц, а во второй — 19 самолетов и 58,6 орудия. Однако эти арифметические манипуляции А. Виньяса как раз и подрывают его аргументацию: получается, что первые месяцы Негрина относятся к периоду «хороших поставок». Более того, поставленная тогда техника продолжала действовать и оказывать влияние на ход войны в следующие месяцы. Одновременно испанцы стали собирать самолеты по лицензии сами (было собрано 230 самолетов, что значительно улучшает статистику — более чем в два раза)[1488]. Так что считать, что ситуация в середине 1937 г. была заведомо проигрышной, можно только существенно преувеличивая значение внешних факторов по сравнению с внутренними, что является важной чертой концепции А. Виньяса.

Не будем также забывать, что Франко должен был делить свои силы надвое до падения Севера, а республика концентрировала советскую авиацию в центре. И только с началом войны в Китае и серией разочаровывающих военных неудач Республики летом-осенью 1937 г. советская помощь стала ослабевать, но вовсе не прекратилась.

К тому же динамика поставок зависела и от позиции французских властей. Именно поэтому пришлось придерживать их осенью 1937 г. — зимой 1938 г. (блокада на границе и подводное пиратство в море), а затем лихорадочно проталкивать в марте — июне 1938 г. Как пишет А. Виньяс: «Недостаточная воля увеличивать поставки, которая вменяется в вину Сталину, не смягчалась препятствиями, которые устанавливали французы»[1489]. Это мягко сказано в отношении французов. Сталин давал столько помощи, сколько мог в сложившихся условиях. А вот французы существенно «регулировали» их поступление через границу, что могло оказаться критически важным. Дорого яичко ко Христову дню.

Ситуация зависела далеко не только от количества самолетов. Так, в июле под Мадридом у франкистов было всего лишь полуторное превосходство авиации. Но начальник республиканской авиации Лопатин слишком часто вызывал истребители и измотал летчиков, в результате чего даже опытные стали биться при посадке. А вот в Сарагосской операции Птухин действовал аккуратнее, в результате чего при равенстве сил обеспечил превосходство республиканской авиации[1490].

Как отмечал в своем докладе советский военный советник Арженухин, «переоценивать роль авиации в бою, как это делало испанское командование и некоторые наши товарищи, — неправильно… одна авиация не может заставить покинуть окопы достаточно устойчивую пехоту противника»[1491]. Поэтому даже в условиях превосходства авиации противника республиканцы смогли в декабре 1937 г. взять Теруэль (что обернулось поражением, но, как мы видели, не из-за дефицита авиации у Республики в целом). А затем авиация фашистов сбивала с позиций в Арагоне пехоту республиканцев. Эта пехота здесь теперь была неустойчивой.

Есть и другие претензии к Сталину: «с июля 1937 г., т. е. в переломный момент войны, после падения Бильбао, советская помощь сконцентрировалась на оборонительном вооружении, больше всего на артиллерии, более половины пулеметов и (предполагая более или менее единые критерии) ружей было отправлено в это время.

Изложенное выше подводит нас к очень важным выводам. После того, как Негрин занял пост председателя правительства, т. е. в тот период, когда, по мнению целого ряда авторов, настроенных профранкистски (или антиреспубликанцев, антикоммунистов, сторонников ПОУМ, анархо-синдикалистов, консерваторов, воинов холодной войны или новоиспеченных неоконсерваторов), Сталин устанавливал базу для осуществления своих предполагаемых планов по установлению в Испании народной Республики avant la lettre, на самом деле происходило совершенно иное. Если Сталин перестал оказывать помощь с той же или подобной интенсивностью, как раньше, и которая, кроме того, была несравнима с поддержкой, которую предоставляли Франко фашистские державы, стоит спросить себя, как можно было надеяться на то, что республиканцы выиграют войну»[1492]. Смешав своих оппонентов в одну кучу и по сути объявив их сторонниками профранкистской позиции, А. Виньяс примитивизировал их аргументацию и без труда справился с этим фантомом. Но прочерченные им логические связи сами по себе весьма уязвимы.

По логике Виньяса получается, что Сталин чуть ли не «сдал» Республику в тот момент, когда к власти пришло «оптимальное» правительство. Но трудности с поставками усиливаются позднее. Как мы видели, разбирая ход конкретных операций, весь 1937 год техническое превосходство франкистов не играло решающей роли, а иногда и отсутствовало. Предыдущей помощи и собственных возможностей Республики хватало для того, чтобы пережить перебои в поставках осенью 1937 г.

А. Виньяс исходит из того, что если Сталин не собирался нанести решающий удар по Франко сразу после установления режима Негрина, то он и вовсе отказался от установления контроля над Республикой. Однако одно из другого не следует. Раз уж республиканцы не могут пока победить, несмотря на помощь, оказанную летом 1937 г., они должны сохраняться как фигура в более сложной игре. Сталин вел борьбу не только в Испании, но и на других площадках. И от исхода этой международной борьбы во многом зависела и внешнеполитическая ситуация вокруг Испании. Республика может и должна держаться даже без прежней помощи, пока не изменится обстановка в Европе, после чего можно будет изменить баланс сил на Пиренеях в пользу Республики.

Раз Республика показала свое неумение наступать, даже с помощью современных танков, надо помочь ей обороняться, отправляя артиллерию и пулеметы. Правда, не могло не огорчать, что республиканцы теряют и это оружие. Комдив Вальтер сообщал, что под Медианой часть солдат противника была вооружена «Максимами» и «Дегтяревыми», взятыми под Брунете[1493]. Республике нужно помогать, спору нет. Но она должна беречь полученное. А вот такие испанцы, как А. Виньяс, упрекают Сталина: мог бы и больше присылать. Но если бы республиканцы не бросали оружия, его было бы у них больше.

Регулируя помощь в зависимости от сложной внешнеполитической ситуации, Сталин не отказывался от продолжения борьбы в Испании и не собирался отказываться от позиций, которые коммунисты приобрели в Республике. Чтобы оценить замыслы Сталина этого периода в отношении Испании, совершенно недостаточно наблюдения над динамикой советской помощи Испании во второй половине 1937 г. Как показывает опыт «народных демократий», Сталин и в куда более благоприятных условиях действовал постепенно, и устанавливал коммунистические режимы совсем не так, как этого ожидает А. Виньяс. По его мнению, победа в войне была «минимальным условием для установления Сталиным некого режима, хоть отдаленно похожего на советский, независимо от того, был ли этот вариант реалистичным. Поспешу заметить, что, по моему мнению, таковым он не был (что Сталин, помимо прочего, ясно дал понять самим республиканцам). Геостратегическое положение Испании и геополитические условия тридцатых годов прошлого века существенно отличались от тех, что позволили возвести имперский заслон в Центральной и Восточной Европе, занятых победоносной Красной Армией, которая в этих регионах разбила фашистов и могла устанавливать общие границы с Советским Союзом»[1494]. Ссылка на обстоятельства Центральной Европы как раз опровергает логику А. Виньяса. Трудно отрицать, что там при Сталине установились коммунистические режимы (причем и в тех странах, с территории которых советская армия была выведена или где ее не было вообще). «Народно-демократические» правительства стали создаваться в 1944 г., еще до разгрома Германии. Однако и до завершения войны, и в первые годы после войны Сталин проводил здесь такую же политику, как и в Испании в 1937–1938 гг. — заверял республиканские власти в том, что многопартийность будет сохранена, в то время как коммунисты и их сторонники занимали важные посты в силовых структурах. Когда время придет, можно будет объединить коммунистов и сторонников просоветской политики в объединенную партию, и зачистить оппозицию. Негрин был не против такого сценария, но Сталин не торопился. Момент был не подходящим — всякому овощу свое время.

 

* * *

Испанское правительство, говоря словами посла Паскуа, признавало, что «главной опорой этого правительства была до сих пор активная помощь, оказываемая ему со стороны СССР в военном и экономическом отношениях»[1495]. Но за это испанцы требовали усиления помощи, причем не только оружием, но и продовольствием. А если у СССР нет возможностей «подкормить» испанцев, то и дружба может оказаться под сомнением. Поэтому сохранение просоветского курса Республики требовало внутриполитических гарантий.

На первый взгляд, у Республики «внешняя стратегия не менялась, в отличие от того, что произошло с внутренней политикой. Внешняя стратегия может быть сведена к одной линии поведения: вместе с демократическими государствами — в той мере, в какой будет возможно, с Советским Союзом — обязательно»[1496]. Однако в конкретном воплощении эти два курса мешали друг другу и имели разных политических носителей. С одной стороны — коммунисты, которые играли в большую макрополитическую игру под руководством Сталина. Их ставка была больше, чем Испания, и именно в силу этого они готовы были защищать Республику до последнего патрона.

Но в СССР знали, что сохраняет значительное влияние «партия мира», которая может сорвать игру, сдать важную испанскую позицию. Часть республиканцев, Эскера, баски при «сочувствии Асаньи» обсуждали возможность создания республиканского правительства без коммунистов, которое могло бы заручиться поддержкой Англии и Франции[1497].

Равнодушие Франции к просьбам Республики о помощи лишало перспективы либеральную внешнеполитическую альтернативу. Но если бы курс Франции изменился, это усилило бы правое крыло правительства, что сказалось бы на внутреннем курсе, поставив под угрозу политику коммунистов в Испании.

Негрин пытался удерживать баланс между «партией мира» и коммунистами. Он не был принципиальным сторонником борьбы до конца, но понимал, что в условиях поражений надежды на почетный мир с Франко нереалистичны. И Негрин, и Прието, и Асанья видели выход уже не в победе, а в том, чтобы «укрепив», усилив Республику, заставить Франко пойти на перемирие, закончить войну «вничью». По мнению У. Гарсиа, «это был общий ключевой вопрос, который, тем не менее, с весны 1938 г. разделил политические силы республиканцев на два блока»[1498]. Разумеется, это разделение началось задолго до весны 1938 г. Речь идет о сторонниках более активного ведения войны и более активных поисков мира, «партии войны», ядром которой была КПИ, и «партии мира», которую уже давно возглавлял Асанья и теперь укрепил Прието. Усиление «партии мира» активизировало правых политиков, которые вынуждены были выжидать в обстановке «разгула революции» 1936–1937 гг. На арену все активнее стал выходить Х. Бестейро, с позицией которого сблизился И. Прието. Это привело к новой перегруппировке сил в ИСРП, когда правое («центристское») крыло партии Прието-Негрина, существовавшее в 1936–1937 гг., разделилось на центристское (Негрин) и правое (Прието — Бестейро).

Кроме «партии мира» в Республике проявляла себя и «партия войны» — большой войны. При чем это могли быть одни и те же люди. Ведь Большая война в Европе давала Испании шанс на мир.

29 мая 1937 г. республиканцы при бомбардировке франкистского порта Ибица попали в немецкий крейсер «Дойчланд». 31 мая немцы в ответ обстреляли Альмерию и взяли курс на выход из Комитета по невмешательству.

31 мая Генеральный штаб направил записку совету министров об обстреле немцами Альмерии со «свежей идеей» — не утопить ли в ответ немецкие суда? «Генеральный штаб полагает, что необходимо внести ясность на международной арене, покончив с нынешней фикцией, будто Германия и Италия не ведут на деле войны, что является единственной возможностью выявить нынешнее действительное положение, когда Испания ведет борьбу против трех государств»[1499]. Однако Испания вела эту войну не одна, а в союзе с СССР (во всяком случае, танкисты и пилоты прямо участвовали в военных действиях). Но это не смущало начальника Генштаба В. Рохо. Чтобы противостоять Германии, необходимо «вызвать международную войну большого объема»[1500]. Доклад подписал также и.о. главного военного комиссара — коммунист Михе.

Это предложение вызвало паническую реакцию в правительстве, распоясавшимся военным объяснили их место в политической иерархии и запретили атаковать немецкие суда. Большая война не входила в это время в планы как СССР, так и Франции и Великобритании. Так что Испания осталась бы в изоляции как формальный агрессор перед лицом открытого нападения Германии и Италии. Но именно в эти дни с полной обнаженностью была сформулировано условие выживания Республики — дожить до большой войны в Европе.

После инцидента с «Дойчланд» республиканской авиации было запрещено бомбить базы фашистов[1501]. Однако республиканский флот продолжал вести себя «неосторожно». 15 и 18 июня был обстрелян германский крейсер «Лейпциг».

23 июня Италия и Германия заявили о прекращении участия в патрулировании испанского побережья. Это был серьезный удар по игре в «невмешательство», который обеспокоил дипломатов Франции и Великобритании, вызвав раздражение авантюризмом республиканцев.

Сняв с себя ответственность за патрулирование в интересах «невмешательства», союзники Франко перешли к более решительным действиям на море. Италия развернула подводный террор в Средиземном море. Поскольку страдали суда даже «владычицы морей», это привело в июле 1937 г. к нарастанию напряженности в англо-итальянских отношениях[1502]. Оказалось, что и Великобритания, и Италия привыкли считать Средиземное море своим. Муссолини грезил о возрождении Римской империи, для которой Средиземное море было внутренним озером, а для Британии это была магистраль в Суэцкий канал и дальше в Индию.

Но главной мишенью фашистов были, конечно, советские корабли. 30 октября 1936 г. — 9 апреля 1937 г. был задержан 81 советский корабль, к июлю 1937 г. потоплено 3 советских корабля. В августе 1937 г. «неизвестные подводные лодки» разбушевались еще сильнее. Они атаковали 17 нейтральных судов, в том числе 7 британских, топили суда не только в испанских территориальных водах, но и в Эгейском море и даже у Дарданелл.

Итальянские подводные лодки атаковали суда без предупреждения и не помогали спастись командам потопленных судов. В ночь на 1 сентября итальянцы торпедировали английский эсминец. В следующие два дня они утопили английский танкер и три советских парохода. За первую половину сентября еще шесть британских кораблей были атакованы в Средиземном море. Это было уже слишком.

Великобритания и Франция предложили заинтересованным сторонам провести конференцию по этому вопросу. Италия отказалась, СССР и Испанская республика решили участвовать, чтобы разоблачить итальянских пиратов[1503].

14 сентября 1937 г. в Нионе было подписано соглашение, по которому британскому и французскому флотам поручалось поддержание безопасности судоходства в Средиземном море, при содействии других желающих держав. Их кораблям разрешалось топить подводные лодки, которые атакуют торговые суда. Но СССР не планировал участвовать в патрулировании — у него не было баз в этом регионе. Создать базу на территории Испании Сталин не решился, чтобы окончательно не оттолкнуть Францию советским военно-морским присутствием в непосредственной близости от Марселя.

Агрессор назван не был, что вскоре позволило Италии… присоединиться к патрулированию. Соответствующее соглашение было подписано 30 сентября. Англо-французская эскадра не заходила в итальянскую зону ответственности, где флот Муссолини «искал» собственные подводные лодки.

Для обеспечение Ниона было выделено 35 английских и 25 французских эсминцев[1504]. Через два дня после подписания Нионского соглашения Великобритания и Франция заявили, что раз их флот будет занят поиском подводных лодок, он прекращает патрулирование испанского побережья.

3 октября 1937 г. был атакован британский эсминец. С января 1938 г. возобновились систематические потопления нейтральных, в том числе британских судов.

Министр иностранных дел Великобритании Э. Иден маневрировал между СССР и фашистскими государствами, стараясь удерживать равновесие сил. Он стремился к тому, чтобы война увенчалась созданием в Испании правительства либерально-консервативной коалиции. Если бы СССР не согласился на это, то Иден считал возможным добиться той же цели в согласии с Италией и Германией[1505]. Одна загвоздка — ни Франко, ни Гитлер, ни Муссолини не собирались идти на уступки в испанском вопросе, считая, что время работает на них (а с мая 1937 г. по осень 1938 г. это действительно было так). В итоге Идену осталось придерживаться классического невмешательства, то есть осторожного сдерживания фашистского вмешательства в Испании.

20 февраля 1938 г. Иден ушел в отставку, и его сменил один из адептов умиротворения Э. Галифакс. После этого премьер-министр Великобритании Н. Чемберлен взял курс на масштабные уступки Германии, включая и «сдачу» Испанской республики.

Однако результаты перемен в Лондоне не могли сразу проявиться на Пиренеях. Дело в том, что для Франко и Муссолини было принципиально важно перекрыть морские пути поступления помощи Республике, и в этой своей борьбе они зашли слишком далеко, продолжая топить британские суда. Британский представитель был отозван из Бургоса. Скандал достиг таких масштабов, что возникла «угроза» возвращения Идена. Чтобы сохранить лицо, Чемберлену пришлось выжидать. Только в июле Франко обратился к Чемберлену с заискивающим письмом, после которого Лондон счел конфликт исчерпанным, и смог повернуться лицом к Бургосу[1506].

16 апреля 1938 г. был подписан англо-итальянский договор о дружбе и сотрудничестве, по которому Италия согласилась на вывод войск из Испании за признание своих прав на Эфиопию. Но при этом с согласия Великобритании Италия не обозначила сроков вывода войск. Муссолини обещал в конце концов (то есть по окончании Гражданской войны, которое Дуче ждал через месяц) вывести свои войска из Испании кроме Балеарских островов, где планировал создать итальянскую базу.

Англо-итальянское соглашение вызвало неприятные чувства в Париже. Туманный Альбион опять решил свои проблемы за счет партнера, согласившись на создание итальянской военной базы в самом «подбрюшье» у французов, между Марселем и Алжиром.

Но вместо того, чтобы осознать опасность «невмешательства» для военно-политических интересов самой Франции, парижские политики решили задобрить Лондон, а через него и Рим, еще теснее привязавшись к колеснице «умиротворения». Литвинов докладывал Сталину 29 мая о том, что партнеры взяли курс на изоляцию СССР ради сближения с Италией: «Английское и французское правительства считают нынешнее положение в Лондонском комитете камнем преткновения для дальнейшего развития своих переговоров с Италией и ослабления оси Берлин-Рим… Я указал сегодня английскому поверенному в делах на странное понятие Галифакса и Бонне о сотрудничестве. Они согласовывают между собой и с представителями фашистских стран определенные схемы, и нам предлагают к ним присоединиться, — и это называется сотрудничеством»[1507]. Один из отцов политики коллективной безопасности Литвинов, с болью воспринимавший ее распад, пытался таким образом показать, что война в Испании мешает отношениям СССР и Запада. Но этим отношениям мешала не война в Испании, а политика умиротворения в принципе (препятствием для проведения которой была Испания).

Политика умиротворения была не просто интригой западных элит, она соответствовала настроениям общества. Эренбург рассказывал: «Многие из левых интеллигентов, хотя они и кричали с другими: „Долой невмешательство!“ — слушая рассказы о Мадриде, о Гернике, про себя думали: „Все-таки хорошо, что у нас мир! До Мюнхена было уже недалеко…“»[1508]. Негрин тщетно добивался у французов военной помощи. Максимум, что они были готовы сделать для Республики — это иногда пропускать советскую помощь.

События в Испании развивались параллельно с нарастанием кризиса в Центральной Европе. 9 марта 1938 г. Франко начал наступление в Арагоне, 10–11 марта был осуществлен Аншлюс Австрии, приковавший к себе внимание мировых держав.

13 марта к власти во Франции вернулся Л. Блюм — сторонник политики «невмешательства» в ее изначальном смысле. Столкнувшись с тем, что равновесие в Испании нарушено в пользу франкистов, 17 марта он открыл границу для скопившихся на юге Франции грузов, предназначенных республиканцам (фактически они просачивались уже с октября 1937 г., но теперь помощь пошла быстрее). Эта мера оказалась запоздалой.

Переход от «невмешательства» к более радикальной фазе «умиротворения» нес прямую угрозу не только Испанской республике, но и СССР, причем далеко не только на испанском направлении. Со ссылкой на итальянских дипломатов советские разведчики сообщали в мае-июле 1938 г., что не позднее января 1939 г. на СССР будет произведено нападение широкой коалиции от Великобритании до Японии. При этом основной удар будет нанесен Германией через территорию Польши[1509]. Сейчас эти сообщения выглядят фантастически, но некоторые их детали затем подтвердились — прежде всего о соглашении Британии и Германии при решении «чешского» и «испанского» вопросов, о полном подчинении Чехословакии Берлину. Также разведка заранее сообщила, что создание коалиции тормозится из-за затяжки в решении «испанского вопроса»[1510]. Скорее всего, информация (дезинформация) итальянцев отражала надежды Муссолини, которые сбылись лишь отчасти и приватно обсуждались с немецкими и британскими кругами. Даже если эта информация была частично верной (а считать так у советских руководителей были все основания), СССР был кровно заинтересован в продолжении сопротивления Республики. Пока она боролась, откладывалось решение «советского вопроса».

При этом после поражения в Арагоне начинается период, когда республиканские заявки на советские поставки удовлетворяются медленно или не удовлетворяются вовсе. Этот период длится с апреля до ноября-декабря 1938 г., когда Сталин, по выражению Ю. Рыбалкина, «сменил гнев на милость»[1511]. Впрочем, это не значит, что в апреле-ноябре 1938 г. «операция Х» замораживается полностью, хотя с марта 1938 г. проводится в кредит (в августе Испания гасит задолженность перед СССР, что, впрочем, привело к исчерпанию золотого запаса, ранее вывезенного в СССР)[1512]. Однако факт спада помощи в апреле-ноябре 1938 г. был вызван не мифическим «гневом» Сталина, а куда более прагматическими обстоятельствами — нужно было протолкнуть уже выделенную помощь в Испанию, а затем приготовиться к событиям, назревающим в Центре Европы. Здесь становилось «жарко», и Испания окончательно отошла на задний план. Но СССР вовсе не был намерен отказываться от Республики как запасной фигуры — ведь она продолжала сковывать Италию и тем срывать план создания широкой антисоветской коалиции.

Франция тоже продолжала колебаться, и это сказывалось на ритме поставок. Характерно, что, несмотря на падение правительства Блюма в апреле, правительство будущего «мюнхенца» Э. Даладье продолжает проталкивать советские вооружения через границу до 13 июня. То есть до этого момента новые поставки не имели смысла, ибо становится очевидно — французы вот-вот снова закроют границу, когда переправят то, что накопилось. Относительная «пауза» в советских поставках фактически сужается до июля-ноября 1938 г., и связана как с позицией Франции, так и с кризисом в Центральной Европе.

 

 

«Партия войны» против капитулянтов

 

В конце 1937 г. майская коалиция могла наслаждаться ощущением политических и военных успехов. Однако уже в начале 1938 г. стало ясно, что Теруэльская операция обернулась поражением, и настало время «искать виноватых». В начале 1938 г. майская коалиция раскололась, и новым объектом атаки стал Прието.

Во второй половине 1937 г., как отмечали советские специалисты, Прието предпринимал усилия «по упрочению своего влияния: сначала соцпартия, где процесс вышибания кабальеристов из местных организаций почти закончен, затем профсоюзы, где после создания нового исполкома УГТ дело Кабальеро можно считать проигранным. Теперь — политическое руководство армии, которое он имеет основание рассматривать как кабальеровское наследство и потому он не доверяет»[1513]. Но Прието не мог подкрепить свои политические успехи военными. К тому же даже после победы над кабальеристами он не контролировал ИСРП из-за противоречий с фракцией сторонников союза с коммунистами и СССР (Альварес дель Вайо и другие)[1514], за которыми стоял и сам Негрин.

«Действительным вопросом, стоявшим за полемикой между Негрином и Прието, который никто из них не затрагивал, была опека Советского Союза, выражавшаяся, помимо прочего, в огромном влиянии коммунистов. Будучи главным действующим лицом в деле отправки золота в Москву, Негрин оказался неисправимо связан последствиями этого и без колебаний последовал за политикой Сталина и коммунистов, в которых он видел, или хотел видеть, гарантию победы того, что он называл „основой свободы и демократии“. Загадка, созданная вокруг его поведения, в большой степени искусственна, как и другие, связанные с войной. Негрин просто вел себя последовательно в рамках создавшейся ситуации и в разных случаях выражал свою горячую приверженность Сталину и коммунистам…»[1515], — пишет испанский историк Л. Пио Моа. Эта распространенная точка зрения является несколько упрощенной. Между Негрином и коммунистами существовало небезосновательное недоверие. Тем более наивно считать, что Негрин был как-то «повязан» передачей испанского золота — ведь золото передавалось официально в счет оплаты поставок вооружений и с ведома Ларго и Асаньи — вовсе не столь лояльных. Так что А. Виньяс прав, когда возмущается: «Негрина, в частности, изображают марионеткой КПИ, или, еще хуже, кремлевских деятелей»[1516]. Но и обратное — Негрин как самостоятельный, свободный от коммунистического влияния политик — тоже неверно. 4 июля 1938 г. Негрин писал Бланко: «Несмотря на то, что в качестве председателя Правительства я мог бы налагать вето на кандидатуры, предлагаемые моими коллегами, я привыкаю не делать замечаний, даже в том случае, когда это назначения в Совет министров»[1517]. Бланко, конечно, знал, что при его собственном назначении решающим был голос не НКТ, а Негрина. Однако высказывание Негрина не было простым кокетством, тем более, что дискуссия возникла из-за назначения коммуниста Э. Кастро. Если кандидатуру предлагала КПИ, Негрин не мог возражать.

Как считает историк У. Гарсиа, «растущая изоляция Негрина постепенно усиливала его зависимость от „партии войны“, несмотря на его попытки освободиться от этого неудобного союзничества. Зная о том, что связь с Испанской коммунистической партией увеличивает его непопулярность, в начале декабря Негрин предложил слить все партии республиканского толка в некий „народный фронт“. Эта запоздалая попытка покончить на раз с пресловутой раздробленностью испанских левых провалилась в результате единодушного отказа партий»[1518]. Но мнение партий — дело поправимое. Собственно, нужно было согласие одной партии — КПИ, а от остальных можно было включить «прогрессивные крылья», как это делалось в Восточной Европе десятилетие спустя.

А. Виньяс считает союз Негрина и коммунистов ситуативным. Но без этого союза Негрин не мог оставаться у власти. «Коммунисты и Негрин (вместе с сектором ИСРП) шли вместе в течение долгого времени, веря в способность усиленной Народной армии к сопротивлению и в то… что обстоятельства на международной арене в последний момент помогут делу Республики. По мере ухудшения ситуации возрастала тенденция коммунистов к упорному сопротивлению. Когда разница в стратегии КПИ и Негрина стала очевидной, последний попытался главным образом спасти как можно больше республиканцев. То, что стратегия совпадала только временно, подтверждает, помимо прочего, намерение Негрина обойтись без коммунистических министров и командующих, если брешь будет заполнена демократиями»[1519].

В Москве замечали некоторую двойственность в поведении Негрина. Он дружил с коммунистами нехотя. В случае гипотетической победы республики Испания оказывалась в том же положении, что и «народные демократии», в том числе не занятые советскими войсками. При дальнейшем расширении власти коммунистов Негрину и Асанье пришлось бы выбирать между судьбами Э. Бенеша и П. Грозу. Однако под давлением Великобритании и Франции республика могла остаться в западном лагере. Вот это положило бы конец власти Негрина, который уже скомпрометировал себя в глазах Запада слишком тесным сотрудничеством с коммунистами. Аналогично, Негрин терял власть в случае компромисса с Франко, хотя и сохранялся как лидер прокоммунистического блока или одной из мелких социалистических фракций. Таким образом, в случае сохранения Республики Негрину снова пришлось бы выбирать между политической маргинализацией и прокоммунистической политикой. Судьба связала его политический успех с коммунистами. И только крах Республики освободил его от этих оков (впрочем, и от членства в ИСРП тоже — из своей партии Негрин был исключен в 1946 г. за прокоммунистическую политику периода Гражданской войны).

«Казалось, Испания обрела своего Шарля де Голля, но не сохранила и потеряла»[1520], — ищут место в истории для своего героя историки А. Виньяс и Ф. Эрнандес. Это — удачное сравнение, но не в связи с их государственной деятельность, а с обстоятельствами более важными для судеб Негрина и де Голля. Де Голль в 1944 г. вернулся во Францию в обозе союзников. У Негрина не нашлось союзников, которые побили бы за него Франко и вернули его на родину в 40-е годы. Но известно, что после Второй мировой войны судьба Франко висела на волоске из-за перипетий Мировой и «Холодной» войн. Так что у Негрина и в эмиграции оставался шанс стать де Голлем. Но зависело это уже не от испанцев.

Политическая судьба Негрина зависела от внешних обстоятельств — даже если бы Республика устояла до начала Второй мировой войны. От него самого зависело уже совсем мало, но это малое было важно — сколько месяцев в 1939 г. продержится Республика.

Негрин не был готов сражаться до последнего патрона, но собирался держаться, сколько получится. Прието решил, что сражаться дальше бессмысленно, и потому сам уже не держался за место в правительстве. Военный министр выступал за скорейшие мирные переговоры с противником. Его поддержал президент Асанья[1521]. Против выступили коммунисты и Негрин. На улице шли манифестации коммунистов, негринистской части ИСРП, ВСТ и НКТ против капитулянтов за «правительство войны». НКТ после колебаний сделала свой выбор, выступив против Прието вместе с коммунистами.

После очередной атаки на Прието на массовом коммунистическом митинге 27 февраля, где Д. Ибаррури прямо обвинила его в поражениях, 1 марта Прието написал заявление об отставке. Однако Негрин колебался. Казалось, Прието некем заменить, кроме коммунистов. А КПИ не была готова взять на себя всю ответственность за войну вместе с постом военного министра. 6 марта Диас заявил, что КПИ готова поддержать Негрина, если он сам готов разорвать с капитулянтами.

Начавшееся сражение за Арагон заставило отложить принятие решения, но лишь усугубило проблему. Новое поражение окончательно лишило Прието веры в успех дела, о чем он прямо говорил на заседании правительства 29 марта, после которого подал в отставку 30 марта.

Начался новый правительственный кризис. Асанья, собрав представителей партий для консультаций о новом правительстве, снова стал обсуждать возможность соглашения с Франко. Тогда Диас заявил президенту, что он начинает «злоупотреблять своей властью»[1522], обсуждая вопрос о заключении мира. Президенту указали его место — не он будет решать вопрос войны и мира, а будущее правительство.

В сложившихся условиях Сталин предпочитал отвести компартию в тень, сохранив за ее членами теневые посты (на уровне заместителей), сделав фасад Республики более социал-демократическим. Но испанские коммунисты предпочитали остаться в правительстве, а Эрнандес, узнав об «основном совете» Москвы, разочарованно сказал: «Это означает потерять все»[1523]. 20 марта Сталин согласился на то, что коммунисты могут остаться в правительстве[1524].

 

* * *

В условиях наступления франкистов НКТ все же решила пойти на сближение со своими оппонентами. 15 марта было подписано соглашение о сотрудничестве НКТ и ВСТ и создан комитет связи (переговоры о его создании не прекращались все предыдущие месяцы[1525]). В апреле 1938 г. был заключен пакт о сотрудничестве между НКТ и ВСТ, который предполагал «признание, что коллективы должны получить законные формы и что, таким образом, узаконение вопроса необходимо, чтобы установить, какие из них могут продолжать существовать, условия их существования и работы, и в каких вопросах государство может иметь в них право слова». Согласие коллективов на дополнительную легализацию обусловливалось оказанием им государственной помощи. Предусматривалось планирование всего испанского хозяйства Национальным комитетом экономики, введение минимальной зарплаты, зависимость зарплаты от количества и качества труда[1526]. В обмен на признание НКТ государственного планирования промышленности ВСТ обязался поддерживать рабочий контроль и препятствовать насильственному роспуску коллективов[1527].

Объясняя необходимость соглашения со вчерашними противниками, газета НКТ «Земля и воля» писала: «Те, кто разделяет идеи Бакунина и те, кто разделяет идеи Маркса, объединились сегодня и будут объединены завтра, чтобы спасти народ Испании и его революцию… Но между диктатурой и свободой, между государственной централизацией и прямым объединением людей — огромная дистанция…»[1528].

Отношения с государственниками продолжали вызывать разногласия в руководстве НКТ. П. Тольятти относил к сторонникам единства М. Васкеса и О. Прието, а к противникам — каталонских лидеров НКТ, Гарсиа Оливера, Монтсени и Лопеса. По данным коммунистов ФАИ саботировала через свои ячейки работу «коллаборационистской» группы Васкеса. Но и Васкес не допускал проникновения коммунистов в НКТ[1529], так что разногласия двух крыльев либертарного движения были чисто тактическими.

В тяжелых условиях 1938 г. пакт с ВСТ стал все же успехом анархо-синдикалистов. ВСТ, контролируемый марксистскими партиями, был вынужден признать коллективизированную собственность и необходимость оказания коллективизированным предприятиям финансовой помощи. Устами ВСТ режим признал синдикалистский сектор экономики, против которого несколько месяцев назад вел настоящую войну. Коммунистам нужен был союз с НКТ, поскольку анархо-синдикалисты по-прежнему пользовались большим влиянием на рабочих. П. Тольятти писал: «Профсоюзы, принадлежащие к Национальной конфедерации труда, в частности их низовые организации, были более активны, нежели профсоюз ВСР и больше интересовались нуждами масс»[1530].

Новый правительственный кризис поставил анархо-синдикалистов в трудное положение — любая позиция в этом конфликте заставляла их поддержать вчерашнего противника. Среди лидеров НКТ и ФАИ все заметнее проявлялись разногласия по поводу перспектив войны. О. Прието и С. Бланко считали, что военным путем победить франкизм уже не удастся. Категорически против этой позиции выступили Х. Доменек и поддерживавший в это время политику Негрина М. Васкес. О. Прието заявил, что республика превратилась в игрушку СССР и что военное превосходство Франко скоро позволит ему диктовать свои условия. Поэтому мирные переговоры необходимы уже сейчас. Х. Доменек в ответ нарисовал романтическую картину: «война не закончится, пока живо древо Каталонии и хотя бы один член ФАИ, стоящий перед ним»[1531]. 1 апреля НКТ, ФАИ и Федерация либертарной молодежи вошли в Народный фронт и призвали к мобилизации 100000 новых добровольцев в республиканскую армию.

В апреле 1938 г. было создано Либертарное движение Испании (НКТ-ФАИ), включившее в себя НКТ, ФАИ и Федерацию либертарной молодежи.

НКТ согласилась войти в правительство Негрина. Негрин выбрал в качестве министра образования и здравоохранения кандидатуру Сегундо Бланко из предложенного НКТ перечня (впоследствии министр НКТ тяготел скорее к Негрину, чем к Конфедерации[1532]). Но его присутствие в правительстве помогло ограничить репрессии против анархо-синдикалистов[1533].

Право премьера выбирать, кто будет представлять либертарное движение в правительстве, возмутило лидеров ФАИ. Несмотря на это, сама ФАИ не отказывалась от теснейшего сотрудничества с правительством. 8 апреля Иберийский комитет ФАИ направил письмо министру юстиции, в котором говорилось: «После ее (федерации — А. Ш.) вступления в Народный фронт Испании и Народный фронт Каталонии считаем принципиальной обязательную необходимость нашего представительства во всех структурах, созданных жаром революции и войны»[1534]. За этой витиеватой формулировкой — стремление к усилению своего присутствия в государственных структурах республиканской Испании.

Теперь, после ослабления анархо-синдикалистов и отставки Прието, коммунисты могли не скрывать своих стратегических намерений, во всяком случае внутри страны. 23 марта передовица «Мундо обреро» провозгласила перспективу борьбы вплоть до коммунистической революции[1535].

 

* * *

6 апреля было сформировано новое правительство Негрина без приетистов. Но на этот раз правительство формировали не партии и организации коалиции, а лично Негрин, подбиравший в свою команду политиков разной окраски. Негрин ушел с поста министра финансов и занял пост министра обороны. Близкий к нему П. Гомес возглавил министерство внутренних дел. Человеком Негрина давно стал и Альварес дель Вайо, близкий также к коммунистам — он занял важный пост министра иностранных дел. Республиканцы А. Велао и Б. Хинер де лос Риос заняли соответственно кресла министров общественных работ и связи и транспорта. Каталонский националист Айгуаде продолжил занимать пост министра труда, Ирухо и Хираль остались в правительстве без портфеля. В правительство вошел анархо-синдикалист Бланко, который стал министром образования и здравоохранения. Представитель ВСТ Рамон Гонсалес Пенья занял пост министра юстиции. Министры этого кабинета, принадлежавшие к разным партиям и организациям, принадлежали на деле к «партии Негрина» — «последовательно проводили политику правительства, несмотря на пропасть, которая ширилась между последним и взглядами их соратников по партии»[1536]. Исключение составляли коммунист Урибе (сельское хозяйство) и представители национальных меньшинств, следовавшие политике своих организаций. Однако националисты потеряли реальное влияние — у басков не было территории, а Эскерра потеряла власть в Каталонии. Таким образом, формально коалиционное правительство Негрина, которое с виду опиралось на целую сеть структур Народного фронта, висело в воздухе (аналогичный процесс происходил с российским Временным правительством А. Керенского осенью 1917 г.). На определенных условиях Негрина поддерживала лишь одна влиятельная сила — КПИ.

В целом режим Негрина уже вполне можно характеризовать как мягкую форму авторитаризма, причем не только на уровне правительства, но и на местах. Как сообщал П. Тольятти, «в каждой провинции наблюдалась тенденция к созданию небольшого государства в государстве и к подчинению масс местным властям административными мероприятиями путем устранения всяких форм демократии»[1537]. Гражданское общество было ослаблено, хотя и не разрушено, но продолжало протестовать против каждого нового шага по усилению автократии. Власти уже могли игнорировать большинство таких протестов или характеризовать их как «капитулянтство» (универсальное клеймо тех дней).

16 августа 1938 г. правительство покинули Айгуаде и Ирухо — они не выдержали наступления Негрина на права автономий, прежде всего — установление центрального контроля над военной промышленностью Каталонии. Возмущение автономистов и даже Асаньи вызвали и другие меры, направленные на усиление власти военного министерства, а также намерения премьера провести казни диверсантов и шпионов (не было уверенности, что все подозреваемые были действительно виновны). Негрин угрожал отставкой, если его предложения не будут утверждены, Асанья склонялся к тому, чтобы поручить формирование правительства Бестейро, но под давлением коммунистов отказался от этого шага, означавшего курс на капитуляцию. Действительно, было уж совсем глупо менять курс в этот момент, когда был неясен исход сражения на Эбро и европейского кризиса вокруг Чехословакии.

С согласия Москвы коммунисты с апреля 1938 г. довольствовались одним местом в правительстве, чтобы не раздражать Запад. Правда, с августа Каталонию в кабинете представляла ОСПК. А вот в силовом блоке коммунисты продолжали удерживать важные позиции — в офицерском и комиссарском корпусе. Они фактически руководили военным министерством, коммунист М. Фернандес возглавлял корпус карабинеров. Однако Негрин заботился о том, чтобы СИМ осталась под его контролем. С середины 1938 г. «взаимодействие НКВД с испанскими службами… начало разлаживаться»[1538]. Это говорит о том, что Негрина волновали перспективы «народной демократии», что не значит, будто Негрин готовился именно к схватке с коммунистами. Его по-прежнему устроило бы слияние КПИ и ИСРП в одну партию. Но он предпочитал возглавить эту партию, а не быть исключенным из нее после победы. А для этого не мешало иметь силовые козыри. Союз Негрина и коммунистов не был основан на доверии, но их стратегия была предельно близкой. Они стремились к созданию нового государства, где за демократическим фасадом выстраивается сильное правительство, опирающееся на силовые структуры. В то же время и «партия мира» пока сохраняла влияние. Негрин учитывал это, но его «мирные инициативы» в это время не были рассчитаны на отклик с другой стороны фронта.

1 мая 1938 г. Негрин выступил с 13 пунктами программы правительства. Документ уже не исходил из неизбежности военной победы и предлагал решить вопрос о послевоенном устройстве Испании путем плебисцита. Правительство гарантировало право частной собственности и обещало компенсации иностранному капиталу. Негрин предлагал отказаться после войны от репрессий. По существу эта позиция стала первым предложением компромисса Франко, сделанным в завуалированной форме. Впрочем, среди пунктов были заведомо неприемлемые для Франко: провозглашение Испании народно-демократической республикой, аграрная реформа, свобода совести и др. Эту речь, как и дальнейшие инициативы подобного рода, Франко оставил без ответа. Он видел, что время работает на него. Так было всегда, кроме короткого периода Чехословацкого кризиса.

 

 


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.024 сек.)