Камера 44. Воспоминания С. И. Мартыновского

Члена партии «Народная воля», в октябре 1880-го был приговорен к 15 годам каторжных работ. Первые шесть месяцев каторги он отбывал в тюрьме Трубецкого бастиона, затем был отправлен в Сибирь.

Мне было двадцать лет во время ареста. Первые же дни каторжного положения дали себя знать. Вытащили тюфяк, простыни, одеяло, подушку и заменили их соломенным матом и мешком, набитым соломой. Унесли книгу и табак. Отобрали халат и белье и дали короткую суконную куртку, широкие арестантские штаны и белье из грубого холста с массой кострики. Еще не вполне установившийся организм быстро слабел. Лишение табаку, чаю, сахару, белого хлеба и вообще крутая перемена в привычном обиходе быстро отразилась на организме; я заболел и почти не вставал с постели более недели.

Каторжный режим за это время вполне определился: утром кружка квасу и фунта два черного хлеба, обыкновенно, с песком. Затем обед – щи с кусочками какого-то подозрительного мяса и каша, а в постные дни – гороховый суп, состоящий из плавающей сверху шелухи от гороха. Четверть часа прогулки через день, а иногда и через два дня, во внутреннем крепостном дворике, причем время на одевание входило в ту же четверть.

Абсолютное запрещение пения, громкого разговора с самим собой, какого-либо занятия, перестукивания и... Постоянное, до безумия надоедливое слежение за каждым движением. Всякая попытка выдумать себе какое-нибудь занятие пресекалась бдительными тюремщиками. Стоило найти какой-нибудь гвоздик, железку и ими писать на стене, или начать что-нибудь лепить из хлеба, как сейчас же присяжный и жандарм замечали недозволенный предмет и отбирали его.

Я старался завязать отношения с соседями. Почти каждый день, когда мой сосед справа переставал ходить, а он ходил, как маятник, по целым дням, я стуком вызывал его. В ответ раздавались постукивания, но без всякого смысла. Очевидно было, что этот сосед не умел перестукиваться. Иногда вечером жуткую тюремную тишину, охватившую всю крепость, прорезывал резкий настойчивый звонок, затем нетерпеливый стук в дверь. В коридоре слышались торопливые шаги жандармов и присяжных. В соседней камере отворялась дверь и оттуда неслись дрожащие от гнева крики:

— «Пейте мою кровь, разбойники, кровопийцы, пейте».

— «Молчать, в карцер посадим» — шипел в ответ присяжный.

Крики, стук в дверь, а иногда и звон брошенной посуды стали раздаваться из камеры соседа все чаще и чаще. Сравнительному спокойствию подходил конец. Нервы все более напрягались, непрерывно росло раздражение. Меня начала преследовать мысль о сумасшествии…

Каторжное положение в течение нескольких месяцев сделало то, что обыкновенно является в конце долгой мучительной жизни: смерть не страшила, наоборот, усталость жизнью вполне овладела мною…

Поиск по сайту: