АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Путь из варяг в греки

Читайте также:
  1. VI. ГРЕКИ НА ВОСТОКЕ. 400 – 100 гг. до Р. X.
  2. По пути из варяг в греки
  3. РАЗДЕЛ 4. НОМАДЫ СЕВЕРНОГО ПРИЧЕРНОМОРЬЯ И ГРЕКИ
  4. РАЗДЕЛ 4. НОМАДЫ СЕВЕРНОГО ПРИЧЕРНОМОРЬЯ И ГРЕКИ

 

Волховско-Днепровская магистраль, протяженностью около 1500 км, начиналась в восточной оконечности Финского залива, и проходила по Неве («устье озера Нево»), юго-западной части Ладожского озера, Волхову, оз. Ильмень, Ловати, с переходом из Балтийского бассейна в Черноморский, по речкам Усвяче, Каспле, Лучесе, верхнему течению Западной Двины (где открывался еще один выход на Балтику) и системе волоков на Днепр в районе Смоленска. Отсюда начинался путь по Днепру, с важным перекрестком в районе Киева, труднопроходимым участком днепровских порогов и выходом на простор Черного моря в непосредственной близости от Херсонеса (Корсуни) и других византийских владений в Крыму [239, с. 45; 25, с. 210–247; 20, с. 239–270; 249, с. 105; 10, с. 159–169; 107, с. 37–43; 186, с. 125–128, 294].

Эта магистраль входила в IX–X вв. в разветвленную систему трансъевропейских водных путей. Ее основу составляли расположенные в меридиональном направлении реки Волхов, Днепр и — в значительной мере — Волга. Связи в направлении с востока на запад осуществлялись по Оке, верхнему течению Волги, Западной Двине, Неману, Десне, Дону и сложным водным системам из небольших рек Приильменья (Пола, Полнеть, Мета), Приладожья (Сясь, Тихвинка), Верхнего Поволжья (Чагода, Молога и др.).

Волхов вместе с реками восточного Приильменья уже на исходе VIII в. был включен в систему международных коммуникаций [157, с. 100–103]. По мере развития северной части Волжско-Балтийского пути, начинали функционировать и отдельные звенья Пути из варяг в греки. В его становлении можно выделить несколько этапов.

Первый этап (800–833 гг.) фиксируется по 25 кладам «первого периода обращения дирхема» (конец VIII в. — 833 г.) 12 из них составляют раннюю группу (786–817 гг.). Они известны как на Волховско-Днепровском, так и на Волжском пути. Клады этого времени распространяются по «северославянской культурно-исторической зоне», достигая Поморья и Мекленбурга, а также появляются в бассейне Верхнего и Среднего Днепра. На пространстве от Киева до Ладоги они образуют компактный ареал [98, с. 132] и свидетельствуют, видимо, о начале социально-экономических процессов, наиболее ярко проявившихся в стабилизации денежного обращения в пределах нового политического образования — «каганата росов», «Руской земли» рубежа 830-840-х годов.

Установившее (судя по кладам Готланда и западной Балтики) тесные внешние связи [249, с. 80; 230, с. 193] восточноевропейское государство, пытавшееся противопоставить Хазарии как политическую мощь Византии, так и военную активность «свеев», в середине IX в. переживает определенный кризис, подвергаясь на юге давлению хазар [240, с. 203–205], а на севере — варягов. Стабилизация славяно-скандинавских отношений после «изгнания варягов» и «призвания князей» во главе с Рюриком привела после 850-х годов к возобновлению и расширению балтийской торговли.

Второй этап (825–900 гг.) развития Пути из варяг в греки прослеживается по серии находок скандинавских вещей, как правило, включенных в местный культурный контекст, связанный со славянским, а то и дославянским населением [81, с. 244].

Возникает ряд небольших, локальных центров на Волховско-Днепровском пути, таких, как селище и могильник «культуры длинных курганов» в Торопце (бассейн Западной Двины); селище и могильник близ более раннего городища у д. Рокот, селище, могильник и более раннее городище у д. Кислая, курганы и городище у д. Новоселки — в Днепре-Двинском междуречье [119, с. 166–170]. В кладе у д. Кислая вместе с арабским серебром найден датский полубрактеат Хедебю (ок. 825 г.), поступивший, видимо, по Двинскому пути из области наиболее ранней стабилизации славяно-скандинавских отношений [29, с. 102; 329, с. 125]. Остальные находки — второй половины IX в. В курганах у д. Новоселки с норманнскими вещами и чертами обряда сочетаются особенности, характерные для местных балтских племен [241, с. 114–123]. К этому времени относятся и наиболее ранние комплексы Гнездова, нового центра на выходе с волоков двинской системы на Днепр. Гнездовский курган № 15 (10) из раскопок первого исследователя гиеэдовских древностей М.Ф.Кусцинского содержал набор вещей, куда входит меч типа Е (вариант, относящийся к первой половине IX в.), копье с «готическим» орнаментом (VIII–IX вв.), гривна с «молоточками Тора» и другие веши, позволяющие датировать комплекс второй половиной IX в. [32, с. 16].

Система «широтных путей» (Волхов — Новгород — Мета — Верхняя Волга; Западная Двина — Днепр (Смоленск-Гнездово) — Ока) обеспечивала выходы к непосредственным источникам арабского серебра на Волжском пути, а активное участие в создании этой системы местного населения обеспечило дальнейший рост магистральных водных путей и центров.

Третий этап (850–950 гг.) ознаменован превращением в крупнейший узел связей по Пути из варяг в греки Гнездовского поселения, отождествляемого с первоначальным Смоленском [127, с. 33–37; 14, с. 135–146].

Гнездовский комплект памятников на правом берегу Днепра включает Большое (Центральное) городище, селище и курганный могильник, а также обособленный Ольшанский комплект и несколько кладов. Материалы курганов и поселений свидетельствуют об их одновременности [126, с. 43–44; 8, с. 241–242].

Хронология гнездовского комплекта памятников по периодизации, разработанной В.А.Булкиным, охватывает три стадии: для ранней (время сложения поселения и могильника) характерны мечи IX — первой половины Х в. (типы D, Е, Я), фибулы IX в., монеты IX — начала X в., преимущественно лепная керамика. Вторая стадия (время расцвета Гнездова) представлена мечами типов V, X, Y (X — начало XI в.), монетами X в. (начиная с 920-х годов), фибулами X в. (в основном, второй половины столетия — начала XI в.); к этому же времени относится большинство из найденных в Гнездове кладов (не менее 7). Третья стадия в курганных комплексах представлена гончарной керамикой с клеймами мастеров, наиболее поздними монетами, распространением погребений по обряду трупоположения [30, с. 38]. Таким образом, зародившись во второй половине IX — начале X в., «гнездовский Смоленск» пережил расцвет в X в., во второй половине столетия намечается его упадок (проявившийся в появлении обособленного Ольшанского комплекта памятников), который и завершается в конце X — первой половине XI в., одновременно с появлением «княжеского Смоленска» на его современном месте, с центром на Соборной горе [14, с. 145–148].

Те же три стадии выделяются и по материалам поселения. Гнездовское селище И.И.Ляпушкин (по данным раскопок 1967 г.) датировал началом IX в., и к этому времени он отнес наиболее сохранные, не потревоженные распашкой участки культурного слоя с лепной славянской керамикой в углубленных постройках производственного назначения [127, с. 33–37]. Большое городище выделилось из состава открытого поселения не ранее начала X в., когда были сооружены земляные укрепления [1,2, с. 49; 175. с, 82–83]. Во второй половине X в. обособляется Ольшанский комплект памятников, а в первой половине XI в. жизнь в Гнездове замирает.

Наряду с обслуживанием водного торгового пути важное место в жизни Гнездова занимало военное дело: выделяются курганы военных предводителей, рядовых дружинников и ополченцев; в честь погибших в далеких походах были сооружены величественные меморативные насыпи [7, с. 323; 26, с. 207; 27, с. 120–122].

Торговые обороты в Гнездове засвидетельствованы находками кладов, состоящих из восточных монет, предметов скандинавского импорта и вещей местного происхождения, среди которых — великолепные образцы ювелирного ремесла, «гибридизирующего» славянские и скандинавские художественные традиции.

57 монет найдено в курганах Гнездова. Свыше 18 % монетных находок в могильнике и на поселении относится ко времени ок. 800 г., столько же — к 800–900 гг., остальные — к 900–970 гг. Гнездовское население активно включается в монетное обращение со второй половины IX в. (до рубежа IX–X вв.); во втором — пятом десятилетиях X в. серебро поступало сюда наиболее интенсивно, а в 960-х годах приток его резко сокращается [174, с. 192–194]. Торговля была тесно связана с военным делом: в дружинных курганах наряду с оружием есть предметы торгового снаряжения, а также вещи явно привозные. Наиболее известная из таких находок — уникальная для Древней Руси причерноморская амфора с кириллической надписью, которая читается как «Гороухща». Она найдена в кургане № 13 раскопок Д.А.Авдусина 1949 г. [7, с. 334]. Курган, по определению автора, относится к числу скандинавских погребений Гнездова [11, с. 83] и датирован первой четвертью X в. [7, с. 320–321; 9, с. 113]. Не только торговля экзотическими заморскими товарами, и не только военные походы были занятиями жителей Гнездова. Здесь древнерусское ремесло проходит важный этап развития. Исследованный И.И.Ляпушкиным участок поселения на мысу, образованном берегами Днепра и р. Свинки, был занят мастерскими по обработке цветных металлов [127, с. 36]. Образцами высокоразвитого ремесла являются найденные в гнездовских курганах «вещи-гибриды», такие, как фибула (типа находки на Рюриковом городище, с маской героя, пожираемого змеей), меч из кургана Ц-2 (раскопки Д.А.Авдусина) с орнаментом рукояти, воспроизводящим мотивы декора скорлулообразных фибул. Эти находки свидетельствуют о том, что связи с Северной Европой не ограничивались ввозом готовых изделий. Исследователи предполагают, что в X в. некоторые скандинавские ремесленники поселились и начали работать в восточноевропейских центрах, испытывая воздействие местных художественных традиций [271, с. 132–134; 94, с. 45–47; 96, с. 35–40]. Вещи-гибриды являются отражением процесса этнокультурной интеграции, который в Гнездове проявился также в развитии погребального обряда.

Этнически неоднородное поселение, возникшее на основе селища тушемлинской культуры (к которой восходит культура смоленских длинных курганов), Гнездово объединило славянские, балтские, скандинавские, восточнофинские этнические традиции и стало одним из центров формирования древнерусской восточнославянской группировки кривичей X–XI вв. [244, с. 150–164; 243, с. 104–108; 30, с. 48]. Эволюция погребальных обрядов свидетельствует о стирании этнических различий и о нарастающей социальной стратификации [26, с. 207–210; 242, с. 51]. Представляя собою особый тип урбанистического образования — открытое торгово-ремесленное поселение (ОТРП) Гнездово, как и ранняя Ладога, Рюриково городище, Тимерево, стало центром кристаллизации новых форм социальной общности — военных дружин, купеческих объединений, ремесленных организаций, обретающих надплеменной и межплеменной статус. Характерным показателем этого процесса стало развитие на базе ОТРП, как и в старых племенных центрах, так называемых «дружинных могильников».

Четвертый этап развития Пути из варяг в греки (900–980 гг.) — время языческих дружинных могильников, отразивших процесс консолидации древнерусского господствующего класса. В Гнездове это — «большие курганы», составившие особое аристократическое кладбище в центральной части могильника [28, с. 134–146]. Начальное звено традиции — скандинавские курганы с сожжением в ладье — обычай, выработанный в среде викингов и принесенный на Русь варягами [106, с. 179–181].

В Гнездове, где, по подсчетам Д.А.Авдусина, среди богатых курганов в 42 находятся погребения варягов, или «скандинавов второго поколения», а в 17 есть «норманнские вещи, но они единичны и недостаточны для окончательных выводов» [11, с. 74–86], норманнская обрядность обретает новые черты. Вырабатывается устойчивый, специфически гнездовский ритуал, включающий строгую последовательность действий: 1) выбор места; 2) определение размеров основания насыпи, поперечником ок. 30 м; 3) выжигание растительности; 4) сооружение примерно метровой подсыпки, со всходом на погребальную площадку с западной стороны; 5) установка на площадке ладьи, в направлении с запада на восток; 6) размещение покойников, мужчины в воинских доспехах (шлем, кольчуга и пр.) и женщины в праздничном уборе (иногда — со скандинавскими фибулами); 7) акт сожжения; 8) размещение погребальных урн; собранного с кострища, воткнутого в землю и накрытого шлемом либо щитом оружия; 9) жертвоприношения животных, барана или козла, уложенных в жертвенный сосуд (котел); 10) битье посуды, ломка вещей (железных гривен и др.); 11) сооружение курганной насыпи [28, с. 140].

Строгий, детально разработанный ритуал, который обычно сравнивают с описанием похорон «знатного руса» у Ибн-Фадлана, современника гнездовских «больших курганов», является не только развитием, но и преобразованием скандинавских традиций. Этноопределяющие элементы — фибулы, гривны с «молоточками Тора» на определенном этапе развития обряда исчезают из употребления; а конструкция, размеры, последовательность сооружения насыпи все более сближают гнездовские курганы с памятниками Киева и Чернигова, в которых (как и в поздних гнездовских) нет никаких специфически варяжских черт. Эти курганы принадлежат высшему социальному слою — боярам Древней Руси X в. И если контакт варягов со славянским боярством в Ладоге IX в. фиксируется лишь косвенно (по облику материальной культуры и градостроительным изменениям), если для Новгорода он определяется ретроспективно (на основании анализа социальной структуры боярской республики XII–XV вв. и проекции этих данных на IX–X вв.), то гнездовские курганы дают первое материальное подтверждение такого контакта, выявляя процесс консолидации какой-то части варягов с боярско-дружинной средой, их растворения в этой среде.

Процесс формирования господствующего класса ярко проявился в некрополе древнего Киева, где в конце IX–X вв. складывается сложная иерархия погребений (монументальные курганы, срубные гробницы бояр, погребения воинов с конем и оружием) [78, с. 127–230]. Та же структура отразилась в могильниках Чернигова и его окрестностей [180, с. 14–53]. Как и Гнездово, Новгород, Ладога, эти крупнейшие центры, расположенные вдоль Пути из варяг в греки, запечатлели неуклонный подъем древнерусской государственности в течение X в. Путь из варяг в греки, на котором концентрируется более половины находок оружия IX–XI вв. [82, I, рис. 2, 9; ср. II, рис. 2, 7], все более выступает как военно-политическая магистраль, укрепленная опорными военными базами феодальной власти.

Пятый этап функционирования Пути из варяг в греки (950-1050 гг.) связан с дальнейшим укреплением великокняжеской власти. Открытые центры сменяются древнерусскими городами, а вокруг главного из них — Киева, столицы Русской земли, вырастает мощная оборонительная система великокняжеских крепостей. Они защищают путь, по которому «в июне месяце, двинувшись по реке Днепру… спускаются в Витичев, подвластную Руси крепость», снаряженные киевским князем «моноксиды» — однодеревки, груженные данью, собранной и свезенной из Новгорода и Смоленска, Любеча, Чернигова и Вышгорода [Const. Porph., 9]. Торговля, регламентированная договорами Руси с греками, «сбыт полюдья», как назвал ее Б.А.Рыбаков, обогащает прежде всего киевского князя и его приближенных, реализуясь в кладах Киева с массивными золотыми вещами, «более похожими на слитки» [91, с. 65]. Злато и оружие — атрибуты господствующего класса, сосредоточиваются на Днепровском пути и более всего в Киеве.

Киев, поднявшийся на днепровских кручах явью видений легендарного апостола, предрекшего здесь «град велик и церкви многи», становится главным притяжением сил, перемещающихся по Пути из варяг в греки. Еще в 1222 г. норвежец Огмунд совершил по этому пути паломничество на Восток, к христианским святыням в Иерусалиме [188, с. 330]. Вплоть до XIII в. Волховско-Днепровский путь сохранял значение главной политико-административной коммуникации Древнерусского государства.

Первые политические события на Пути из варяг в греки можно отнести ко второй трети IX в., ко времени «каганата русов». Если с активностью среднеднепровской «Руской Земли» связывать не только посольство в Византию и Западную Европу в 838–839 гг., но и какую-то поддержку племен Верхней Руси в их борьбе с варягами-находниками, то события 859–862 гг. можно рассматривать как первое реальное указание на общерусскую роль Волховско-Днепровского пути. Подтверждает эту гипотезу свидетельство Вертинских анналов 839 г. о том, что послы «хакана росов» рассчитывали вернуться к своему кагану кружным путем, почему и оказались далеко на Западе, в Ингуленгейме. Запланированный послами маршрут точно соответствует летописному описанию Пути из варяг в греки: от Царягорода до Рима, и от Рима до моря Варяжского (Балтийского), в Неву, а по Неве — в озеро Нево (Ладожское), затем в Волхов, Ильмень-озеро, Ловать, а оттуда волоком — на Днепр. Шведы, выступавшие в роли посланников русского князя, видимо, сначала хотели вернуться на родину, а оттуда знакомым путем через Ладогу — Альдейгьюборг попасть в «каганат росов», тождественный летописной «Руской земле» 842 (852) г.

Две любопытные находки иллюстрируют это сообщение. В Гнездове, в кургане № 47 (раскопки Д.А.Авдусина) найдена золотая монета императора Феофила (829–842 гг.), принимавшего послов «росов» в 838 г. [6, с. 101]. Курган № 47 относится к числу ранних «больших курганов» [28, с. 142–143]. Вторая монета того же императора Феофила (серебряная, превращенная в подвеску) обнаружена в одном из камерных погребений Бирки, № 632 [269, с. 211]. Если учесть редкую встречаемость византийских монет этого круга к в кладах [98, с. 8, 10], и в могильниках [в Гнездове — 4, в Бирке — всего 2 византийских монеты на 184 монетных находки в могилах], то появление двух очень редких монет одного императора в обоих крупных международных центрах можно объяснить только функционированием Пути из варяг в греки уже во времена Феофила.

Видимо, уже в 830-х — 860-х годах наметилось разделение функций Волжской и Волховско-Днепровской магистралей. Первая из них специализируется как торговый путь. Вторая — как путь военно-политический, служивший целям древнерусского государства. Это соотношение было нарушено в последней трети X в., когда после походов Святослава волжская магистраль приходит в упадок, и ведущей коммуникацией Восточной Европы становится Днепровский путь. Начальный этап его формирования относится к 810-м годам, а окончательно сложился он, видимо, между 825–839 гг. [345, с. 101].

Косвенным подтверждением ранней даты славяно-варяго-византийских контактов на Пути из варяг в греки стала еще одна, недавно опубликованная монетная находка [68, с. 29–32], из клада начала IX в. (до 825 г.), зарытого на южном побережье Финского залива (где-то близ Петергофа). На аббасидском дирхеме 776–777 гг. нацарапана греческая надпись ЗАХАРИАС, нанесенная в конце VIII — начале IX в. Фонетический облик и орфография надписи свидетельствуют о ее греческом происхождении

Граффити на монетах VIII–X вв. недавно выявлены советскими исследователями и систематизированы в ряде работ. Замечено, что ранние образцы — это именно надписи (в том числе рунические), которые в X в. сменяются всевозможными воинскими или государственными атрибутами (изображение ладьи, оружия, «знака Рюриковичей» и т. д. [64; 65; 66; 67]. Обычай метить дирхемы граффити родился, несомненно, в Восточной Европе, в военно-торговой дружинной среде, при активном участии варягов (меченые граффити монеты известны и в Скандинавии). Причины нанесения граффити неизвестны, но их неслучайный характер не вызывает сомнений: руны в ряде чтений интерпретируются как магические знаки, а некоторые изображения — как метки владельцев. Грек (некий Захариос), пометивший таким образом свое монетное серебро, должен был знать нормы я нравы той общественной среды, в которой меченный дирхем обращался, пока не попал в землю, на противоположном конце Пути из варяг в греки. Бесспорна связь петергофского клада — с Ладогой VIII–IX вв., а греческая надпись указывает, что в это время устанавливаются какие-то контакты ладожского населения (в том числе и варягов) с Причерноморьем, наиболее возможные но Волховско-Днепровскому пути.

Вся серия находок, отражающая участие варягов в сношениях по Пути из варяг в греки, не обнаруживает при этом каких-либо, специфически норманнских целей, расходившихся или противоречивших целям Древнерусского государства. Скандинавы могли пользоваться Волховско-Днепровским путем, находясь на службе или войдя в какие-либо иные соглашения с древнерусской знатью, великокняжеской администрацией, будь то во времена «первых князей», «хаканов», либо эпического князя Владимира, «конунга Вальдамара Старого» скандинавских саг.

По существу, те же условия стояли перед норманнами и в Византии, где (по почину Владимира, отправившего в Царьград избыточный варяжский контингент) с 980-х годов существовал варяго-русский корпус императорской гвардии [34]. Сюда, в Миклагард, викингов привлекало в X–XI вв. высокое жалование, исчислявшееся в 10 золотых солидов каждую треть года [99, с. 65–69]; а участие в походах и войнах византийцев; дворцовых заговорах, переворотах и грабежах позволяло надеяться собрать, подобно Харальду Хардраде, такие богатства, что «казалось всем, кто видел это, в высшей степени удивительным, что в северных странах могло собраться столько золота в одном месте» [Сага о Харальде Суровом, 24].

Документом этих путешествий варягов в Византию по Пути из варяг в греки остался рунический камень (единственный на территории Древней Руси собственно надгробный памятник такого рода), найденный в одном из курганов на острове Березань, в устье Днепра. Надпись, датирующаяся XI в., сообщает: Krani kerthi half thisi iftir kal fi laka sin — «Грани сделал холм этот по Карлу, своему товарищу (фелаги)». Е.А.Мельникова справедливо отмечает, что этот единственный на Руси мемориальный рунический памятник поставлен не родичами погибшего, а его сотоварищем. Термин «фелаги», сложившийся и бытовавший в дружинно-торговой викингской среде, достаточно точно указывает «социальный адрес» норманнов, пользовавшихся Путем из варяг в греки.

Основные нити контроля над этим путем сосредотачивались в Киеве. С определенными, мотивированными недостаточностью источников оговорками, но опираясь на бесспорные факты, эту ситуацию можно констатировать уже на исходе первой трети IX в. (839 г.). «Свей», странствовавшие по восточноевропейским просторам от Ладоги до Черного моря, включались здесь в процесс становления и утверждения Древнерусского государства, и возможности для активной, успешной, с точки зрения норманнов, деятельности непреложным условием требовали установления стабильных отношений сотрудничества с местными силами. Чем дальше к югу, тем заметнее воздействие восточнославянских центров, тем разнообразнее и жестче условия, определяющие присутствие варягов. Положение заморских пришельцев в городах и торговых центрах Верхней Руси (Волховской, а в IX — начале X в. и Волжской «Арсы») и даже в кривичском Смоленске (Гнездове), в глубине Русской равнины, существенно отличались от их места и роли в центральной области Древнерусского государства, Киеве и других городах Среднего Поднепровья. На фоне последовательного, динамичного роста Полянской столицы VI–IX вв. пришлый, варяжский элемент выявляется здесь (и по археологическим, и по летописным данным) в составе ли обрусевших варягов из числа бояр киевского князя, или в качестве воинов-наемников, лишь со времени объединения русских земель в 882 г., после похода Олега, окончательно превратившего Киев в столицу Древнерусского государства.

 


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.008 сек.)