АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Поиски блага

Читайте также:
  1. I овокупный облагаемый доход Антона 348 600
  2. Анализ налогооблагаемой прибыли
  3. Блага. Их сущность, классификация и особенности
  4. Благая весть Деве Марии о рождении ею Иисуса.
  5. Высшее образование как одна из форм экономического блага
  6. Граничні блага і громадський вибір
  7. Денствию и закрепить блага свободы.
  8. Закон спадної граничної корисності блага
  9. Историческая необходимость, цели и поиски путей перехода к новым экономическим отно-шениям (вторая половина 1980-х гг.). Углубление кризисных явлений.
  10. КАК МЫ ПРИВЛЕКАЕМ СВЕРХУ, ПОСРЕДСТВОМ ЕСТЕСТВЕННЫХ ПРИГОТОВЛЕНИЙ, ОПРЕДЕЛЕННЫЕ БЛАГА НЕБЕСНЫЕ И ЖИВИТЕЛЬНЫЕ
  11. Каков порядок определения налогооблагаемой прибыли?
  12. Капитальные потребительские блага

В самом общем смысле любая челове­ческая деятельность может быть определе­на по ее целеполаганию, иначе говоря, по результату, которого она стремится до­стигнуть. Поскольку этот результат желаем и к нему активно стремятся, он может быть определен как хороший, или как представ­ляющий собой благо:


Всякое искусство и всякое учение, а рав­ным образом поступок и сознательный выбор, как принято считать, стремятся к определенному благу1.

Таким образом, первой проблемой филосо­фии морали является познание того, сущес­твует ли у человеческой деятельности такая возможная цель, которая поистине могла бы составить благо или которая могла бы быть определена как хорошая сама по себе.

а) От идеи блага к философии счастья

Элементарный анализ человеческой де­ятельности, какой осуществляется, напри­мер, в сократовской морали, кажется, без труда отвечает на поставленную проблему. Несомненно, на первый взгляд человечес­кая деятельность предстает в самых разно­образных формах, каждая из которых оп-ределяется своей особой целью:

Так как действий, искусств и наук много, много возникает и целей. У врачевания

— это здоровье, у судостроения — судно, у военачалия — победа, у хозяйствования

— богатство2.

Но это разнообразие поддается классифи­кации, если учесть, что различные виды деятельности подчиняются один другому:

...подобно тому как искусство делать уз­дечки и все прочее, что относится к кон­ской сбруе, подчинено искусству править лошадьми, а само оно, как и всякое дейст­вие в военном деле, подчинено искусству военачалия...3

Цели различных видов деятельности, стало быть, подчинены одни другим. С этой точ-

1 Аристотель. Никомахова этика. I 1, 1094 а 1—2 // Соч.: В 4 т. М., 1983. Т. 4. С. 54.

2 Там же. 6—9.

3 Там же. 10—13.


 

 


ки зрения о благе можно говорить "в двух смыслах: одни блага — это блага сами по себе, а другие —...средства для первых"1. Более точно второй вид блага можно было бы назвать "полезным", "если оно нравит­ся только как средство", то есть если оно хорошо "для чего-то"2, тогда как первое, "которое нравится ради него самого", мо­жет быть названо благом "самим по себе"3. Таким образом, если можно было бы об­наружить благо, обладающее само по себе абсолютной ценностью, то его можно было бы определить как высшую цель всякой возможной деятельности. Такое благо бы­ло бы благом как таковым — то, что фило­софы платоновской школы определяли как "идею блага".

Однако "может возникнуть вопрос: что же все-таки хотят сказать, [добавляя] "са-мо-по-себе"4. Например, "человек сам по себе" и "человек" — одно и то же понятие, а именно [понятие] "человек"5. То же самое относится и к благу. Если искать определе­ние блага, "то [благо само по себе и частное благо] тоже не отличаются именно как бла­га": "[благо само по себе] не будет благом в большей степени, [чем частное благо]"6, им отвечает одно и то же определение.

Но дело в том, что нет однозначного определения блага. Например, вещи быва­ют хорошими сами по себе или хорошими для чего-то: таким образом, есть, по мень­шей мере, два возможных определения бла­га в зависимости от того, является ли оно абсолютным благом или только относи­тельным, то есть чем-то полезным. Правда, можно отделить "блага сами по себе от вспомогательных"7, ограничивая идею бла­га благом, признаваемым абсолютным. В таком случае "понятие блага вообще должно будет выявляться как тождествен­ное, подобно тому как понятие белизны тождественно для снега и белил"8. Итак,

'Аристотель. Никомахова этика. I 4, 1096 b 13—14 // Соч. Т. 4. С. 60.

2 Кант И. Критика способности суждения. § 4 // Соч.: Вот. М., 1966. Т. 5. С. 207.

3Там же.

4 Аристотель. Никомахова этика. I 4, 1096 а 34—35 // Соч. Т. 4. С. 60.

5 Там же. 1096Ь 1—2.

'Там же. 3—4.

7 Там же. 15.

»Там же. 21— 23. С. 61.


благами самими по себе являются все те, к которым стремятся ради них самих, "хотя бы к ним ничего не добавлялось, скажем, рассудительность, зрение, определенное удовольствие и почет"9. Однако совершен­но очевидно, что все эти блага не являются благом в одном и том же смысле и одним и тем же образом.

Конечно, платонизм предлагает идею блага как "образец", познание которого позволит нам "лучше... знать"10 отдельные блага. Однако такое утверждение не соответствует нашему опыту. Определить доступные для нас блага, как и средства их достижения, — это дело искусств и наук, но они занимаются благами, строго определенными в рамках каждой науки, а не благом самим по себе. Благо выступает в них не как неопределенная всеобщность, — оно определяется в соот­ветствии с каждой из категорий. Сущест­вует, например, "мера", то есть благо с точки зрения количества, или "свое­временность"11, то есть благо с точки зрения времени. Но все это еще слишком общие определения, которые уточняются в зависимости от различных областей деятельности:

Так, например, благо с точки зрения свое­временности, если речь идет о войне, оп­ределяется военачалием, а если речь идет о болезни — врачеванием; или благо с точки зрения меры для питания [опреде­ляется] врачеванием, а для телесных на­грузок — гимнастикой12.

Искусства и науки, стало быть, изучают строго определенные блага, в рамках каж­дой науки, а не благо как таковое:

...невозможно представить себе, какая польза будет ткачу или плотнику для их искусства, если они знают это самое благо [само по себе], или каким образом благо­даря уразумению этой идеи врач станет в каком-то смысле лучшим врачом, а вое­начальник — лучшим военачальником13.

Итак, в области практической деятельнос­ти, достигающей определенных результа­тов, не существует блага самого по себе, но

'Там же. 17—18. С. 60. 10Там же. 1097 а 2—3. С. 61.

11 См. там же. 1096 а 25—27. С. 59.

12 Там же. 32—34. С. 60.

13 Там же. 1097 а 8—11. С. 61.


 

 


лишь блага различные и особенные, о кото­рых невозможно сказать, что они соответ­ствуют единой идее блага.

Правда, можно сказать, что благо само по себе есть "ничто иное" как "идея"1, то есть "единое благо"2, некая реальность, су­ществующая отдельно, сама "по себе"3. Но тогда идея блага "бессмысленна"4: на деле — это классифицирующая категория, которая не имеет другого содержания, кроме себя самой, то есть не имеет дейст­вительного содержания, а стало быть, и смысла. Поскольку она есть только идея, существующая отдельно от опреде­ленной реальности, то очевидно, что "че­ловек не мог бы ни осуществить" ее "в поступке, ни приобрести; а мы сейчас ищем именно такое"5. Мораль — наука практическая, и ей нечего делать ни с иде­ей, у которой нет содержания, ни с бла­гом, чуждым деятельности.

Если, таким образом, хотят определить благо, достижимое в рамках человеческой деятельности, то лучше всего положиться на совместный опыт и общее согласие лю­дей в том, что высшей целью любой де­ятельности является счастье. По-видимому, счастье — это действительно то, к чему все стремятся:

Все люди ищут счастья. Исключений тут нет, какими бы разными средствами они ни пользовались. Все стремятся к этой цели... Воля никогда не предпринимает ничего, что имело бы другой предмет6.

В то же время счастье является благом. которое более чем что бы то ни было изби­рается ради него самого, и для достижения которого все другое выступает исключи­тельно в качестве средства:

Ведь его мы всегда избираем ради него самого и никогда ради чего-то другого, в то время как почет, удовольствие, ум и всякая добродетель избираются как ра­ди них самих (ибо на каждом из этих [благ], пусть из него ничего не следует, мы бы все-таки остановили выбор), так

1 Аристотель. Никомахова этика. I 4, 1096 b 20//Соч. Т. 4. С. 61.

2 Там же. 32. 3Там же. 33.

4 Там же. 20.

5 Там же. 33—35.

6 Паскаль Б. Мысли. 148 (425). М., 1994. С. 116—117.


и ради счастья, ибо они представляются нам средствами к достижению счастья. Счастье же никто не избирает ни ради этих [благ], ни ради чего-то другого7.

Наконец, счастье — это ответ на проблему, решением которой в платоновской филосо­фии должна была быть идея блага: указать высшую цель общественно-политической деятельности. В платоновском государстве познание блага самого по себе должно бы­ло дать каждому возможность четко оп­ределить значение собственной деятельнос­ти по отношению к деятельности других людей. Но ссылка на идею блага может показаться иллюзорной, если эта идея ли­шена всякого определенного содержания, тогда как всякое отдельное социальное на­чинание имеет строго определенную соб­ственную цель: так, цель медицины — здо­ровье, а цель стратегии — достижение по­беды. Между тем эти различные цели, как бы дифференцированны они ни были сами по себе, все способствуют счастью, которое является, таким образом, точкой их сое­динения. Итак, счастье выступает высшей целью деятельности, поскольку, в отличие от идеи блага, оно представляется дости­жимым с помощью различных видов чело­веческой деятельности.

Это истина для индивида, но еще более — для объединения людей: "Даже если для одного человека благом является то же са­мое, что для государства, более важным и более полным представляется все-таки благо государства, достижение его и сохра­нение"8.

Счастье, таким образом, представляет собой одновременно индивидуальную и коллективную реальность, и если оно представляет собой самодостаточную цель, то это не самодостаточность индивидуаль­ного эгоизма:

Понятие самодостаточности мы применя­ем не к одному человеку, ведущему оди­нокую жизнь, но к человеку вместе с ро­дителями и детьми, женой и вообще всеми близкими и согражданами, поскольку че­ловек — по природе [существо] общест­венное9.

''Аристотель. Никомахова этика. I 5, 1097 b 1—6 // Соч. Т. 4. С. 62—63.

8 Там же. I 1, 1094 b 7—9. С. 55. 'Там же. I 5, 1097 b 8—11. С. 63.


 

 


Человек действительно существо "общест­венное", и для Аристотеля это означало, что он может достичь полноты своей природы только в обществе (cite)1. Ведь последнее создано "не ради того только, чтобы жить, но преимущественно для того, чтобы жить счастливо; в противном случае следовало бы допустить также и государство, состоящее из рабов или из животных2, чего в действитель­ности не бывает, так как ни те ни другие не составляют общества, стремящегося к благо­денствию всех"3. Если раб есть животное, то это потому, что ему неведомо другое счастье, кроме того, которое связано с простым фак­том жизни. Таким образом, он не имеет доступа к обществу-государству (cite), кото­рое определяет себя через гражданство и обеспечиваемые им духовные преимущест­ва. Но полнотой человечности не обладают и те люди, которые не живут в городах-государствах (en cites) и которых греки назы­вали "варварами". Варварству противостоит эта "общественная" (или "цивильная") жизнь (vie civile), то есть жизнь в обществе-государ­стве, способ организации которой и есть то, что называется цивилизацией. Обеспечить индивидуальное счастье внутри счастья кол­лективного путем создания и развития циви­лизации — такова высшая цель нравствен- ности.

Ь) От морали счастья к морали долга

Итак, люди, несомненно, согласны в том, что истинное содержание нравствен­ности — это стремление к счастью. Однако может статься, что они согласны только относительно названия", ибо, когда речь заходит об определении, "что есть счастье,

1 "Общественное" — civil — этимологически означает "принадлежащее к обществу" — cite. (Французское слово "cite" означает и "общест­во", и "город", и "государство"; таким и был греческий полис: общество — город — государ­ство. — Примеч. ред.)

2 На французский язык этот фрагмент из "Политики" Аристотеля переведен так: "из ра­бов или других животных". — Примеч. ред.

'Аристотель. Политика. IV 9, 1280 а 31—33 // Соч. Т. 4. С. 460.

"См.: Аристотель. Никомахова этика. I 2, 1095 а 17 // Соч. Т. 4. С. 57.


возникает расхождение"5. Мнения в таком случае варьируются в зависимости от соци­ального положения, уровня культуры и да­же от самых случайных обстоятельств. Действительно, понятие о счастье "у раз­ных людей разное; а часто [даже] для одно­го человека счастье — то одно, то другое: ведь, заболев, [люди видят счастье] в здоро­вье, впав в нужду — в богатстве..."6. Люди считают, будто они могут быть счастливы, если получат то, чего им недостает; так, то, что они называют своим счастьем, чаще всего бывает временным и случайным предметом их желания. Счастье, таким об­разом, есть "неопределенное понятие"7:

Хотя каждый человек желает достигнуть счастья, тем не менее он никогда не может определенно и в полном согласии с самим собой сказать, чего он, собственно, желает и хочет8.

По Канту, неопределенность понятия счас­тья связана с противоречием между "идеей счастья", которая, как таковая, есть "аб­солютное целое" — полнота блаженства, максимум блага "в моем настоящем и каж­дом последующем состоянии", и, с другой стороны, "сугубо эмпирическим" характе­ром наших знаний относительно "элемен­тов"9 счастья и его средств. Ведь только опыт может сообщить конкретное содержа­ние нашей идее счастья. Но в том-то и дело, что это опыт счастья урывками, счастья преходящего. Он говорит нам о средствах достижения счастья, но не дает полной уве­ренности в том, что они действительно спо­собны привести нас к счастью.

Опыт нас учит, например, что невозможно быть счастливым в бедности или нищете. Но он также учит нас, что не в деньгах счастье:

Человек желает богатства — сколько за­бот, зависти и преследования мог бы он из-за этого навлечь на себя!10

Если счастье должно быть длительным со­стоянием, можно только пожелать долгой

'Там же. 20—21.

6 Там же. 23—25.

7 Кант И. Основы метафизики нравственнос­ти. Разд. 2 // Соч.: В 6 т. М., 1965. Т. 4. Ч. 1. С. 256.

"Там же.

'Там же. С. 256—257.

10 Там же. С. 257.


 

 


жизни. "Но кто может поручиться, что она не будет лишь долгим страданием?"1 Короче говоря, человек не в состоянии "определить с полной достоверностью, что сделает его истинно счастливым, так как для этого потребовалось бы всеведение"2. Неизбежная ограниченность нашего опыта и нашего знания не позволяет нам придать нашей идее счастья истинно определенное содержание. Счастье есть скорее не идея, а просто идеал: "Идея означает, собственно говоря, некое понятие разума", в то время как идеал есть только "представление о единичной сущности, адекватной какой-либо идее"3. И поскольку на деле наше представление о счастье остается неопре­деленным, оно есть "идеал не разума, а воображения"4.

Не существует, стало быть, правил, что­бы быть счастливым: это означает, что мораль счастья не может выражаться в "велениях разума"5, а скорее в простых советах:

Для того чтобы быть счастливым, нельзя поступать по определенным принципам, а необходимо действовать по эмпири­ческим советам, например диеты, бе­режливости, вежливости, сдержанности и т. д., о которых опыт учит, что они, как правило, более всего способ­ствуют благу6.

Такие советы, несомненно, "содержат в се­бе необходимость"7, но эта необходимость не является абсолютной необходимостью того, "что не может быть иначе"8. Она есть необходимость "условная, т. е. согласно предположению"9 это такая необходи­мость, которая обязывает прибегать к оп­ределенным средствам, предполагая, что мы уже избрали определенную цель. На­пример, предположим, что мы хотим по-

1 Кант И. Основы метафизики нравственнос­ти. Разд. 2 // Соч. Т. 4.4. 1. С. 257.

2 Там же.

'Кант И. Критика способности суждения. § 17 // Соч.: Вот. М., 1966. Т. 5. С. 236.

4 Кант И. Основы метафизики нравственнос­ти. Разд. 2 // Соч. Т. 4. Ч. 1. С. 257.

'Там же.

'Там же.

7 Там же. С. 255.

'Аристотель. Метафизика. V 5, 1015 а 34 // Соч. М., 1976. Т. 1. С. 151.

9 Аристотель. О частях животных. I 1, 639 b 24. М., 1937. С. 35.


строить дом, следовательно, нам необ­ходимы камни и кирпичи. Такая необ­ходимость может быть определена как "условная" или, по выражению греков, "гипотетическая". "Подача совета содер­жит, правда, необходимость", которая соответствует цели "достигнуть"'0 счастья. Такой совет действительно может на­правлять деятельность, но "только при субъективном условии: причисляет ли дан­ный человек то или другое к своему счастью"". Кант называет советы "ги­потетическими императивами", поскольку они руководят деятельностью только при предположении некоторых необязательных условий.

С этой точки зрения следует пере­смотреть проблему определения средств и целей в специализации человеческой деятельности, осуществляемой под вли­янием науки и техники. В самом деле, верно, что "все науки имеют какую-то практическую часть, состоящую из ука­заний, что какая-нибудь цель для нас возможна, и из императивов, [предпи­сывающих то], как она может быть до­стигнута"12. Однако прикладные науки ограничиваются предписанием средств и никогда не ставят вопрос о том, хороши или плохи цели, достижению которых они способствуют:

Разумна ли и хороша ли цель, — об этом здесь и речи нет, речь идет лишь о том, что необходимо делать, чтобы ее достигнуть. Предписания для врача, чтобы основательно вылечить пациента, и для отравителя, чтобы наверняка его убить, равноценны постольку, поскольку каждое из них служит для того, чтобы полностью осуществить поставленную цель13.

Если верно, что из биологической науки можно одинаково извлечь полезные руко­водства как отравителю, так и врачу, то это значит, что эти сведения не обладают мо­ральным значением: они представляют со­бой исключительно "технические импера- тивы"14. В связи с этим можно вполне обо-

10 Кант И. Основы метафизики нравствен­ности. Разд. 2 // Соч. Т. 4. Ч. 1. С. 255. "Там же.

12 Там же. С. 253.

13 Там же.

14 Там же. С. 255.


 

 


снованно упрекать обычное образование в том, что оно пестует у детей одни лишь технические способности, не заботясь о раз­витии их морального суждения о значении целей, которых можно достигнуть с их по­мощью:

Так как в детстве не знают, какие цели могут встретиться в жизни, то родители прежде всего стараются научить своих детей многому и заботятся об умении применять средства ко всевозможным целям... Эта забота так велика, что из-за этого они обычно забывают помочь им выработать и поправить их суждение о ценности тех предметов, которые они, быть может, захотят поставить себе целью'.

Итак, это две весьма различные вещи: технический инструктаж и формирование нравственности. Технические правила толь­ко предписывают средства для целей, ко­торые с точки зрения морали неопреде­ленны и даже остаются для каждого просто возможными, поскольку никто не может браться за все виды деятельности, порож­денные общественным разделением труда. "Есть, однако, одна цель", "о которой можно с полной уверенностью заранее сказать"2, что это не просто возможная, а реальная цель деятельности всех разум­ных существ: цель достигнуть счастья. В связи с этим Кант говорит о благо­разумии как умении выбирать "средства для достижения собственного счастья"3. Благоразумными прежде всего являются те, кто обладают "житейской мудростью", кто умеют "оказывать влияние на других для использЪвания их в своих целях"4. Но такого рода умение, если оно не направле­но на объединение всех этих целей "для собственной длительной выгоды"5, есть всего лишь хитрость или уловка, в конеч­ном итоге бесполезная; стало быть, оно не является подлинным благоразумием. Та­ким образом, мы видим, что мораль счас­тья научает тому, "как лучше рассчиты- вать"6.

1 Кант И. Основы метафизики нравственнос­ти. Разд. 2 // Соч. Т. 4. Ч. 1. С. 253—254.

2 Там же. С. 254.

3 Там же.

4 Там же.

5 Там же.

6 Там же. С. 286.


"Пусть, например, ставится вопрос: мо­гу ли я, если я нахожусь в затруднительном положении, дать обещание с намерением его не сдержать"7. Подлинное благоразу­мие должно здесь предостеречь против уловки, которая с помощью ложных обе­щаний поможет лишь на данный момент выбраться из затруднительного положения:

Благоразумно ли давать ложное обеща­ние, или сообразно ли это с долгом? [Это], без сомнения, часто может иметь место. Правда, я прекрасно вижу, что недоста­точно еще с помощью этой увертки вы­браться из затруднительного положения в данный момент, следует еще хорошень­ко обдумать, не могут ли из этой лжи возникнуть для меня впоследствии гораз­до большие затруднения, чем те, от кото­рых я сейчас хочу избавиться; а так как при всей моей мнимой хитрости не так-то легко предусмотреть последствия, чтобы раз потерянное доверие не повредило мне куда больше, чем все то зло, которого я сейчас думаю избежать, то не благоразу­мнее было бы поступать согласно всеоб­щей максиме и вменить себе в привычку что-то обещать не иначе как с намерением выполнить обещанное8.

Подлинное благоразумие состоит в том, чтобы держать свои обещания и сохранять доверие других. Такое поведение "самое на­дежное"; однако "иногда может оказаться для меня очень выгодно'" изменить этому правилу. Ведь как раз репутация порядоч­ного человека и позволяет где-то по мелочи поступить непорядочно и получить кое-ка­кие выгоды, не боясь последствий. Весь секрет благоразумия состоит, таким обра­зом, в умении хорошо рассчитать последст­вия, а также в проявлении такой осторож-ности в соблюдении общих требований мо­рали, чтобы извлечь наибольшую выгоду, если обстоятельства это позволяют.

Если мораль счастья — это действитель­но мораль правильно понятого интереса, то ее можно упрекнуть в том, что она есть не что иное, как поведение ловких плутов, и что она объединяет в "один класс побуж­дения к добродетели и побуждения к поро­ку"10. Согласно Канту, мораль счастья ос­нована на заблуждении, смешивающем

7 Там же. Разд. 1. С. 238.

8 Там же. С. 238—239. 'Там же. С. 239. 10 Там же. Разд. 2. С. 285—286.


 

 


счастье и добродетель, то есть на оши­бочном мнении, что быть счастливым и быть добродетельным — это одно и то же. Исторически эта путаница представлена двумя взаимодополняющими течениями — эпикуреизмом и стоицизмом. Для эпи­курейцев целью морали было отыскание счастья, то есть они не признавали никакой другой добродетели, кроме счастья:

Эпикуреец говорил: добродетель — это со­знание своей максимы, ведущей к счас­тью... Эпикуреец утверждал, что счастье есть все высшее благо, а добродетель толь­ко форма максимы поисков этого счастья, а именно [состоит] в разумном примене­нии средств для него'.

На это можно ответить, что "совсем не одно и то же сделать человека счастливым или же сделать его хорошим, сделать хоро­шего человека умным и понимающим свои выгоды или же сделать его добродетель­ным"2. Что же касается стоиков, то они утверждали, что "сознание обладания... добродетелью"3 и есть счастье. Здесь дос­таточно обратиться к опыту, "который противоречит утверждению, будто хоро­шее состояние всегда сообразуется с хоро­шим поведением"4. В самом деле, хорошо известно, что исполнение долга и следова­ние добродетели — не самые надежные способы достижения счастья, и здесь все правила поведения были бы предначерта­ны "гораздо точнее инстинктом и с помо­щью его можно было бы достигнуть ука­занной цели гораздо вернее, чем это может быть когда-либо сделано при помощи ра­зума"5.

с) Добрая воля

Подлинная добродетель в действитель­ности не может привести к счастью, потому что она состоит в том, чтобы в своих по­ступках следовать не интересу, а долгу.

1 Кант И. Критика практического разума. Ч. I. Кн. 2. Гл. 2 // Соч. Т. 4. Ч. 1. С. 442, 443.

2 Кант И. Основы метафизики нравственнос­ти. Разд. 2 // Соч. Т. 4. Ч. 1. С. 285.

3 Кант И. Критика практического разума. Ч. I. Кн. 2. Гл. 2 // Соч. Т. 4. Ч. 1. С. 443.

4 Кант И. Основы метафизики нравственнос­ти. Разд. 2 // Соч. Т. 4. Ч. 1. С. 285.

5 Там же. Разд. 1. С. 230.


Она, таким образом, не принимает в расчет возможный успех деятельности, а руковод­ствуется одним только нравственным зако­ном, подчиняясь ему безоговорочно. Если вернуться к предыдущему примеру, где речь идет о ложном обещании, данном с целью выбраться из затруднительного положения, то поступок, совершенный из чувства долга, в этом случае сообразовался бы только с моральным правилом: "Не солги", невзирая на обстоятельства и по­следствия. В противоположность этому мораль интереса должна учитывать все возможные последствия поступка, просчи­тывая их заранее. Именно потому, что такой расчет выходит за рамки реальных возможностей человеческого разума и по­знания, мораль счастья оказывается не в состоянии определять свои предписания и применение разума не может сделать человека счастливым.

Отсюда видно превосходство морали долга над моралью интереса. В морали долга, "чтобы знать, как мне поступать, дабы мое воление было нравственно доб­рым", я "не нуждаюсь в какой-либо глубо­кой проницательности"6. В самом деле, можно знать свой долг, даже не разбираясь в "обычном ходе вещей", не приспосабли­ваясь "ко всем происходящим в мире собы­тиям"7. А мораль счастья и мораль интере­са требуют культуры, опыта, ума. Обе они, таким образом, по необходимости аристо­кратичны, ибо требуют индивидуальных качеств, развитых воспитанием и общени­ем. В противоположность этому знание своего долга — это дело каждого человека, "даже самого простого"8. Мораль долга, следовательно, по существу своему анти­аристократична и может противопоставить внешнему уважению, связанному с соци­альным положением, внутреннее уважение, относящееся к положительным чертам ха­рактера:

Фонтенель говорит: "Перед знатным скло­няюсь я, но не склоняется мой дух"; я могу к этому прибавить: перед простым, скром­ным гражданином, в котором я вижу столько честности характера, сколько я не сознаю и в себе самом, склоняется мой

6 Там же. С. 240, 239.

7 Там же. С. 240.»Там же. С. 241.


 

 


дух, хочу ли я этого или нет и буду ли я так ходить с высоко поднятой головой, чтобы от него не скрылось превосходство моего положения1.

Моральное превосходство и ниспровергает неравенство социального положения, и компенсирует культурное и умственное неравенство. Безошибочно определяя свой долг, "обыденный человеческий рассудок"2 берет реванш в сфере практики за свою слабость в теоретической области:

[В теоретической области], если обыден­ный разум отваживается уклониться от эмпирических законов и чувственных вос­приятий, он запутывается в догадках, впа­дает в прямые противоречия с самим со­бой, приходит к загадкам, по меньшей мере к хаосу неизвестности, неясности и неустойчивости3.

В области нравственности, "чтобы знать, как поступать... мы не нуждаемся ни в ка­кой науке и философии"4, и простой чело­век "может с точно таким же успехом... верно попасть в цель, как и философ"3, потому что он не рискует запутаться в не относящихся к делу тонкостях.

Большая простота морали долга связа­на с тем, что для нее моральная ценность поступка "может заключаться только в принципе воли"6, тогда как в морали интереса ценность поступка зависит от то­го, может ли он привести к желаемому результату:

...Поступок из чувства долга имеет свою моральность не в той цели, которая может быть посредством него достигнута, а в той максиме, согласно которой решено было его совершить; эта ценность зависит, сле­довательно, не от действительности объ­екта поступка, а только от принципа воле-ния, согласно которому поступок был со­вершен безотносительно ко всем объектам способности желания7.

Тем самым поступок, совершаемый из чув­ства долга, отличается от всякого заинтере-

1 Кант И. Критика практического разума. Ч. I. Кн. 1. Гл. 3. О мотивах чистого практичес­кого разума // Соч. Т. 4. Ч. 1. С. 402.

2 Кант И. Основы метафизики нравственнос­ти. Разд. 1 // Соч. Т. 4. Ч. 1. С. 240. 3Там же. С. 241. "Там же. С. 240. 'Там же. С. 241. 'Там же. С. 235. 7 Там же.


сованного поступка, для которого важен только результат.

Но это значит, что поступок, соверша­емый из чувства долга, должен совершать­ся без расчета на результат. Мораль долга просто предписывает: делай, что должен, и пусть будет что будет, и с таких позиций о поступке нельзя судить по его резуль­татам:

Если бы даже в силу особой немилости судьбы или скудного наделения суровой природы эта воля была совершенно не в состоянии достигнуть своей цели; если бы при всех стараниях она ничего не до­билась и осталась одна только добрая во­ля (конечно, не просто как желание, а как применение всех средств, поскольку они в нашей власти), — то все же она сверкала бы подобно драгоценному камню сама по себе как нечто такое, что имеет в самом себе свою полную ценность8.

Таким образом, моральная ценность по­ступка зависит только от доброй воли, ко­торую он являет.

Однако критика кантовской нравствен­ности, согласно которой, как говорит Пеги, у кантианцев чистые руки, поскольку у них нет рук, неправомерна. Кантианская мо­раль требует, чтобы мы использовали все имеющиеся средства для выполнения свое­го долга, не удовлетворяясь одними только пожеланиями; добрая воля должна доказы­ваться реальными поступками. Вместе с тем кантианская мораль подчеркивает, что для того, чтобы иметь успех в своем предприятии, недостаточно одной доброй воли: необходимы еще способности, кото­рые являются даром природы или случая, но сами по себе не имеют морального зна­чения. Среди этих способностей Кант назы­вает качества ума и природного темпера­мента:

Рассудок, остроумие и способность сужде­ния и как бы иначе ни назывались дарова­ния духа, или мужество, решительность, целеустремленность как свойства темпе­рамента в некоторых отношениях, без со­мнения, хороши и желательны'.

Но можно также говорить о том, что счита­ется "дарами природы": о "власти, богат­стве, почете и даже здоровье"10. Очевидно,

" Там же. С. 229. 'Там же. С. 228. 10 Там же.


 

 


однако, что все эти дары могут быть дурно употреблены: они могут содействовать лю­бому предприятию — моральному или аморальному. То же самое можно сказать о качествах, которые древними — особенно стоиками — "безусловно... прославля­лись"1, поскольку они, "по-видимому, сос­тавляют даже часть внутренней ценности личности": "обуздание аффектов и страс­тей, самообладание и трезвое размышле­ние"2. На деле "без принципов доброй во­ли" даже эти моральные качества "могут стать в высшей степени дурными"3:

...Хладнокровие злодея делает его не толь­ко гораздо более опасным, но и непосред­ственно в наших глазах еще более омер­зительным, нежели считали бы его таким без этого свойства4.

Без доброй воли — то есть без воли посту­пать согласно предписаниям морального долга — ни одно из качеств, обеспечиваю­щих успех, не может быть названо добрым. Таким образом, следует сделать вывод, что они являются хорошими не сами по себе, но только при условии, что служат инст­рументами доброй воли. Стало быть, "ниг­де в мире, да и нигде вне его, невозможно мыслить ничего иного, что могло бы счи­таться добрым без ограничения, кроме од­ной только доброй воли"5.

Кантовская точка зрения в определении добра, таким образом, противоположна концепциям античной морали. Представи­тели последней рассматривали предмет и цель поступка, пытаясь в поисках выс­шего блага найти такой объект, который был бы более всего достоин служить выс­шей целью человеческой деятельности. Ка­нтианство же, напротив, усматривает благо не в конце человеческой деятельности, а в ее истоке, не в ее объекте, а в принципе, не в ее результате, а в том, чем она вдох­новляется, и с этой точки зрения "высшим благом" мы можем считать "добрую во­лю"6, которая, как представляется, дает ре­шение моральной проблемы в целом.

1 Кант И. Основы метафизики нравственнос­ти. Разд. 1 // Соч. Т. 4. Ч. 1. С. 229.

2 Там же. С. 228.

3 Там же. С. 229. "Там же. 5 Там же. С. 228. 'Там же. С. 231.


Добрая воля — это действительно та­кая воля, которая определяется одним только долгом. А долг универсальным образом предписывает деятельности ее правила безотносительно к обстоятельст­вам и результатам. Таким образом, долг можно не колеблясь признать во всех слу­чаях, и для подтверждения этого снова обратимся к примеру с ложным обеща­нием:

...Чтобы прийти кратчайшим и вместе с тем верным путем к ответу на вопрос, сообразно ли с долгом ложное обещание, я спрашиваю самого себя: был бы я до­волен, если бы моя максима (выйти из затруднительного положения посредством ложного обещания) имела силу всеобщего закона (и для меня, и для других)?.. Я ско­ро пришел бы к убеждению, что хотя я и могу желать лжи, но вовсе не хочу общего для всех закона — лгать; ведь при наличии такого закона не было бы, соб­ственно говоря, никакого обещания...7

Максима, которая позволила бы мне дать ложное обещание, чтобы выпутаться из за­труднения, не может стать всеобщим зако­ном, ибо, если бы весь мир лгал, нельзя было бы никому верить. Следовательно, такая максима, "коль скоро она стала бы всеобщим законом, необходимо разрушила бы самое себя"8. Поэтому разум предписы­вает нам подчиняться только тем прави­лам, которые могли бы без противоречия стать всеобщими.

Таким образом, если "максимой" назы­вают "субъективный принцип воления"9, то есть такой принцип, который внутренне оп­ределяет действующую волю, то можно сказать, что существует только одна фор­мула долженствования:

Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала все­общим законом10.

Кант называет эту форму долженствования "категорическим императивом", отличая его от технических императивов, или им­перативов благоразумия, которые повеле­вают только условно. Именно безусловный

7 Там же. С. 239.

8 Там же.

'Там же. С. 236.

10 Там же. Разд. 2. С. 260.


 

 


характер позволяет сформулировать кате­горический императив, поскольку он не имеет другого содержания, кроме соб­ственной всеобщности. Таким образом, эта всеобщая форма категорического импера­тива составляет его содержание, и вот почему нет ничего проще, как сформулиро­вать его.

Анализ морального долга позволяет, впрочем, не только вывести его формулу, но и определить его цель. Если вновь об­ратиться к примеру с ложным обещанием, то мы увидим, что тот, кто дает подобное обещание, "хочет использовать другого че­ловека только как средство"1. Заинтересо­ванный — и, как таковой, ненравственный — поступок — это обычно поступок, на­правленный на удовлетворение эгоистичес­ких потребностей и, стало быть, видящий во внешней реальности простое средство для их удовлетворения. Но "существа", имеющие "только относительную ценность как средства", вообще называются "веща­ми"2. Вот почему использовать человечес­кое существо в качестве простого средст­ва — значит обращаться с ним как с вещью. Если же, напротив, признавать за человеческим существом достоинство "личности", то это значит видеть в нем не простое средство, а и цель деятельности. Предметы, служащие удовлетворению на­ших эгоистических потребностей, являются "субъективными целями", поскольку они "имеют ценность для нас"3. В противопо­ложность этому человеческая личность, по­скольку она понимается "как цель сама по себе" и составляет, таким образом, "предмет уважения", представляет собой "объективную цель"4, то есть имеющую ценность независимо от любой частной точки зрения.

Эта объективность определяет всеобщ­ность, которая является всеобщностью ка­тегорического императива. Поэтому пос­ледний может быть сформулирован и сле­дующим образом:

Поступай так, чтобы ты всегда относил­ся к человечеству и в своем лице, и в лице

1 Кант И. Основы метафизики нравственнос­ти. Разд. 2 // Соч. Т. 4. Ч. 1. С. 271.

2 Там же. С. 269. 3Там же. 4 Там же.


всякого другого так же, как к цели, и нико­гда не относился бы к нему только как к средству'.

Таким образом, вопреки многочисленным критикам, кантианская мораль не запреща­ет использовать другого человека в качест­ве средства. Такое запрещение делало бы невозможным социальную жизнь, которая состоит во взаимном служении людей друг другу, так что каждый ее участник является средством для удовлетворения интересов других. Однако кантианская мораль требу­ет, чтобы наше использование людей осу­ществлялось с их согласия. Конечно же это не тот случай, когда мы, например, исполь­зуем их, давая жульнические обещания. Од­нако если мы держим наши обещания, то другой человек выступает в нашем дейст­вии одновременно и как средство, и как цель.

Но если человечество может само по себе быть целью моральной деятельности, то только в той мере, в какой оно способно придать своим максимам значение всеоб­щего закона:

...Каждое разумное существо как цель са­ма по себе должно иметь возможность рассматривать себя в отношении всех за­конов, которым оно когда-либо может быть подчинено, так же как устанавлива­ющее всеобщие законы, так как именно то, что максимы способны быть всеобщи­ми законами, отличает его как цель самое по себе6.

Действительно, именно разумный характер человеческой личности составляет ее досто­инство и придает ей значение личности, а не вещи. Разумность же представляет собой способность определять всеобщие правила, независимые от частных субъективных ин­тересов. Благодаря разуму, человек являет­ся и основой нравственного закона, и его целью. Во всех гипотетических императи­вах — например, императивах интереса и счастья — определение закона деятель­ности зависит от условий, диктуемых побу­ждениями чувств. Соответственно Кант по­лагает, что в таких императивах разум "ге-терономен", то есть подчиняется чуждому ему закону. Напротив, когда разум фор­мулирует категорический императив, он

5 Там же. С. 270.

6 Там же. С. 280—281.


 

 


выступает одновременно и как основание, и как цель, и как норма деятельности; он, стало быть, является сам себе законом, и можно сказать, что он "автономен". Мораль счастья, например, выражает под­чинение разума интересу. В категоричес­ком же императиве, то есть в морали долженствования, разум абсолютно свобо­ден, поскольку повиноваться закону, кото­рый мы сами себе даем, и значит быть свободным.

Добрая воля есть, таким образом, ос­нование нравственного закона. Но она так­же и его цель, поскольку в человеческой личности добрая воля — единственное, что достойно подлинного уважения. Она же да­ет формулу нравственного закона, посколь­ку категорический императив имеет своим содержанием всеобщую форму доброй во­ли. Так, добрая воля является абсолютно доброй, ибо, диктуя сама себе законы и вы­ступая в качестве собственной цели, она оказывается истоком и абсолютным осно­ванием морали.


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 | 51 | 52 | 53 | 54 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.028 сек.)