АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

ДО ПЕРВЫХ СЛЕЗ СОЖАЛЕНИЯ

Читайте также:
  1. Безопасность первых лиц
  2. В связи с выходом на сушу у первых растений сформировались
  3. Драндский собор – один из первых храмов Колхиды.
  4. Драндский собор – один из первых храмов Колхиды.
  5. Задача № 12. Ребенок К., 12 дней, от первой нормально протекавшей беременности, от первых своевременных родов.
  6. Неоднозначность соответствия в считывании кодонов. Строгая комплементарность в двух первых буквах кодона, в случае же третьей буквы это необязательно.
  7. Особенности острого ринита у детей раннего возраста (первых 2х лет)
  8. Острый этмоидит у детей первых лет жизни и его осложнения. Скорая помощь.
  9. ОТ ПЕРВОЙ БЕСПЕЧНОЙ УЛЫБКИ ДО ПЕРВЫХ СЛЕЗ СОЖАЛЕНИЯ
  10. ОТ ПЕРВОЙ БЕСПЕЧНОЙ УЛЫБКИ ДО ПЕРВЫХ СЛЕЗ СОЖАЛЕНИЯ
  11. ОТ ПЕРВЫХ СЛЕЗ СОЖАЛЕНИЯ ДО ЧУВСТВА ДОЛГА

 

ОЖИДАНИЕ

Ожидание было мучительным. Мы волновались за жизнь матери, и на это было причин предостаточно — анализ крови, кардиограмма. Тем более что, оберегая ма­му, мы заботились и о твоем будущем.

Что говорить, родители хотят умного, способного, а еще лучше — талантливого ребенка. И вот будущая мама где-то вычитала, как ей казалось, мудрую мысль о проведенных кем-то опытах, доказывающих, что если мать в период беременности начнет увлекаться, допустим, музы­кой или, скажем, математикой, то родится ребенок с определенными способностями к музыке или математике или же и к тому и к другому.

В нашей маленькой квартире в течение многих меся­цев непрерывно звучали величественные мелодии Баха, Моцарта, Бетховена, Листа, Шопена, Чайковского, Палиашвили. Мама очень хотела, чтобы ее будущий ребенок был наделен музыкальными способностями.

Не знаю, насколько это повлияло на твое стремление к музыке, так как, со временем, ты, учась музыке, про­явил довольно скудные музыкальные способности. Зато эти месячники классической музыки оказались высшей школой музыкального образования для меня: я, до того не разбиравшийся в музыке, вдруг начал проникать в глу­бины ее гармонии, вместе с мамой посещал концертные залы. Я пристрастился к классической музыке. Музыка в нашем доме не стихает и по сей день. Да и ты, признайся, неравнодушен к ней.

В ожидании твоего появления мать решилась еще и на другое: получив отпуск, она засела за научную работу. И так как мы с мамой коллеги, научные проблемы мы обсуждали вместе, искали, обобщали.

Всё это опять-таки служить было призвано главным образом твоему будущему: пусть родится сын со склонно­стью к научной деятельности.

Я пока еще не обнаруживаю прямой связи между на­учными пристрастиями в семье до твоего рождения и те­ми способностями, которые ты проявляешь. Правда, ты увлекся литературой и недавно начал писать рассказы. Но чтобы стать ученым, нужно особое умение. Может, оно у тебя появится в будущем, но до сих пор я его в те­бе не замечал. Так что мудрая мысль, вычитанная мамой, пока что помогла нам насыщать духовной жиз­нью ту семейную атмосферу, в которой ты должен был появиться.

Эти знания сейчас складываются как особая новая наука, которая называется пренатальной педагогикой, то есть педа­гогикой до рождения. Научно установлено, что ребенок, нахо­дясь в утробе матери в четырех-пятимесячном возрасте, начи­нает воспринимать внешние звуковые раздражители и реагиру­ет на них. Скажем, если звучит в среде грубая музыка, грубая речь, грохочет что-то, то это вызывает в нерожденном ребен­ке учащение пульса и сердцебиения, то есть происходит откло­нение от нормы. Если же звучит в среде гармоничная музыка и добрая речь, то ребенок не обнаруживает никаких отклонений.

На основе подобных экспериментальных знаний разрабо­таны системы воспитания детей до рождения. Создаются клинические лаборатории пренатального воспитания детей.

Мой сын Паата начал писать рассказы в студенческие го­ды и публиковать их. В последние годы он серьезно занялся ли­тературным творчеством. Вышли его книги: «АмерикаXXI век» (М., Изд., «Беловодье», 2003), «Пучок лучей» (Тбилиси, Изд., «Матрица», 2004). Занимается он и наукой, имеет уче­ную степень кандидата социологических наук.

Трудно, конечно, утверждать, что эти успехи связаны с нашими стараниями до его рождения. Но также трудно от­рицать это.

Мы очистили, «проветрили» семейную атмосферу от — и до этого редких — проявлений нервозности, грубости, раздражающего шума и заполнили чуткостью и любовью.

Нам не терпелось начать твое воспитание; мы захоте­ли приступить к нему еще до твоего рождения, и в конеч­ном счете оказалось, что это мы сами себя готовили к то­му, чтобы стать твоими родителями.

ОТЕЦ

Твое рождение одновременно было рождением ма­мы и папы, матери и отца. Да, я родился вместе с то­бой: ты — как ребенок, я — как папа. «Я папа, я роди­тель, я отец!..» В этот февральский день я со всей серь­езностью удивлялся тому, что ни по радио, ни в газетах не сообщали вестей о твоем рождении.

Смешно, правда?

Хоть я и готовился к твоему появлению, ты тем не менее потряс меня. Как тебе описать, как тебе дать по­нять, какие чувства кипели во мне, в новорожденном папе? Я возвысился, возмужал, вдруг я вообразил, что мне поручена судьба чуть ли не всей нашей планеты. Я стал куда серьезнее, чем и удивил моих друзей и то­варищей. Нет, чувства новорожденного папы неописуе­мы, — просто настанет время, когда и ты переживешь то же самое.

Постепенно я начал осознавать свое новое, изменив­шееся общественное положение.

Что значит быть папой?

Мало сказать, что папой не становятся, не имея соб­ственного ребенка, что папа содержит семью, помогает маме в воспитании детей.

Папа — не тот человек, который, возвращаясь домой пьяным, приносит из магазина конфеты: «Вот тебе, сы­нок, проявление моей чуткости!»

Папа — не тот человек, который, заботливо держа в руках завернутого в пеленки младенца, окутывает его гус­тым дымом сигареты.

Папа — не тот человек, который гоняется за сыном с ремнем, дабы свершить свою воспитательную миссию. Звание папы следует осмыслить не столько с позиции ребенка, ибо ребенок не всегда будет ребенком, а папа всегда останется отцом, — а с точки зрения его общест­венной деятельности.

Ребенок будет расти, и в один прекрасный день он обнаружит, что вчерашний его папа, которого он так искренне любил, избивает маму, на работе его называют лодырем, он пьяница, распутник. Кем же после этого он станет для своего вчерашнего ребенка и сегодняшнего юноши, если юноша или девушка станут стыдиться свое­го отца, отвергнут его.

Так какой же он — настоящий папа?

Настоящий папа — труженик во всех сферах жизни. Он может быть рабочим шахт и мартеновских печей; ма­шинистом железнодорожных составов и электричек в ме­тро; матросом танкера дальнего плавания и летчиком пассажирских самолетов; ученым и поэтом; артистом и политиком; предпринимателем и крупным бизнесме­ном. Он может быть учителем школы и врачом больни­цы. Но кем бы он ни был, всюду его уважают, почитают, с ним советуются. Он хороший друг, хороший коллега. Готов помочь нуждающимся, умеет сопереживать и ра­доваться. Он общественник, защитник прав человека, своих прав свободы. Не даст никому унизить себя и не унизит никого.

И, конечно же, настоящий папа — тот, кто, широко раскинув руки, бежит навстречу своему ребенку, бросаю­щемуся в его объятия с оглушительными и радостными возгласами: «Папа пришел!»

Папа всегда проявляет нежность к жене, любовь и уважение к родителям, несет в дом радость и заботу. Он держит в своей правой руке руку сына с молотком, в ле­вой — левую руку с гвоздем, и так, вместе, они забивают гвоздь в доску, мастеря скамейку для садика. Он хмурит брови и огорчается при детской шалости ребенка, а в другой раз упрашивает маму снять или облегчить наказа­ние: «Он больше не будет!»

Я убежден, что с воспитанием своих детей успешно могут справиться только такие папы (и, разумеется, такие же мамы). Мы обязаны, мы должны дать моральное пра­во нашим детям гордиться своими папами и мамами, ведь мы знаем, как им этого хочется. И папа, одержимый созидательной и преобразующей деятельностью, чест­ный, справедливый и отзывчивый, остается папой для своих детей на всю жизнь. Он не перестает воспитывать и напутствовать их даже после своей смерти, даже в тех случаях, когда дети знакомятся со своим погибшим от­цом по фотографиям.

Мне так и хочется крикнуть: «Папы, берегите свою честь, ибо это самое ценное наследство, какое мы можем оставить детям!»

Нарисовав себе такой образ папы, я повседневно ста­рался уподобляться ему, я шлифовал себя, я спешил ус­петь это до того, как ты смог осознать своего отца как человека, как гражданина. Я должен был сотворить себя на­стоящим папой для тебя.

Чего греха таить, я мечтал стать для тебя другом, до­стойным подражания.

ИМЯ

Как тебя назвать? Думаешь, это было просто?

Конечно, есть специальные справочники, в которые занесены тысячи имен, распространенных в мире. Мож­но выбрать, что душе угодно. Но — нет.

Я не сомневаюсь в том, что ни один человек нашей планеты не носит имя, которое не было бы выбрано ро­дителями специально для него.

Однако следует оговориться: наши родители назвали нас тем или иным именем, исходя из разных мотивов и соображений. Среди них были и есть такие, как сохра­нение родовых имен в память о предках или заслуги близкого человека. Эти традиции очень хороши и до­стойны того, чтобы их сохраняли впредь. Разве не до­стоин похвалы поступок родителей, назвавших своих де­тей именем Леван, в честь того заботливого и талантливого врача, который разработанным им способом опери­ровать ребенка сразу же после рождения исцелил от врожденного порока сердца более двухсот мальчиков и столько же девочек и тем самым спас их от неминуемой гибели!

Наши родители выбирали для нас самое красивое, са­мое модное, самое подходящее, самое распространенное или же, наоборот, самое редкое имя. И вот живем мы с этими именами, может быть, теперь уже вовсе не модны­ми, вовсе не редкими и вовсе не красивыми. Но мы при­выкли к своим именам, мы уже вступили в широкое об­щение и широкие связи с людьми, которые нас знают по этим именам.

Можно ли упрекать наших пап и мам за то, что они так старались украсить нас достойным по их представле­ниям именем?

Вся беда в том, что мы, родители, не можем ждать то­го времени, когда ребенок вырастет и сам выберет себе имя по своему вкусу. Не можем потому, что ребенок сразу же после рожде­ния становится членом общества людей, а связи в нем не могут быть осуществлены, если у человека не будет свое­го имени.

Но случается такое, когда взрослый человек конфлик­тует со своим именем, пытается избавиться от него, пере­именовать себя, заменить паспорт.

Действительно, как быть человеку, отец которого (ко­нечно, из любви к сыну, из желания украсить его достой­ным именем, да к тому же еще из стремления ознамено­вать свою эпоху) назвал его Трамваем, а сам Трамвай, ставший отцом и побуждаемый теми же чувствами и мо­тивами, называет своего сына именем, отражающим его профессиональную принадлежность — Пантограф. И хо­дит теперь Пантограф Трамваевич со своим именем и от­чеством, конфликтуя с ними. Он боится назвать их не­знакомому человеку, так как предвидит, как тот удивлен­но уставится на него и поинтересуется, не шутит ли Пан­тограф Трамваевич. В кругу знакомых и товарищей он уже привык к насмешкам. Как после этого не выразить ему глубокое огорчение близким людям, которые так легкомысленно отнеслись к величайшему делу — присвоению имени. В конце концов он заменит паспорт, в котором назовет себя по-новому, но ведь в общественных кругах, где его знают, никогда не забудут его старого имени и часто будут путать с новым.

Вот какая беда.

Мы с мамой хотели назвать тебя таким именем, кото­рое ты счел бы за честь носить. Оно не должно было тебе мешать входить в общество; люди, обращаясь к тебе, зна­комясь с тобой, не должны были направлять на него осо­бое внимание, ломать себе язык, произнося его. Оно должно было быть звучным и легким. Но было у нас и более важное намерение, а именно: имя твое должно было стать твоим добрым советчиком, в нем ты должен был находить постоянный зов родителей — не забывать, кто ты и ради чего ты живешь.

В родильный дом, куда меня не пропускали, я послал твоей маме следующее письмо:

«Дорогая, любимая моя!

...Теперь о том, какое имя дать нашему сынишке. Мы должны решить это сегодня-завтра, так как надо зарегистри­ровать мальчика и взять свидетельство о рождении. Я пред­лагаю три имени: Гиви — имя твоего отца, Александр — имя моего отца и Паата. Согласен на любое из них. Решай, по­жалуйста. Ты его родила, ты и назови его... Целую».

Спустя некоторое время мне принесли ответное пись­мо. Оно и решило проблему:

«Любимый!

Мы ведь уже много раз говорили об этом. Назовем его Паата. Звучит красиво, и содержание его благородное. Целую тебя...»

Почему мы выбрали именно это красивое, мелодич­ное сочетание нескольких звуков? Потому, что оно отра­жало наше общественное кредо, наш идеал, главнейшую цель нашего воспитания.

Думаю, ты понял нас еще в прошлом году, когда мы дали тебе почитать интересный роман Анны Антонов­ской «Великий Моурави».

Был у грузинского народа яростный враг, может быть, самый коварный и злой из всех врагов — Шах-Аббас. В Грузии тогда царствовала междоусобица, и вражда фео­далов друг с другом заставила великого Моурави, героя, полководца Георгия Саакадзе покинуть родину и искать прибежище именно у злостного врага своей родины. Шах-Аббас, жаждущий окончательно покорить Грузию, поручил великому полководцу осуществить свой замысел: дал ему большое войско и отправил против своего же на­рода. И чтобы тот не осмелился предать его, в качестве заложника оставил при себе любимого сына полководца, красивого юношу Паату. Паата был посвящен в намере­ния отца, он знал, что Шах-Аббас, как только узнает, как обернулись дела, отрубит ему голову. Но юноша, предан­ный своей родине, с нетерпением ждал вестей из Грузии. Узнав о приказании шаха отрубить ему голову, он обра­довался — значит, отец не дал врагам растоптать родину, уничтожить и сжечь ее. Вскоре великий полководец по­лучил шахский «подарок» — отрубленную голову своего горячо любимого сына. Это было в 1625 году. С тех пор имя Паата стало у нас символом преданности родине, своему народу, символом высокой гражданственности. Народ полюбил погибшего юношу, а имя Паата у нас пе­реходит из поколения в поколение.

Эта легендарная история и побудила нас назвать тебя именем, которое ты носишь.

Надеюсь, что тебе не придется быть заложником, пусть всегда небо над тобой будет мирным. Но Пааты нужны нашей родине не для того, чтобы оставлять их врагам в качестве заложников, а чтобы они строили на­ше будущее, ковали счастье своего народа и свое личное счастье.

Прошу тебя, сын мой, почаще задумывайся над своим именем. Зов твоих родителей будет звучать в нем и тогда, когда нас не будет. Прислушивайся к этому зову.

В разное время мы называли тебя разными ласкатель­ными именами. Когда тебе было полтора года, мы звали тебя Бупой: садясь на лошадку, ты любил бубнить —

«бупа-бупа». Мы звали тебя и Бубликом: ты любил грызть бублики. Были у тебя и другие прозвища. Но Паата — твое единственное и, я надеюсь, настоящее имя.

Человек должен вживаться в свое имя, задумываться над ним и постоянно прислушиваться к зову предков, че­рез этот зов ощущать теплоту и любовь своих родителей.

Так должен поступать и ты, мой друг!

ЧУДО

Мы только что распеленали тебя, ты весь запачкан, мокрый. Ты лежишь на спине, болтая ножками и ручка­ми. На лице у тебя ярко, определенно и выразительно на­писано удовлетворение. И если ты смог бы запомнить тогда мое лицо, наверное, передал бы теперь, как я был удивлен.

Я уже давно привык к тому, что в природе много уди­вительных явлений, а разум и руки человека создают не менее удивительную действительность.

Но вот я смотрю на тебя, современного акселерата ве­сом 4200 граммов, и меня охватывает глубокое удивление. Есть единственное чудо в мире, действительно удиви­тельное явление — младенец. Это беспомощное существо без самоотверженной заботы взрослых сразу гибнет. Но если воспитать его как следует, из него выйдет человек, способный украсить и обогатить жизнь.

Возможно, миллионы пап и мам, в порыве своих чувств, не задумывались над тем, перед каким величай­шим явлением оказались: перед ними не просто их ребе­нок, а самое удивительное создание природы. Нельзя не задумываться над этим. Нельзя потому, что она, природа, загадочна: она не совершает чуда до конца, возлагая это на нас.

Если ребенок — чудо, то кто же тогда мы — папы и мамы? Рискну сказать — мы, миллионы пап и мам, ров­но как миллионы пап и мам, которые жили до нас и ко­торые придут после нас, все мы — уполномоченные при­родой завершить чудо. Так пойми же это, каждая мама, каждый отец, и ты сразу почувствуешь, кто ты такой!

Кто же он — наш ребенок?

Тогда, в 60-е и 70-е годы, мои педагогические воззрения были еще в стадии формирования. Кроме того, в эпоху тота­литарной идеологии говорить открыто о духовной сущности человека было опасно. Сущность ребенка в книге я приписывал земной природе. Считалось, что это и есть материалистиче­ский подход. Но было у нас в семье некое чувство духовности, что сопровождало воспитание сына. Это чувство духовности в дальнейшем сложилось в следующей концепции.

Я принял допущения:

Высший мир, Мир духовный, Мир Абсолюта существу­ет реально.

Душа наша есть бессмертная сущность и устремлена к

вечному совершенствованию.

— Земная жизнь есть отрезок пути восхождения в совер­шенствовании.

Из этих допущений я делаю вывод:

— Ребенок есть явление в нашей земной жизни.

Он, есть носитель своего предназначения, своей миссии.

— В нем заключена неограниченная энергия духа. Это есть духовный аспект ребенка.

В чем же заключается аспект земной природы?

Природа дарит ребенку тело, которое есть инструмент души. Вообразите, что перед вами лежит скрипка, сотворен­ная самим Страдивари. Мы знаем, что в ней лежат все пре­красные звуки и мелодии, даже те мелодии, для которых еще не родились композиторы. Но сама скрипка, которая совер­шенна, озвучивать мелодии не может. Нужен исполнитель, который без скрипки тоже ничего не сделает. Он возьмет скрипку, приложит к подбородку, закроет глаза, и с помощью правой руки, в которой будет держать смычок, и пальцев ле­вой извлечет из божественной скрипки божественную мело­дию. Так вот, этот исполнитель есть душа, а скрипкате­ло. И чтобы тело могло стать совершенным, так же как де­рево, из которого мастер творил скрипку, земная природа за­ложила в ребенке три мощнейшие естественные страсти:

страсть к развитию,

— страсть к взрослению,

— страсть к свободе.

Вот кто есть наш ребенок.

И не земная природа доверяет нам ребенка на воспитание, а Творец всего. Потому воспитатели детей есть соработники у Бога.

 

Поверить Локку, что он «чистая доска», на которой можно написать все, что вздумается взрослому? Или же, может быть, предпочесть точку зрения Руссо, гласящую, что ребенок — это воск, из которого можно вылепить че­ловека любой формы и сути?

Этому теперь могут поверить только невежды. Не был и не существовал живой Эмиль, вылепленный из воска, как нет и детей — чистых ходячих досок. Будь это так, без труда придали бы мы миллионам мальчиков и девочек нужную форму, воспитание не стало бы для нас особой проблемой.

Ребенок — не аморфная масса, а существо, таящее в себе силы, равных которым не сыскать на всей нашей планете.

Сила низвержения Этны?

Сила Ниагарского водопада?

Сила движения Земли вокруг Солнца?

Не надо перечислять: только одна сила, затаенная в ребенке, сила духа, разума и сердца, если ее довести до совершенства, станет сверхсилой, способной преобразо­вывать, обогащать, украшать все вокруг — и на Земле, и в Космосе, и в себе.

Дремлющие в ребенке силы будут пробуждаться по­степенно: сперва он начнет ощущать, затем — узнавать, а далее и одновременно — радоваться, ходить, говорить, запоминать, наблюдать, общаться, усваивать и, как величе­ственный венец всему этому — мыслить, преобразовы­вать и созидать.

Но суть в том и заключается, что ребенок сам, какие бы силы ни таились в нем, ничего не сможет развить в себе, не сможет встать даже на ноги, не говоря уже о возвышении до человека. Совершить чудо: сделать, воспи­тать, создать из него человека — дело рук самого челове­ка, и в первую очередь пап и мам...

Улыбка есть загадочное явление в жизни людей. Не­давно я написал маленькую книгу — «Улыбка моя, где ты?». Позволю себе привести здесь сочиненную мною ле­генду об улыбке.

Я смотрю на своего сына, которого только что распе­ленали, мокрого и испачканного. Он болтает ручками и ножками и весь измазался. «Фу!» — говорит мама и боит­ся дотронуться до него. Я отворачиваю нос. А бабуля, сияя от блаженства, берет его на руки и нежно опускает в ванночку с теплой водой. Она уже приступает к воспита­нию внука. Какое там «фу» — я засучиваю рукава и тоже приступаю к воспитанию, мама включается тоже — сте­лет постель, а затем садится в кресло и готовится накор­мить своего первенца.

УЛЫБКА

Мягко сказано — готовится.

Ты когда-нибудь пил молоко, смешанное с кровью?

Не удивляйся, не торопись отрицать.

Мать готовится — она стискивает зубы, глаза наполне­ны слезами; дрожащими руками она достает грудь, сосок которой как бы рассечен ножом, из раны выступает кровь.

Маленький акселерат, только что наслаждавшийся в теплой ванночке, завернутый в чистые пеленки, теперь начинает пищать: он голоден, как волчонок, ему надо есть, ему надо прибавлять в весе каждый день, он повы­шает голос и сразу, как только вцепится губами в сосок, умолкает. И вскоре из надутого рта начинает сочиться красновато-желтая жидкость. Мама стонет, кусает себе губы, из ее глаз теперь уже потоком льются на твое личи­ко слезы, все ее тело начинает вздрагивать от приступа. Но руки ее как бы приобрели сознательную и самостоя­тельную жизнь, бережно тебя качают и отирают твое мо­крое от маминых слез лицо.

Ты насытился и заснул. Руки укладывают тебя в по­стель.

Ты чуть потягиваешься. На твоих губах, как бы изну­три, появляется удивительно мягкая, удивительно неж­ная первобытная улыбка. Она играет в течение всего се­кунды — двух, а затем опять возвращается вовнутрь и ис­чезает. Как будто она у тебя единственная, и ты ее бере­жешь.

Об этой улыбке известно очень немногое. Утверждают только, что она, эта первая улыбка, так неожиданно и беспричинно озаряющая лицо младенца, тоже унаследо­вана от природы, от матери.

Во что она нас посвящает? А что если она намекает, как строить воспитание? Загадка. Я лично принимаю ее как символ права детей радоваться жизни.

Догадки наши не рассеивают таинство Первой Улыбки младенца, она остается загадкой. И пока она есть загадка, пока наука не в состоянии ее разгадать, воспользуюсь слу­чаем и сотворю миф о происхождении Улыбки.

Вот мой миф.

Это было давно, очень, очень давно, когда люди еще не умели улыбаться...

Да, было такое время.

Жили они грустно и уныло. Мир был для них черно-се­рым. Блеск и величие солнца они не замечали, звездным не­бом не восторгались, не знали счастья любви.

В эту незапамятную эпоху один добрый ангел на Небе­сах решил спуститься на Землю, воплотиться в тело и ис­пытать земную жизнь.

«Но с чем я приду к людям?» — задумался он.

Ему не хотелось прийти к людям в гости без подарка.

И тогда он обратился к Отцу за помощью.

— Подари людям вот это,сказал ему Отец и протя­нул маленькую искру, она светилась всеми цветами радуги.

Что это?удивился добрый ангел.

— Это Улыбка,ответил Отец. — Положи ее себе в сердце и принесешь людям в дар.

И что она им даст? — спросил добрый ангел.

— Она принесет им особую энергию жизни. Если люди овладеют ею, то найдут путь, по которому утверждают­ся достижения духа.

Добрый ангел вложил удивительную искру в сердце свое.

Люди поймут, что рождены друг для друга, откро­ют в себе любовь, увидят красоту. Только им нужно быть осторожными с энергией любви, ибо...

И в это самое мгновение добрый ангел спустился с Не­бес на Землю, то есть воплотился в тело, то есть родил­ся, и он не дослушал последние слова Отца...

Новорожденный заплакал. Но не потому, что испугался темной пещеры, угрюмых и еле различимых лиц людей, с не­доумением глазевших на него. Заплакал он от обиды, что не успел дослушать, почему людям надо быть осторожными с Улыбкой. Он не знал, как быть: подарить людям прине­сенную для них Улыбку или утаить ее от них.

И решил — извлек из сердца лучик искры и посадил его в уголке своего ротика. «Вот вам подарок, люди, берите!» — мысленно сообщил он им.

Мгновенно пещеру осветил чарующий свет. Это была его Первая Улыбка, а угрюмые люди увидели Улыбку впер­вые. Они испугались и закрыли глаза. Только угрюмая мама не смогла оторвать глаз от необычного явления, сердце ее зашевелилось, а на лице отразилось это очарование. Ей ста­ло хорошо.

Люди открыли глаза, их взгляд приковала к себе улыба­ющаяся женщина.

Тогда младенец улыбнулся всем еще, еще, еще.

Люди то закрывали глаза, не выдерживая сильного сия­ния, то открывали. Но наконец привыкли и тоже попыта­лись подражать младенцу.

Всем стало хорошо от необычного чувства в сердце. Улыбка стерла с их лиц угрюмость. Глаза засветились любовью, и весь мир для них с этого мгновения стал красочным: цветы, солнце, звезды вызвали в них чувство кра­соты, удивления, восхищения.

Добрый ангел, который жил в теле земного младенца, мысленно передал людям название своего необычного подар­ка, но им показалось, что слово «улыбка» придумали они сами.

Младенец был счастлив, что принес людям такой чудо­действенный подарок. Но иногда он грустил и плакал. Ма­ме казалось, что он голодный, и она спешила дать ему грудь. А он плакал, потому что не успел дослушать слово Отца и передать людям предупреждение, какую им нужно проявить осторожность с энергией Улыбки.

Так пришла к людям Улыбка.

Она передалась и нам, людям настоящей эпохи.

И мы оставим эту энергию последующим поколениям.

Но пришло ли к нам знание, как нам нужно относить­ся к энергии Улыбки? Улыбка мощь несет. Но как приме­нять эту мощь только во благо, а не во зло?

Может быть, мы уже нарушаем некий важнейший за­кон этой энергии? Скажем, улыбаемся фальшиво, улыбаемся равнодушно, улыбаемся насмешливо, улыбаемся злорадно. Значит, вредим самим себе и другим!

Нам нужно немедля разгадать эту загадку, или же придется ждать, пока не спустится с Небес наш добрый ангел, несущий полную весть об энергии Улыбки.

Лишь бы не было поздно.

ВУЛКАН

Может быть, ты живешь вне времени? Может быть, вокруг тебя создано особое, неизвестное нам доселе вре­мя и пространство? За несколько месяцев, за три-четыре года ты совершаешь титанический марафонский бег. Каждый день, каждая минута и секунда, действующие в твоем поле развития, сулят удивительные изменения и новообразования.

Так прессуется время только на киноленте, только во сне, только в воображении: секунды равняются часам, минуты — дням, часы — месяцам, а дни — годам.

Однако моя фантазия, чувствую, подводит меня: эти первые месяцы, первые три-четыре года развития ребен­ка в действительности равны миллионам лет развития человечества. Ведь я, глядя на своего сына, становлюсь сви­детелем удивительного явления, дошедшего до меня из тысяч горизонтов времени. Я свидетель того, с какой гармонией природа-мать за миллионы лет бесконечных ста­раний заложила в первые три-четыре года жизни ребенка суть своего кропотливого созидательного труда, суть са­мой себя.

Уму непостижимо!

Можно ли переставать восхищаться этим зрелищем, сколько бы миллионов раз ни повторялось оно перед на­шим взором!

Я — как часть природы, ее суть, ее венец, я как папа, как мама, как творец и человек среди подобных мне лю­дей, спешу стать соучастником природы — созидать Чело­века, превосходящего меня и предназначенного людям.

В тебе пробуждаются силы.

Так же начинает пробуждаться вулкан.

Вокруг тебя все начинает сотрясаться, как вокруг вул­кана.

Люди боятся землетрясения, извержения вулкана.

Папы и мамы тоже боятся, когда их ребенок начинает извергать свои силы.

Из многих квартир можно услышать несуразные во­пли разболтанной педагогики: «Нельзя... нельзя... не трогай... угомонись... не бросай., не ломай... вылезай немед­ленно... угомонись... угомонись...Ой!»

Тысячи детей в тысячах квартир как бы сговорились между собой: они одновременно могут зацепиться за ска­терти, накрытые в честь гостей, потянуть их за собой, и в доме раздастся такой грохот, что соседи этажом ниже с ужасом схватятся за головы. Мамы придут в отчаяние, папы раскроют ладони правой руки, готовясь свершить правосудие, бабушки и дедушки мигом встанут на защиту своих внуков. А те в это время могут ликовать, торжест­вовать, хохотать до упаду.

«В ребенке злое начало», — поспешат прокомменти­ровать некоторые.

«Надо заглушить это начало», — поспешат посовето­вать другие.

Я не могу представить себе, что случилось бы с вулка­ном, если бы люди закупорили его в кратер и лавина не смогла бы извергаться из него. Но я вполне отчетливо могу предвидеть, основываясь на научных знаниях, что может произойти с ребенком, если папы и мамы будут воспитывать его, предварительно связав ему руки и ноги. Силы, стремящиеся к извержению, приглушатся, бес­сильными станут не только руки и ноги, но и ум. Развя­жи года через два воспитанного таким образом ребенка — и ему, возможно, никогда не вздумается кубарем скатить­ся с горы или усовершенствовать жизнь.

Какое там злое начало! Ребенок стремится, сам этого не понимая, развивать свои возможности, умения, спо­собности, которыми так щедро одарила его природа.

Он ищет среду, заполненную трудностями. Он чувст­вует — ему необходимы трудности, именно трудности. Он неугомонен. И вдруг...

Он кладет игрушку в рот. — «Брось, тьфу-тьфу!»

Он лезет под кровать. — «Вылезай!»

Он залезает на диван, чтобы спрыгнуть с него. — «Слезь!»

Он пытается опрокинуть стул. — «Не смей!»

Он бегает по комнатам, ведя за собой паровоз и пых­тя, как паровоз. — «Хватит!»

Пытается разобрать заводную игрушку. — «Нельзя!»

Задает вопрос за вопросом: почему? кто? что? — «За­молчи!»

Как быть с бабочкой? Может быть, оторвать ей краси­вые крылышки, чтобы она не утомляла себя своими по­летами от цветочка к цветочку и не портила эти цветы?

Меня пугает и индифферентность некоторых пап и мам, разрешающих ребенку делать все, что ему вздумает­ся — «Пусть!».

Ребенок рвет красочно оформленную книгу. — «Пусть!»

Ломает красивую вазочку. — «Пусть!»

Отрывает голову кукле. — «Пусть!»

Дергает маму за волосы и визжит. — «Пусть!»

И воспитываются дети в очень многих семьях под давлением всезапрещающей императивности взрослых или всеразрешающей хаотической дозволенности.

«Дети оказались в империализме взрослых. Надо их спасать!» — негодуют некоторые теоретики и призывают к священным крестовым походам за освобождение детей. Да, империализм надо ломать и низвергать. Но нужно ос­терегаться и того, чтобы взрослые не оказались под дик­татурой детей.

Диктатура взрослых, царящая во всезапрещающем во­левом воспитании, или диктатура детей, расцветающая во всеразрушающем хаосе, несут одинаково горькие плоды — разрушенную судьбу ребенка. Тут нельзя искать золотую середину. Между императивным и вседозволяющем вос­питанием середины нет. Есть только единственно пра­вильный подход к воспитанию — гуманный.

РАЗВИТИЕ

Зачем ребенку трудности?

Как зачем? Чтобы преодолевать их.

Зачем же создавать трудности, а затем преодолеватьих?

Нельзя ли без них?

Нет нельзя.

Трудности в физическом, умственном и духовно-нравственном развитии ребенка — это ступени, преодо­левая которые он поднимается на пьедестал человечнос­ти. Ребенок чувствует — ему необходимо укреплять свои силы и задатки в преодолении трудностей. А нам необхо­димо готовить ему эти ступени, каждая из которых будет побуждать к деятельности его физические и духовные за­датки.

Я расстилаю ковер, и мы с сыном садимся на него. Я выбираю цветную пластмассовую игрушку и кладу ее на ковер подальше от него. Он без особого труда подпол­зает к ней, мигом овладевает ею — и тут же сует в рот. За­тем забрасывает ее под кровать.

Я беру другую игрушку и кладу ее еще дальше, чтобы труднее было до нее добраться. Но расстояние оказалось слишком уж большим, и у него, возможно, пропал бы всякий интерес к игрушке, не придвинь я ее чуть ближе. Он возобновляет наступление, а я измеряю расстояние от первоначального его места на ковре до игрушки. Это «зо­на ближайшего развития» в ползании за овладение иг­рушкой. Так постепенно я буду отодвигать игрушку все дальше и дальше...

Сын подрастает — ему полтора года. На том же ковре мы боремся. Он любит борьбу с отцом. Потеет, пыхтит, но не отступает. Я чувствую, как напрягаются его мыш­цы, заставляю крутиться, падать, может быть, причиняю даже боль. Он ликует, он победил, но ценой каких уси­лий, знаю лишь я. С каждым разом я усложняю его путь к победе. Он огорчается, когда падаю сразу. Нет, он не хочет, чтобы победа досталась ему без труда, без усилий...

«Ну, прыгай, прыгай же, не бойся!» Он стоит на дива­не. С маленького стульчика он уже прыгает свободно, но спрыгнуть с дивана пока не осмеливается. «Прыгай же, не бойся!» Он спрыгнул и упал. «Ничего, ничего. Давай еще!» Он опят падает, но радуется. Рекорд повторяется. Надо увеличить высоту... А может быть, дать ему попро­бовать завтра-послезавтра спрыгнуть со стола?

«Давай побежим, кто быстрее!» Парк большой. Места хватает. Мы бежим, то я обгоняю его, то он меня, попеременно. Вижу, он устал. Мы падаем на травку и начина­ем кувыркаться. Завтра-послезавтра надо будет усилить темп и удлинить расстояние.

«Не хочешь залезть на дерево?» Ему пять лет. Он про­бует. Не получается. Я помогаю. Каждый раз, проходя в парке мимо того дерева, он пробует забраться на него. Победа!

У нас поход в ущелье. Там много камней, больших и маленьких.

«Давай строить башню!» Он рад. Мы тащим камни, большие и маленькие, аккуратно укладываем друг на дру­га, чтобы четырехугольная башня не развалилась. Устали. Надо пообедать. В другой, в третий раз возвращаемся ту­да же достроить башню. На вершине устанавливаем фла­жок. Высока и красива наша башня, она нравится всем, кто проходит мимо.

ГОНЗИК

Очень сожалею, сын мой, что мы из-за нашей безала­берности потеряли одну интересную книжку, которая так сильно повлияла на тебя. Я не помню автора и названия книги, зато помню ее героя, подружившегося и пород­нившегося с тобой. Он сходил со страниц книги, играл с тобой, вы вместе устраивали в квартире ералаш или же помогали маме, бабушке полить цветы, переставить стул, принести корзину, достать стакан.

Этот чешский мальчуган, этот Гонзик не давал тебе покоя.

Мы садились обедать. Ты звал Гонзика. Бабушка рас­крывала книгу с чудесными, захватывающими, смешны­ми похождениями забавного шалуна. Они были все в красочных картинках. Бабушка начинала читать тебе надпи­си под картинками, ты смеялся, радовался, слушал вни­мательно.

Гонзик тоже сидел за столом.

«Видишь, как он аккуратно ест! — говорит бабушка. — Ешь и ты аккуратно. Давай покажем Гонзику, как мы рас­крываем рот... жуем...»

Да, надо показать Гонзику, что мы тоже умеем сидеть за столом, благодарить за обед.

«Видишь, как твой Гонзик умывается! — продолжает бабушка. — Смотри в зеркало, на кого ты похож. Давай умоемся, а то Гонзик обидится».

Да, нельзя обижать Гонзика, надо умываться.

«Смотри, какой он вежливый, будь таким!»

Надо поблагодарить за обед так же, как Гонзик.

Но Гонзик ведь был и пиратом, он завладел необита­емым островом.

Ты из стульев устраиваешь в квартире корабль, это и есть необитаемый остров.

Хотя тебе объясняют, что забираться на застеленную кровать нельзя, это тебе уже непонятно — ведь Гонзик тоже забрался на кровать!..

Бабушка привела тебя из парка, ты промок до ниточ­ки. Осень. Холодно.

В чем дело? Разве дождь на улице? «Объясните вашему сыну, что он Паата, а не Гонзик... Нельзя же делать все, как Гонзик... Он взял и прыгнул в бассейн, как Гонзик!»

Тебе холодно и ты жалеешь, что прыгнул в бассейн, обещаешь, что больше не будешь.

А когда наступает ночь и пора ложиться, ты начина­ешь протестовать.

«Но Гонзик ведь тоже ложится спать в это время!» Железная логика. Ты ложишься и укрываешься, как Гонзик, и зовешь к себе Гонзика. Ты забираешь книгу под одеяло и скоро засыпаешь. Жизнь продолжается и во сне, и поэтому в другой комнате до нас доходит твой от­четливый тихий голос: «Гонзик... Любимый... Я люблю те­бя, Гонзик!»

Поэтому мама и прозвала тебя Гонзиком, и ты долго играл в Гонзика: был умным и глупым, как Гонзик, доб­рым и озорным, как Гонзик, вежливым и диким, как, Гонзик.

Наверное, все экземпляры книг о Гонзике давно уже протерлись, тысячи детей десятки тысяч раз переиграли своего героя, сдружились с ним.

Нет таких книг в магазинах? Трудно их достать? По­ищите хорошенько, папы и мамы, обойдите книжные ма­газины, и букинистические тоже, а то ваши дети обедне­ют без хороших книг с героями-озорниками!

БУРАТИНО

Как я мог представить, что эта маленькая куколка для самодеятельного кукольного театра внесет в твою дет­скую жизнь столько радости? Как я мог предвидеть, что она станет нашим добрым союзником в твоем воспита­нии?

Я ее купил просто так, не думая о том, что она может куда успешнее и внушительнее воздействовать на тебя в некоторых исключительных случаях, чем наши, пусть да­же хоровые, наставления.

Если бы я все это мог предвидеть, то, не затруднив се­бя хождением по магазинам, взял бы кусок дерева, выре­зал бы из него веселое личико с длинным носом, с помо­щью красок сделал бы его еще более веселым, затем, сшив и прилепив обычную красную рубашонку, надел бы на правую руку и приступил к воспитанию.

Я принес купленного Буратино домой, и под вечер, когда тебя начали кормить кашей, решил устроить пред­ставление. Тогда тебе было два с лишним года.

Надев на правую руку рубашку, я сунул указательный палец в отверстие шейки, большой и средний пальцы — в рукава, залез под стол и начал импровизировать содержание первого акта первого в своей жизни спектакля собст­венной постановки.

А в это время за столом происходило следующее. Ты начал выкидывать свои обычные номера, размахивая ку­лачками и отвергая пищу. И, конечно же, как часто случалось в таких напряженных ситуациях, сунул руку в глу­бокую тарелку с кашей. Она тебе показалась очень горя­чей, и ты, стало быть, собирался заорать что было мочи, измазав одновременно лицо бабули, а бабуля приготови­лась принять ответные меры — промыть тебя теплой струей наставлений. На этом все и застыло.

Откуда бабуле было знать, что папа сидит под столом, обдумывая свой спектакль. А ты и не представлял, что папа дома.

Вдруг из-под угла другого конца стола неожиданно вылез Буратино, весело сияя, в своей красной рубашке, и заговорил тонким голоском:

«Мальчик, как тебя зовут?»

Бабушка забыла о своем измазанном лице и о своих воспитательных намерениях. Ты забыл о том, что тебе следовало заорать. Оба изумленно уставились на необыч­ное зрелище.

«Как тебя зовут, мальчик?» — продолжал тонкий го­лосок. Буратино, подпрыгивая и пританцовывая, весело махал руками.

Зрители очнулись от первого изумления. Разумеется, на секунду раньше пришла в себя бабуля: «Ну, отвечай, он к тебе, наверное, пришел!»

«Паата!» — все твое изумление звучало теперь в твоем голосе.

«Я — Буратино. Повтори, пожалуйста, мое имя!»

Пришлось поупражняться в произнесении этого сложного имени.

«Ты хочешь дружить со мной?»

Ты кивнул головой.

«А ты отвечай голосом. Скажи так: рад с тобой дру­жить, Буратино!»

Ты повторяешь.

Буратино медленно, танцующей походкой движется к тебе, напевая одновременно песенку.

«Дай пожать руку!» — Его короткая рука потянулась навстречу твоей, но, увидев, что твоя рука измазана, дер­нулась назад.

«Пожалуйста, прошу тебя, помой руки, а то я боюсь испачкаться твоей кашей!»

Ты протягиваешь руку бабуле. Она уже успела выте­реть себе лицо, а теперь принялась чистить твои руки. Ты не спускаешь глаз с Буратино. Происходит рукопожатие.

«Ты обидел бабулю, извинись, пожалуйста!.. А теперь ешь. Вкусно, правда?.. Ты хочешь, чтобы я приходил к тебе?.. Только если ты не будешь обижать меня... Кончил кашу?.. Поблагодари, пожалуйста, бабулю!..»

Мама, почуяв необычное, тоже включилась в дейст­вие, начала объяснять Буратино, что Паата умный и сдер­жанный мальчик. Буратино рад этому.

Попрощавшись с тобой и пожав руку, Буратино отда­ляется от тебя, двигаясь вдоль стола.

Ты тревожишься. «Буратино! — кричишь ему вслед, — приходи еще!»

Вскоре «приходит» папа, и ты, с помощью мамы и ба­були, объясняешь ему, какой к тебе пришел человечек.

Папа серьезно начинает обдумывать сценарий, способ выступления, содержание общения.

Буратино появляется один-два раза в день, в зара­нее назначенное время, иногда совершенно неожидан­но, когда возникает особо напряженная ситуация. Его появление восстанавливает атмосферу взаимоуваже­ния, разряжает обстановку возникновения конфлик­тов.

К приходу Буратино ты готовишься как к празднику. Он может сесть тебе на плечо, на голову, ущипнуть за щеку, подать ложку. Он несет тебе конфету, печенье. Он говорит с тобой обо всем, что тебя интересует. Расска­зывает сказки, учит стихам, приучает тебя быть вежли­вым, сдержанным. Он всегда знает о твоих каждоднев­ных поступках, радуется твоим добрым делам, огорчает­ся дерзостям. Полон надежд, что ты умный и хороший. Буратино может убаюкивать тебя, и хотя колыбельная в его исполнении звучит не так уж мелодично, ты все же засыпаешь.

Я готов поклясться, я уверен, что ни один воспита­тель не смог бы так сильно повлиять на нравственно-этическое и умственное развитие моего Пааты, как его общение с Буратино, продолжавшееся всего 8—10 меся­цев.

По моему плану Буратино должен был насовсем по­прощаться с тобой и уехать далеко-далеко, как только мы обнаружили бы, что его влияние на тебя начинает сла­беть. Но произошла досадная ошибка.

Прошло с тех пор почти сорок лет.

Вы думаете, мы где-то потеряли эту живую игрушку?

Вовсе нет! Мы поставили Буратино на длинную палочку и по­местили в книжный шкаф.

— Зачем вам это?спрашивали меня гости. И я объяснял им педагогику с участием Буратино. Эта игрушка сыграла свою добрую роль в воспитании дочери. А потом долго ждала, кого еще воспитать.

Но вот родилась дочка у самого ПаатыНинца.

В тот день мне показалось, что Буратино на палочке за­улыбался и потер руки.

Паата, ставший отцом, снял Буратино с палочки, надел его на правую руку и в более совершенной форме повторил пе­дагогику с участием этого человечка.

Потом Буратино вернулся на свое место.

Он член нашей семьи. Мы его очень любим. И радуемся, когда вспоминаем прошлое с его участием. В этом прошлом много поучительных историй.

Буратино на палочке стоит в книжном шкафу. И иногда мне кажется, что ему не терпится стать соучаст­ником воспитания нового ребенка.

— Когда это будет?спрашивает Буратино.

Будет, будет!успокаиваю я.

Однажды, вернувшись домой с работы, мы с мамой застали тебя сидящим на диване и льющим горькие сле­зы. Перед тобой лежал неподвижный Буратино. Ты его нашел в самом потайном углу шкафа, куда мы прятали его от тебя, надеясь, что ты никогда не проникнешь туда. Однако, напрягая все свои силы, ты залез в шкаф и, ро­ясь, вдруг наткнулся на Буратино.

«Буратино!» — закричал ты радостно. Ты думал, что, увидев тебя, Буратино сразу подскочит, запоет своим то­неньким голоском, залезет тебе на плечо, начнет шептать сказку.

«Буратино, встань... Буратино, ты спишь?..»

Ты горько заплакал: «Буратино не хочет со мной раз­говаривать... Буратино не хочет проснуться!..»

Мы, конечно, могли мигом воскресить Буратино. Но было ясно: он уже никогда не смог бы стать твоим воспитателем. Ты начал бы сдирать его с руки, и он, этот чело­вечек, создавший тебе особый, сказочный мир, превра­тился бы в жалкую игрушку. Поэтому мы уложили его в коробку и сказали тебе: «Да, Буратино больше не про­снется!..»

Хотя это не совсем правда. Буратино проснулся для тебя уже на всю жизнь, когда тебе принесли в подарок книгу о Буратино.

ШАЛОСТЬ

Ты становишься озорником, неуловимым, неудержи­мым.

С тебя нельзя сводить глаз.

Бабушка разыскивает тебя через каждые 2—3 минуты: ты можешь быть одновременно и в шкафу, и во дворе, и на столе, под столом. От тебя несколько раз спасали ста­ринную швейную машину системы «Зингер», которой так дорожит бабуля. Ты сбросил с высокой подставки вазу с цветами, и если бы не наш с мамой уговор, был бы ею крепко отшлепан за это. Ты опрокинул огромный таз, на­полненный виноградным соком, и на полу образовалось озеро, и если бы опять не наш уговор, за это последовало бы нравоучение папы.

Ты жил бурной жизнью мальчика, рос таким, о каком пишет английский писатель Алан Бек:

«Мальчик — это правда с грязным лицом, красота с порезанным пальцем, мудрость с вареньем в волосах и надежда будущего с лягушкой в кармане.

Когда вы хотите, чтобы он произвел хорошее впечат­ление, его мозги превращаются в желе, или же он стано­вится дикарем, садистом из джунглей, стремящимся уничтожить весь мир и себя вместе с ним... Мамы любят их, маленькие девочки ненавидят, взрослые игнорируют, а небеса защищают».

Неужели педагогика в конце концов не обнаружит на­дежный метод, применив который станет возможным до­нести до твоего понимания и до понимания миллионов мальчишек, тебе подобных, — как опасно для жизни де­лать глупости на каждом шагу?

Жизнь на волоске — вот какая жизнь у мальчиков.

Ты шаришь в ящиках. Слышишь мамин голос:

«Что ты там делаешь?» — «Ничего!».

Ты достаешь ножницы. «Что ты там ищешь?» — «Ничего!».

Идешь с ножницами к аквариуму и пугаешь ими рыбок.

«Что ты там сту­чишь?» — «Ничего!».

Затем суешь ножницы в штепсель, раздается страшное «ткац», выключается электричество, в квартире становится темно. Мама вскрикивает и бежит к тебе, задевая по дороге стулья и с грохотом отбрасывая их, у бабули сердце уходит в пятки, она начинает кри­чать, бегут соседи. Кто-то смог включить электричество. Ты, весь синий, лежишь на полу, приходишь в себя, жжет руку, начинаешь плакать, а мама теряет сознание...

Соседка ведет тебя в школу (ты уже начал ходить в подготовительный класс) вместе со своей дочуркой. Надо пересечь узкую улочку. Но вдруг, увидев на другой сторо­не улицы своего товарища, ты вырываешь руку и с радо­стным криком перебегаешь улицу. Надо же было: тут же из-за угла вывернула машина. Раздаются крики прохо­жих. Слышится страшное шипение внезапно затормо­женной машины. Выскакивает водитель и бросается к те­бе. Ты лежишь на спине, ноги раскинуты, правое колесо машины заторможено посредине ног, выше колен, оно только задело штанишки и кожу на левой ноге... Но тебя оберегали не только небеса.

Дядя пригласил нас к себе показать нам реку Алазани. Она небольшая, но быстрая, в некоторых местах глубо­кая. Мы идем вдоль реки. Мы любуемся цветами, фаза­нами, ты собираешь камешки. «Не подходи близко к бе­регу, иди рядом с нами!» Эти приказы раздаются время от времени. Ты как будто подчиняешься. Но вдруг сползает край берега под твоими ногами, и через секунду быстрый поток реки захватывает тебя. Дядя сразу же бросается в воду и спасает тебя, испуганного и наглотавшегося воды.

Был и такой случай.

Раз ты взял раскрытый зонтик, который лежал на бал­коне, и собрался спрыгнуть со второго этажа. Для тебя зонтик был парашютом.

«Стой, не смей!» — закричала бабуля. Ты поспешил выполнить намерение, но бабуля подоспела, вцепилась в тебя.

«Глупый мальчик... Глупый ты мальчик!» — рыдала она. В то время ты увлеченно ри­совал парашюты. Только на шести твоих рисунках, кото­рые ты мне подарил и которые хранятся у меня до сих пор, я сосчитал тридцать раскрытых парашютов.

Вспоми­наю еще, с каким удивлением ты наблюдал в парке, где было много развлечений, за прыжками с вышки на пара­шюте. Было ли это причиной твоего несостоявшегося по­лета — прыжка со второго этажа?

Вместе с небесами тебя хранили бдительность бабуш­ки, возгласы матери и мужской разговор отца, спасали тебя бдительность и незамедлительность людей, которые приходили на помощь.

Сколько у тебя жизней? Трудно сосчитать. У каждого мальчика, мне кажется, по крайней мере два-три десятка жизней. И пока нет в нашем распоряжении универсаль­ного способа внушить им, детям, быть предусмотритель­ными, так и хочется крикнуть во весь голос, чтобы услы­шали все-все:

«Дорогие взрослые, нет чужих детей, все дети наши! Пожалуйста, заботьтесь о них, спасайте от возможных прискорбных последствий их шалостей!»

ДРУЗЬЯ

Во дворе много детей. Ты тоже рвешься во двор поиг­рать. Но там старшие мальчики отняли у тебя велосипед и не дают покататься. Ты начинаешь орать, возвраща­ешься домой, жалуешься:

«Все они плохие... я не хочу играть с ними!»

Что нам делать? Отнять у мальчишек велосипед и вер­нуть тебе, а им пригрозить, чтобы больше не смели?

Бабушка так и готова была поступить, но я — против.

«Чего ты орешь? Ты же мужчина!»

«Они отняли мой велосипед!»

«А почему ты сам не предложил им покататься на тво­ем велосипеде?»

«Не хочу... я сам хочу кататься...»

«Так, значит, виноват ты: сам хочешь много кататься и не хочешь поделиться с ребятами этим удовольствием. Я не могу защищать тебя такого. Если я отниму у них велосипед и верну тебе, они не захотят дружить с тобой. А дружба важнее велосипеда!..»

Я предпочитал отпускать тебя во двор с такими иг­рушками, игра с которыми заставляла тебя знакомиться и дружить с ребятами. Конечно, неинтересно играть в мяч одному. А от мальчика, который играет один, ребята мо­гут отвернуться, начнут дразнить. Я отпускаю тебя во двор с хорошим футбольным мячом и внушаю: «Мяч лю­бит, когда его ударяют многие, за ним весело гоняться всем желающим».

Какой смысл играть в кегли одному, если никто на твою игру не будет смотреть? А если играть коллективно, с товарищами, то вокруг играющих соберутся зрители, они станут поощрять играющих, поднимется такой весе­лый гул, что ни одна строгая соседка не посмеет нару­шить его.

Я внушаю тебе: «Если больше не захочешь играть, не отбирай у товарищей кегли, пусть они поиграют без тебя!»

Игра с «летающими тарелками» тоже требует друзей и товарищей: ты забрасываешь свою тарелку в сторону партнера, а он отправляет в твою сторону свою. Надо поймать ее и быстро отправить обратно. От тебя требуют­ся ловкость, быстрота.

«Не ссорься ни с кем. Играй со всеми!»

Но ссоры все же вспыхивали иногда. Порой дело до­ходило до драки.

И мы приучили тебя: не жди от нас защиты; мы забе­рем тебя, драчуна, и станем осуждать; возможно, за этим последует еще и наказание — лишение радости общения с товарищами на 2—3 дня сразу.

Знаю я вас — петушков-драчунов. Не думаю, чтобы хотя бы одному взрослому хоть раз удалось установить истинную причину возникновения вашей драки. Обе сто­роны с такой страстностью будут утверждать свою право­ту, что в конце концов станет понятной беспричинность Драки. После драки вы без особых дипломатических пе­реговоров возобновляете дружбу, может быть, даже более прочную, но мы, взрослые, до этого добрые соседи, вмешавшись в «разборку», можем навсегда испортить наши добрые отношения.

Наш домашний суд, в составе папы, мамы и бабушки, обычно выносит тебе строгий наказ, соответствующий нашей морали: «Дружи со всеми, малыш, плохих детей нет, дружи со всеми!»

РЕЧЬ

Ты начал ходить, а вскоре заговорил. Ты резко пере­шел от детского лепета к членораздельному произноше­нию и так ошеломил нас фейерверком применяемой то­бой лексики, что мы никак не смогли вспомнить, какое слово ты произнес впервые.

Я утверждаю, что первое слово, которое ты произнес, было «мама», а мама говорит, что это было «папа».

Но, наверное, ни то и ни другое. Твои первые слова, скорее всего, означали: «Я человек!»

Ты заговорил одновременно на двух языках: на гру­зинском и на русском.

Как это произошло?

Я сторонник той научной точки зрения, которая счи­тает, что ребенок наследует от Природы некую способ­ность речи. Спустя несколько месяцев после его рожде­ния она начинает в нем просыпаться: ребенок впитывает в себя речь окружающих, произносит нечленораздельные, но смыслообразующие звуки, научается выражать свои требования, протест, радость с помощью отдельных слов. Одновременно в голове ребенка происходят сложнейшие «вычисления», с помощью которых весь хаотический по­ток речи, воспринятый им, вдруг начинает из его уст течь ручейком прозрачной, ясной, содержательной, полной эмоциями речи.

Эти внутренние задатки речи, по моему представле­нию, имеют то же значение для ребенка, что и ракета-но­ситель третьей ступени, выводящая корабль на орбиту. Ребенок за самое короткое время (ибо, что значит не­сколько месяцев в сравнении с тем скачком, который проделывает он, овладевая опытом тысяч поколений) выходит на важнейшую орбиту своей жизни — орбиту об­щения с помощью речи.

Ребенок начинает говорить. У него своя система и на­правленность общения. Сперва он бесконечное множест­во раз спрашивает всех: «Что это?» Далее следует такое же бесконечное множество «почему?».

Он приступает к осуществлению процесса познания действительности, однако смотрите, как мудро он это де­лает: он сам сокращает себе путь к овладению опытом человечества, требуя от нас, чтобы мы коротко, ясно и до­ступно объяснили ему, что это и почему это так, какие существуют связи между предметами и явлениями.

Разумеется, он с большой охотой прибегает и к дру­гим путям присвоения знаний: ставит ежедневно не­сколько десятков беспокойных «опытов», дающих ответы на вопросы — «Смогу ли я сам?», «Как это делается?», «Почему это так?», «А что если?..» и так далее.

Но общение через говорение, познание через речь, радость и огорчения, выраженные с помощью слов, зани­мают все больше места в его повседневной жизни, в его очеловечивании.

Прирожденная способность заговорить не имеет дол­гой жизни. Она вроде шелковичной бабочки, которая вы­ползает из кокона только для того, чтобы отложить потомство, а сама погибает.

Вы не задумывались над тем, с какой легкостью на­учается ребенок говорению на двух-трех языках и с каки­ми трудностями сталкивается взрослый при изучении иностранного языка?

Что это значит?

Вот что: внутренние задатки с трудом поддаются кон­сервации; напротив, наука располагает определенными фактами, свидетельствующими о том, что мышление, речь и другие виды деятельности человека имеют строго определенное возрастное время для своего возникнове­ния, развития и завершения. Приостановить, отложить их развитие на потом — значит расписаться в собствен­ном невежестве, допустить грубую педагогическую оп­лошность, а ребенка обречь на непоправимую отсталость.

Но ребенок может заговорить только в общении с го­ворящими людьми. И вся проблема заключается в этом: как говорим мы, папы и мамы, взрослые, между собой и со своими малышами?

Если речь наша бедна, искажена, груба, если бранные слова не задерживаются на устах домашних, окружающих ребенка, он, возможно, всю свою жизнь будет страдать от своей искаженной, несовершенной, грубой речи, а воз­можно — от бедности мышления.

Зная все это, не могу не стать сухим дидактом.

Папы и мамы! Не находится ли ваш младенец, ваш ребенок в окружении искаженной речевой действительности? Это очень плохо!

Не находится ли он в атмосфере взаимной грубости взрослых? Это еще хуже! Сами того не подозре­вая, вы, возможно, задерживаете, навсегда и безвозвратно приостанавливаете речевое развитие и общение ребенка, вы искажаете его будущее! Думайте об этом!

Эта сухая дидактика служила и нам, воспитателям Пааты.

Прирожденная способность к речи, по моему убежде­нию (меня подбадривают и исследования специалистов), дает возможность ребенку одновременно усвоить не­сколько языков.

Мое убеждение не исключало и некоторой тревоги: ведь царит пока еще в педагогике предостережение, что учить ребенка сразу двум языкам — это то же самое, что и учить его ездить на лошади до того, как он научится хо­дить. И все же мы решились. Мама и папа говорили с то­бой только на грузинском языке, а бабушка — только на русском.

Мы твердо придерживались своего решения, и когда ты начал говорить, обнаружили, что у тебя для мамы и папы возник один язык, а для бабушки — другой. Ты пе­реключался с одного языка на другой, в зависимости от того, с кем имел дело.

Знал ли ты тогда, что говоришь на двух языках? Ко­нечно, нет. Ты только общался на этих языках, не имея никакого понятия о своем билингвизме.

Шли годы, и мои опасения рассеялись полностью. Ты мыслишь нормально. В твоей речи я нахожу реальное подтверждение идеи Л.С.Выготского о том, что человек лучше постигает родной язык, если он владеет другими языками.

Нас радовало каждое твое новое речевое изобретение. Мы всегда старались давать тебе ясные, правильные отве­ты на все твои «что это такое» и «почему». И еще мы старались приучать тебя к вежливым формам обращения: учили говорить «здравствуйте», «доброе утро», «спокой­ной ночи», «пожалуйста», «если можно», «спасибо», «из­вините», «с радостью».

Учили всему этому в процессе общения, а не только одними требованиями и наставлениями. Ты с детства привыкал к нашей вежливости по отношению к тебе:

«Если можно, принеси, пожалуйста, стул!»;

«Можно по­просить тебя пересесть на диван?»;

«Извини, пожалуйста, это случайно!»;

«Спасибо, дорогой, какой ты добрый!» Поощряли быть ласковым, добрым по отношению к лю­дям, окружающим тебя.

И все-таки в твоих выражениях проскальзывали грубо­сти, которые, видимо, ты усваивал вне дома. Но каждый раз, когда ты грубил, обижал окружающих, мы прибегали к приемам народной педагогики — заставляли тебя пропо­лоскать рот, лишали на время удовольствий общения. А как иначе?

Недавно в одной семье я наблюдал, как двухлетний ребенок ругался, употребляя нецензурные выражения, а взрослые, даже мама, в адрес которой и были направлены эти слова, безудержно смеялись. Я был возмущен. А ро­дители меня успокаивали: «Он же не понимает, что гово­рит!»

Разве это оправдание? Пусть не понимает, но ведь его натура склоняется к грубостям!

Какое мы, взрослые, имеем право, как мы смеем за­сорять речь ребенка, заставлять его природную способ­ность к речи расходовать на тренировку в грубости и бра­ни? Тот, кто этим занимается, должен знать: он искажает не только и, может быть, не столько речь ребенка, сколь­ко его судьбу, так как с детства лишает его красоты и ра­дости подлинного общения.

Не знаю, есть ли в педагогике термин «речевое воспи­тание». Думаю, он мог бы носить глубокий смысл. Я лично вкладываю в него не узко методическую, а общечеловеческую идею: воспитание в ребенке умения и потребности доставлять людям радость с помощью речи, сопереживать, сочувствовать им в беде, облегчать страда­ния, сеять правду и доброту.

Речевое воспитание — это воспитание сердца, воспитание любви к человеку, глубокого уважения к нему.

Слово может и убить, и исцелить человека.

Ребенок унаследует от Природы огромное количество воз­можностей, их не сосчитать. Нам известна только малая часть. Психологи называют возможности функциями. Речевая возможность является одной из таких функций, но она самая важная, сложная и таинственная. Физиологи знают, в какой части мозга зарождается речь, но никто не может сказать, как это происходит. Научными исследованиями доказывается, что в ребенке изначально присутствует некая общечеловечес­кая речевая матрица, некая, я бы сказал, вселенская грамма­тика. Она не привязана к какому-либо конкретному ребенку. Говоря иначе, ребенок-грузин (или русский, или англичанин) не­сет в себе матрицу не грузинской грамматики, а общеязыко­вую. На ее основе, оказавшись в языковой среде, зарождается конкретная речь.

Но эта способность, как мне представляется, имеет три особенности.

Первая особенность в том, что общеязыковая матрица (функция языка) не является пассивной данностью, она ак­тивна сама по себе.

Вторая особенностьактивность ее имеет свои кален­дарные сроки. То есть речевая функция просыпается в ребенке не после рождения (как я полагал тогда, в 60-е годы), а задолго до рождения.

Потому взрослые обязаны следить за чистотой и добротой своей речи, находясь в окружении беременной женщи­ны. И завершает она свою работу до 9-летнего возраста. Если речевая среда будет усилена, то жизнь функции можно искус­ственно продлить еще на пару лет. Потом она покинет ребен­ка. Это означает, что после 9—11-летнего возраста ребенку будет трудно с такой же легкостью, как ранее, изучать новый язык. На этот раз понадобятся специальные усилия, которые в синтезе называются организованным обучением.

Третья особенность языковой функции — ее откры­тость к одновременному восприятию двух, трех и, может быть, более языков. Говоря иначе, функция не затрудняется, если, условно говоря, мама будет общаться с ребенком толь­ко на грузинском языке, папатолько на русском, а бабуш­ка — только на французском. Важно, чтобы все они состав­ляли ребенку жизненно необходимую средукормили, купа­ли, играли с ним, выводили гулять, любили, рассказывали и т.д. В такой действительности, спустя года два, ребенок сразу заговорит на всех трех языкахдля мамы, папы и ба­бушки. И сам не будет знать, что говорит на трех языках. Об этом узнает чуть позже. Пострадает ли какой-либо язык из этих трех? Не пострадает. Какой язык будет род­ным? Родным для него станет тот язык, с помощью которо­го он впитывает культуру. Если для ребенка общее окруже­ние грузинское, то получится, что он будет впитывать в се­бя грузинскую культуру не только через грузинскую речь, но и через русскую и французскую речь. Такие явления в психо­логии известны. Таким образом, золотая пора для усвоения языков есть детство до 9—11-летнего возраста. Далее для изучения языков понадобятся огромные усилия воли.

Процесс освоения речи в то же самое время есть про­цесс духовно-нравственного развития и воспитания ребен­ка. Необходимо соблюсти условия, чтобы ребенок находился в окружении добрых речевых потоков. Ребенок развивается не только тогда, когда взрослые обращаются к нему непо­средственно, но и тогда, когда взрослые в присутствии ре­бенка обсуждают свои жизненные вопросы, общаются друг с другом.

Ребенка надо уберечь от сквернословия, как от огня, от хамской, грубой речи, от речи, в которой не звучат уважение, сочувствие, любовь, готовность помогать.

СЕСТРЕНКА

Тебе было три годика, когда в семье поселилась новая радость: у тебя появилась сестренка, и назвали ее Ниной. Возникли новые заботы.

«Пойдем, принесем молока для Нинульки!» И мы шли в ближайший магазин купить молоко. Ты нес ма­ленькую корзиночку с бутылками. Мы по дороге говори­ли, какая у нас хорошая сестренка, какая она забавная и смешная, как за ней надо ухаживать.

«Пора готовить кашу для Нинульки. Помоги мне. До­стань, пожалуйста, кастрюлю!» Бабушка налила манную кашу на тарелку, а ты важно несешь её сестренке.

«Давай поведем Нинульку на прогулку!» На улице ты не хочешь подпускать меня к коляске, везешь ее осто­рожно, без шалостей.

«Не шуми, пожалуйста, она только что заснула!» И мы показываем тебе, как на цыпочках надо выходить из ком­наты, где растет во сне твоя маленькая


1 | 2 | 3 | 4 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.077 сек.)