АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

ЭПСОМ: ПИТТ-ПЛЕЙС

Читайте также:

    История о «предостережении лорда Литтлтона», как ее часто называют, пересказывалась несчетное число раз. Было предпринято огромное количество попыток как-то истолковать или объяснить ее, однако следует признать, что и сейчас все прямые и косвенные доказательства говорят в пользу самых первых версий этой повести.

    Томас, второй лорд Литтлтон, долгое время вел распутную жизнь. Однажды ночью, когда он лежал в постели в Питт-Плейс, своем родовом замке в Эпсоме, его разбудил звук, похожий на тот, что производит запутавшаяся в сетях птица. Открыв глаза, лорд увидел призрак женщины. Судя по всему, это была миссис Эмфлетт, мать соблазненной им девушки. Не так давно она скончалась от разрыва сердца. Охваченный ужасом лорд спросил ее:

    — Чего тебе надобно?

    — Я пришла предупредить, что скоро ты умрешь, — отвечал призрак. — Тебе осталось три дня.

    На другой день лорда Литтлтона застали в состоянии лихорадочного возбуждения. Отвечая на расспросы, он поведал своим друзьям о привидении. На третий день, в воскресенье, он впал в глубокую задумчивость, но попытался отрешиться от дурных мыслей.

    — Что это у вас такой замогильный вид? — спросил он своих приятелей, в тревоге ожидавших развязки. — Вы все размышляете о призраке? Но ведь я так же здоров, как и прежде!

    Он позвал всю компанию ужинать, вероятно надеясь, что общение избавит его от дурных мыслей. В разгар вечеринки он объявил гостям:

    — Еще несколько часов и я посмеюсь над этим призраком.

    В одиннадцать он удалился в спальню и стал раздеваться.

    Тем временем его слуга готовил для хозяина традиционную порцию настойки из ревеня, но ему нечем было помешать питье и он вышел из комнаты за ложкой. Вернувшись, он увидел лорда Литтлтона в постели и уже собрался подать ему лекарство, когда хозяин вдруг запрокинул голову и, забившись в судорогах, испустил дух. Слуга закричал, всполошив всех домочадцев, которые тут же прибежали в спальню. Тщетно пытались они откачать хозяина: все было кончено.

    Эта история имела совершенно невероятное и гораздо менее широко известное продолжение. Дабы подтвердить ее достоверность, обратимся к вступлению к «Жизни Джонсона», написанной Босвеллом.

    Мистер Майлс Питер Эндрюс, близкий друг лорда Литтлтона, жил в Дартфорде, примерно в тридцати милях от Питт-Плейс. Однажды мистер Эндрюс собрал у себя большую компанию, и все ждали приезда лорда Литтлтона, которого Эндрюс незадолго до того видел в добром здравии. Однако лорд, расстроенный зловещим известием призрака, решил отложить визит, не сообщая другу о своем намерении.

    В субботу вечером, не дождавшись лорда Литтлтона, мистер Эндрюс решил, что случилось нечто непредвиденное, и, расстроенный, рано лег спать. Он попросил одного из гостей возглавить застолье в его отсутствие и лег в постель в каком-то странном ознобе. Не успел он закрыть глаза, как занавес в изножье кровати откинулся и перед Эндрюсом предстал лорд Литтлтон в ночной сорочке, которая в этом доме была предназначена специально для него. Мистер Эндрюс решил, что друг приехал после его ухода от гостей, и, зная о пристрастии лорда к таким проделкам, воскликнул:

    — Опять эти ваши трюки! Идите спать или я чем-нибудь запущу в вас!

    В ответ послышалось:

    — Со мной все кончено, Эндрюс.

    Продолжая считать, что лорд Литтлтон подшучивает над ним, мистер Эндрюс спустил руку с кровати, схватил ночную туфлю и швырнул ее в фигуру. Та отступила в прихожую и больше не показывалась. Хозяин дома вскочил, намереваясь догнать приятеля и проучить его за глупую выходку, но ни в прихожей, ни в самой спальне никого не оказалось, а засов на двери был задвинут. Он позвонил и спросил слугу, где лорд Литтлтон, но никто его не видел, а ночная сорочка, как обнаружилось, лежала на своем месте.

    Раздосадованный мистер Эндрюс, так и не сумев разгадать эту головоломку, решил, что его друг, по-видимому, остановился в гостинице, чтобы разыграть его. Наутро миссис Пайгоу, возглавлявшая застолье в отсутствие хозяина, отправилась в Лондон, где и услышала о кончине лорда Литтлтона. Она послала весть об этом в Дартфорд, и мистер Эндрюс, узнав о смерти друга, упал в обморок. По его словам, он три года не мог прийти в себя.


    Часть третья
    ДУХИ РАЗВЛЕКАЮТСЯ


    И. А. Карышев
    СТУДЕНТ

    Трах, трах-тарарах, шум, гам, и посыпалось все. Вам смешно, а вы меня спросите: хорошо ли летать с поезда?

    Я спал, вдруг слышу: гу-гу-гу, ту-ту-ту… И проснулся уже на том свете.

    И вот я двадцать лет все ехал и летел, летел и ехал и недавно только приехал.

    Во-первых, не думайте, что я какой-нибудь дух необразованный. Рекомендуюсь: я студент Киевского университета, Я ехал гостить из Москвы в Крым. Еду очень хорошо и благополучно. Лежу себе на диване 2-го класса и сплю. Вдруг слышу: что-то затрещало, а дальше и сказать не могу, что было. Будто что-то меня схватило, подбросило, душило, давило, а затем — бац по голове! Ну, казалось мне, что и дух вон, и конец всему. Но ничуть не бывало: чувствую, что я жив и здоровехонек.

    «Вот так штука, — думаю себе, — случилась со мной! Сроду такой не бывало».

    Я вылез из разбитого вагона, влез в один из уцелевших, сижу и жду, когда повезут дальше. Дождался, что поехали, еду и думаю: «Ну, дешево отделался, только одним испугом, а ведь мог бы и умереть».

    Я благополучно приехал на следующую станцию, а тут-то что делалось!.. Стон, крик, визг, вынимают раненых и убитых, а я себе козырем прогуливаюсь и радуюсь, что уцелел. И такое у меня восторженное настроение духа, так-то мне легко, что само море кажется по колено. Думаю только, где бы мне свои вещи раздобыть.

    Вижу, какой-то господин пристал ко мне — странного вида, полуодетый и с крыльями. «Вы, — говорит, — не туда прибыли. Ваше тело не тут, идемте туда, назад, к своему телу».

    «Странно, — думаю, — вырядился этот господин. Бог знает на что похож. Видно, помешался от страха».

    — Извините, — говорю, — мне теперь не до вас, я ищу свой чемодан.

    — Бог с вами, — говорит, — какой там чемодан! Не угодно ли вам со мной к телу отправляться?

    «Ну, — думаю, — бедняжка, совсем рехнулся!»

    А тут вижу, идет еще какой-то господин, и, престранно, его тоже держит такой же господин — раздетый и с крыльями. Я к нему.

    — Извините, — говорю, — вы с крушения?

    — Ах да, — говорит, — нужно отыскать мне жену, а этот господин все держит за шиворот и не пускает.

    «Ну, — думаю себе, — надо уйти отсюда, потому и этот гость какой-то странный».

    Отвернулся от него и увидал, что таких тут очень много, что и дам, и мужчин, и детей держат такие же с крыльями, как и меня.

    Знаете, я просто ошалел, подумал, что это здешняя форма у жандармов такая. Я старался отвязаться от своего и так, и сяк, а он все свое мелет, и знаете, говорит он плохо, как-то непонятно. Я тогда пустился бежать от него. Но куда бежать? Он тоже ведь шустер. Мое положение было ужасно.

    Что же выдумаете? Он все-таки притащил меня к месту, где было крушение, и давай меня тискать куда-то в дыру.

    Ах, как это было неприятно. Я так ругался, так орал. Да согласитесь сами: человек спасся от беды, а его тискают зачем-то в какую-то дыру, в какую-то кучу изломанных и нагроможденных вагонов. Ну и пытка же это была. Это, изволите видеть, был пролом в том самом вагоне, в котором я раньше сидел, и знаете, в этот пролом, я уж видел, многих затискали. Я как глянул туда!.. Брр… Какой ужас! — там уже сидят многие другие, они кричат, мечутся, а этим крылатым и горя мало.

    Тогда я, не будь дурак, выскочил и, представьте мое удивление, полетел по воздуху, да ведь так шибко полетел, что лечу и сам удивляюсь. Тут мне все стало ясно.

    «Вот это что такое, — думаю себе, — это мерзкий сон, мне и раньше во сне приходилось летать. Ну, полетаю немного — это весело, а там проснусь где-нибудь за Курском».

    А крылатый господин так за мной и летит и ни на шаг не отстает. Но я не стал уже на него и внимания обращать: известно, во сне запретить нельзя.

    Сколько я летел, не знаю. Только уж я ко всему стал относиться спокойно и мне начинало нравиться мое положение. Я не удивлялся ему, потому как всем известно, что во сне могут быть всякие несуразности. Я старался держаться ближе к земле, потому что, скажу вам, открывались такие прелестные виды, что можно было очароваться.

    Спутник мой все летит за мной и нет-нет да и пригласит меня вернуться назад, к какому-то телу. Но я так был очарован видами и новизной своего состояния, что совсем перестал и слушать, что он там бурчал.

    Я все летел и восхищался морями, горами, лесами, городами. И какие роскошные здания я видел, какие прелестные горы, леса и рощи!.. Меня смущало только одно: что я не знал названия этих местностей, ну а спросить у своего спутника я, конечно, не решился, так как не доверял ему. Я думал, что как только остановлюсь, так он меня опять зацапает. Он уже и так покушался раза два захватить меня, как только я собирался передохнуть.

    Ну-с, вот так наконец я очутился на океане. И такое было великолепное зрелище, что я не выдержал и обратился к нему:

    — Не можете ли вы сказать, что это за океан и где мы находимся?

    — Дело, — говорит, — не в этом! По-земному это называется Средиземным морем.

    «Ну, — думаю, — далеко это я упер».

    Меня очень удивили его слова: «У вас по-земному». Так, значит, он сам неземной житель, ишь, потому он и крылатый. Интересно мне стало. Дай, — думаю, — погляжу на него, ведь и во сне нечасто такие штуки снятся. Поглядел я на него и поразился его неимоверно скорбным видом. А я, надо вам сказать, не в похвалу себе, имел замечательно доброе сердце и не раз через свою овечью доброту попадал впросак.

    — Любезный друг, — говорю я ему, — чем это вы так огорчены? Я в таком восхищении, а вы — одна печаль (думаю, подействую на его самолюбие), а еще причисляете себя к небесным жителям! Знаете, у нас, у людей, такой вид бывает только тогда, когда провалишься на экзамене или дня три не поешь.

    — Это, — говорит он, — ты меня так огорчаешь.

    Сказал он это ну совсем так же скорбно, как говаривала моя бабушка, когда я, бывало, явлюсь домой немного покутивши. Но бабушке, положим, было до меня дело, она любила меня, вырастила, содержала и все такое… Ну а этому что за дело до меня? Чем могу я его огорчить? Вся моя вина в том, что я не хотел причислить себя к убитым и влезть в ту дыру.

    «Ну, — думаю, — надо его утешить, все же нехорошо».

    А тут как раз морской берег около роскошнейшей поляны. Я опустился и говорю ему:

    — Присядем. Только прошу вас, не хватайте меня. Объяснимся. Может, мы сговоримся. Я ужасно не люблю, когда через меня огорчаются.

    Вот и сели мы.

    — Ну-с, — сказал я, — что же, собственно, вы желаете от меня? Для чего хотите вы, чтобы я вернулся к месту крушения?

    — Это так надо, — говорит он. — Вот видишь, ты должен быть там, где твое тело!

    Опять думаю себе: «Какое это тело?.. И далось же ему это злосчастное тело!»

    — А что это за тело? — спрашиваю его.

    Тогда он долго и довольно нескладно объяснял мне, что я умер.

    — Как! — говорю я. — А позвольте узнать, что же я сам такое? Вот в чем же, по-вашему, я сижу теперь перед вами? Я вижу и слышу, чувствую, что я жив, что, слава Богу, здоров, а вы говорите, что я умер.

    — Ты, — говорит он, — теперь только одна душа, а не человек.

    «Ну, — думаю себе, — очевидно, что завирается».

    — Так-с, — говорю ему. — А вы когда-нибудь видели душу?.. Держу с вами какое хотите пари, что вы это только понаслышке говорите, а сами никогда не видали. Души нет!.. Я очень много изучал этот предмет, читал, думал и совершенно определенно знаю, что души нет. Наша наука точно доказала это и учит, что в мире есть только закон, которому повинуется все и все следует ему. А вы выдумали какую-то душу и говорите, что даже в настоящую минуту я — душа, когда я живой человек, как вы и сами видите. Итак, вы очень ошибаетесь. Другого тела у меня нет и не было. Вы, уверяю вас, принимаете меня за кого-нибудь другого. Я очень рад, что наши недоразумения окончились, теперь будем друзьями и разойдемся.

    Глядь, а у него слезы!

    «Фу ты, гадость какая! Вот какой дурной сон навязался, — думаю себе. — Хотя бы повернуться на другой бок, наверное, отлежал себе что-нибудь, а потому у меня это кошмар.»

    — Друг мой, — говорю ему, — не плачьте! Знаете, я никогда в жизни не видал такую несговорчивую личность, как вы! Расскажите, кто вы такой? Где живете и почему вы так сокрушаетесь обо мне? Ну предположим, что я, по-вашему, и умер. Ну что же, наплевать! Ведь нет же таких отношений, которых нельзя, хотя мало-мальски, сделать сносными. Ну расскажите, что вам от меня нужно?

    Он начал что-то говорить о Боге. Это была очень длинная и скучная история. Я же, надо вам сказать, никогда насчет Бога не спорил, хотя сам не верил в Бога, или, лучше сказать, я никогда не думал о нем.

    Нужно вам сказать, что я никогда не любил философствовать. Затем, я не люблю говорить о Боге потому, что у меня была очень богомольная бабушка. Ее я ужасно любил и боялся обидеть. Потому избегал говорить об этом, чтоб как-нибудь до нее не дошло, что я отношусь неуважительно к тому, во что она так сильно верит. Ее постоянно посещали святоши и даже часто ее обманывали. Приходили также монахи и разные подозрительные личности, и мы на этот счет частенько с ней ссорились. Ничего, выслушал я его и говорю:

    — Все это так, отлично, я даже очень рад, что вы такой религиозный, но почему вы желаете, чтоб я шел туда, этого я уж никак не пойму.

    — Да пойми, — говорит он, — что ты умер.

    — Ну ладно, — говорю, а думаю: «Хотя оно и дико, но что мне до этого, не все ли мне равно, во сне-то в особенности, что я жив, что умер». — Ну а дальше, дальше-то что?

    — Нужно, чтоб ты увидел свое тело и простился с ним.

    — Да Бог с ним, — говорю, — нехай себе гниет, я мертвечину не люблю.

    — Нужно его похоронить. Я и так боюсь, что мы опоздаем.

    Услыхал я это, и куда моя к нему жалость девалась. Вспорхнул я, как мотылек, и понеся… Ишь ты, выдумал меня хоронить! Нет, брат, такие штуки и во сне плохи.

    Ну и мчался же я, как угорелый летел!.. И, должно быть, сразу сделал кругосветное путешествие, ничего не видя. А он все за мной. Потом стал я не то что уставать, нет, это была не усталость, а так, как будто мне стало не по себе. Да и то, думаю себе, ни одна птица не выдержит такого моциона. Откуда только у меня такие силы взялись! Да и при том мне как-то все это надоело или просто грустно стало. Думаю себе: «Опущусь на время. Чего это я разоспался! Уж не впал ли я в летаргию, а меня тем временем катают в вагоне по станции взад и вперед? Может быть, меня давно выбросили где-нибудь из вагона. Да этот еще мне все про похороны рассказывает! Не к добру все это. Бабушка сама когда-то божилась мне, что ее сны часто сбывались! Ну, как в самом деле закопают!..» И тоскливо как-то стало мне.

    Опустился я на землю. Это была какая-то дикая страна: степь не степь, и не разберу что, но это неважно. Сел. Вижу, и спутник мой сел. Молчит он, и я молчу. Помолчали мы вдоволь. Думаю, серчает. Спросить, что ли, его или нет? Ну, я ведь не был кичлив и обиду скоро забывал. Я и спросил:

    — Скажите, пожалуйста, что мы не опоздали?

    Опустил он голову и говорит:

    — Опоздали. Тебя похоронили уже три дня. Лежал ты с неделю без похорон.

    Удивился я и говорю:

    — Как это «похоронили»? И в землю закопали?

    — Да, — говорит.

    Вот так штука, поди ты. И небесные жители бывают того… не в своем уме.

    — Хорошо, — говорю, — а я при чем?

    — А вот, — говорит, — теперь ни при чем. Я и сам не знаю, как теперь быть. Молюсь, а ответа нет.

    Так это все было странно.

    — Ну а что бы вы мне посоветовали теперь делать? Вот я очень боюсь, не летаргия ли это у меня. Хотя нервы и были у меня всегда крепки, но чего не бывает. Вдруг похоронили, а я еще не очнулся!

    — Послушай, мой дорогой, — говорит он, — ты все думаешь, что ты спишь. Но, поверь мне, ты проснулся в тот самый момент, как тебя пришибло, и теперь ты душа без тела.

    Ну скажите сами, мог ли я ему поверить? И я ему действительно не верил и не соглашался с ним. Вместе с тем я задумывался и стал смекать: сон это или не сон? Но чем больше я думал, тем больше убеждался, что это сон. Во-первых, я летал, чего наяву не мог делать, затем я чувствовал себя немного странно: хотя я чувствовал, что у меня все члены есть, но мне невыразимо было легко, мне кажется, ни один мотылек не был легче меня, я положительно не чувствовал земного притяжения. Затем, я не чувствовал голода, не чувствовал холода, зрение мое было удивительно. Вообще я был близорук и даже носил очки, но тут роскошно видел и даже, мне кажется, за пределы всякого зрячего человека.

    Затем, я чувствовал себя как-то по-другому: я не чувствовал усталости, а какое-то томление. В общем, я чувствовал себя роскошно, если бы не мой спутник, который своим унынием портил мое расположение духа и постоянно пугал меня. Он имел очень странный на вид костюм и крылья, чего в действительности на земле никогда не бывает. Меня еще очень смущало то, что сон мой был слишком уже реален.

    Вероятно, вы и сами заметили, что во сне события и картины быстро сменяются одна другой. Многое как-то видится в тумане, тогда как у меня все совершалось и помнилось уже очень реально и все шло в одном духе. Я отлично все помнил и сознавал от того самого момента, как меня трахнули по голове.

    Я старался разобраться и приходил к такому заключению, что это сон, что иначе и допустить нельзя, но что это сон какой-то необыкновенный, какой-то особенный и дивный сон, из ряда вон выходящий. Слова моего спутника, что меня похоронили, наводили на мысль, что я в летаргии и меня действительно похоронили. Страх, что я очнусь в могиле, наводил на меня такой ужас, что я опять обратился к нему с просьбой:

    — Объясните мне, как я умер, где похоронили и все прочее?

    Но, к сожалению, я ужасно стал плохо его понимать. Право, иногда мне казалось, что я объясняюсь с каким-то иностранцем, языка которого не знаю, ибо о многом из того, что он говорил, я больше догадывался, чем понимал. И все это сводилось к одному: чтоб я помолился.

    Не желая его огорчить, я усиленно крестился, думая, что это его удовлетворит. Но это его мало радовало, он еще ниже опускал голову. Другого же способа молиться я, право, не знал. Вот и креститься-то я давно перестал и если еще не забыл, то это потому, что иногда, чтоб угодить бабушке, я проделывал это на ее разных молитвенных служениях, если мне не удавалось раньше пронюхать и удрать. Наконец я сказал ему:

    — Послушайте, мой дорогой. Не знаю, почему судьба нас с вами связала. Это выше моего понимания. Но давайте постараемся устроить наше объяснение и наше сообщество более сносным. Будем более разумны и давайте беседовать как порядочные люди, не упрекая и не огорчаясь друг другом. Я замечаю, что у нас с вами расходятся взгляды, однако я заметил, что относительно нашего здешнего пребывания вы гораздо больше осведомлены, чем я. Не огорчайтесь и согласитесь, что я имею больше причин огорчаться, чем вы, ибо нахожусь, не в обиду вам будет сказано, в столь глупом положении. Прошу вас, скажите все толково, как, по-вашему, объяснить все это, а я постараюсь понять вас. Обещаю вам.

    Ну и заговорил он. Говорил он долго и много наговорил мне странного. Он опять повторил, что я умер (ну ладно, думаю, это мы уже слыхали), что я душа (и это знаем) и что совсем не дело порхать, когда нужно мне идти к телу и молиться, и непременно сердцем и мыслями, а не только махать рукой по воздуху.

    «Вот, — думаю, — штука! Да кому же молиться? Ни одного образа нет!»

    — А Бог?

    — А почем я знаю, где он?

    — Если бы ты тогда не убежал (то есть если, видите ли, я влез бы тогда в ту дыру), то теперь мы уже давно ходили бы с тобой по мытарствам.

    — Спасибо. Да чем же это теперь для меня не были мытарства?

    И он стал объяснять мне, что это такое — эти мытарства. Я понял, что надо снова начать переживать свою жизнь.

    — Покорно благодарю, — сказал я. — Я до смерти был рад, что кончил учение в гимназии, что попал в университет. Я еще так хорошо помню, как на радости, что кончил гимназию, я чуть не задушил бабушку. А тут на тебе — начинай с начала! Не хочу я этого, несмотря даже на то, что, конечно, повторилось бы получение десятки, которую бабушка так торжественно отсыпала мне, и тот роскошный вечер, на котором мы так кутнули. Нет, — сказал я, — я не согласен опять сидеть в гимназии семь лет! Вы, друг мой, очень требовательны. Извините, хотя я и горжусь знакомством с вами и мне будет приятно рассказать моей бабушке про вас, про вашу святость, но я принужден отказаться от вашего предложения, ибо за все время вы ни разу не предложили мне ничего приятного.

    Это его опять огорчило, и он опять заговорил. Он так много рассказывал мне о Боге, о святых, и все, конечно, очень умное, но выше моего понимания. Я ничего из его слов не вынес и даже теперь не помню их.

    — Ну, пожалуй, — сказал я, — пойдемте на мою могилу! Я на это соглашаюсь только для вас, потому что кладбища я вообще ненавижу.

    Он очень обрадовался, а я сейчас же пожалел о сказанных словах. Я, признаться, думал, что он из деликатности откажется. Но не тут-то было. Он мало того, что воспользовался моим согласием, но, пока я выдумывал, как бы мне увильнуть, уже подхватил меня, и мы помчались. Я не успел ахнуть, как очутился у какой-то могилы.

    Ух! И теперь еще тошно и страшно вспоминать… Конечно, могила — это земля и ничего больше. Но представьте: через эту землю, как через оконное стекло, я увидел гроб. Затем через крышку гроба я увидел отвратительный, полусгнивший труп с размозженной головой, который едят черви. И представьте себе, в ту же минуту я почувствовал весь ужас крушения, сильные тиски, страшную боль в голове и страшно рассердился. Я, право, рассердился так, как никогда в жизни не сердился.

    Ему, видите ли, понадобились зачем-то мои мучения. Это такая неделикатность, которой я от него не ожидал. Обыкновенно я, да и другие деликатные люди если видят, что у человека неприятность или несчастье, то стараются как-нибудь отвлечь его внимание, а он, наоборот, на тебе и тащит!

    Знаете, я очень огорчился, видя себя в гробу. И единственно, что меня утешило, это то, что я был убежден, что все это во сне.

    — Ну, — говорю ему, — я вам сделал удовольствие. Теперь не угодно ли и вам быть любезным? Уйдем отсюда и отправимся теперь куда я захочу.

    Опять он сморщился кислой гримасой и сказал:

    — Да куда же мы пойдем? Ведь нам еще много чего надо сделать.

    — Да что же еще?

    — Во-первых, главное, нужно тебе понять и хорошенько усвоить, что это не сон, но что ты умер и твое тело лежит вот тут.

    «Так, — думаю себе, — это и как сон-то скверно, а если б это была действительность, то можно было бы с ума сойти».

    Вспомнил я о бабушке, о родных, товарищах, и захотелось узнать, что они теперь делают. Ведь если я даже в летаргии, то каково им! Если же в самом деле умер, то что ж тогда будет? Хотя это и во сне, но все же лучше, думаю себе, его допросить. Я никак не мог понять, что ему за дело до меня, при чем, собственно, он тут и почему так настоятельно смеет требовать от меня то и другое. Но я боялся его обидеть, а потому не знал, как бы это ловчее выразить. Как вдруг, представьте мое удивление, он отвечает мне на мои мысленные вопросы и говорит:

    — Тебя удивляет мое вмешательство? Знай, друг мой, что мы с тобой очень тесно связаны! Все, что касается тебя, касается также и меня.

    Из его слов не могу передать точно, но я понял, что он приставлен ко мне свыше и всю мою жизнь был около меня, все обо мне знает и всегда всюду сопутствовал мне. Это поразило меня и очень мне не понравилось, потому что хотя у меня и не было тяжких преступлений, но, согласитесь, каково видеть существо, которое не только явные, но и все тайные ваши поступки и даже мысли знает. Мне сразу стало неловко быть около него, и я не мог на него смотреть прямо, а глядел, знаете, так искоса, потому что, как глянешь, сейчас приходит в голову: ведь он и про то, и про это знает. Нехорошо, право, очень нехорошо!

    «Ну-с, — думаю, — как быть?»

    И говорю ему:

    — Конечно, вас свыше поставили, но я на вашем месте не взял бы на себя подобную роль.

    Сам же думаю и соображаю, что сделать мне. Теперь уже подавно мне его общество стало еще тягостнее. А главное, что меня стесняло, это то, что я не смел думать, зная, что ему видны мои мысли, и я стал отгонять от себя всякую мысль, что совсем выходило нехорошо и путало меня… Увидев это, он сказал мне:

    — Я ведь поставлен не следить, а охранять тебя. За все твои поступки я отдаю отчет, как бы ты сам.

    После этого мне стало совсем нехорошо. Еще этого недоставало, чтобы кто-нибудь отвечал за мои поступки. И мне стало так неловко, что я рассказать не могу. Я и говорю ему:

    — Извините, я этого не знал. Уверяю вас, что если бы я хоть несколько подозревал это, то я бы себя лучше вел, чтобы вас не подводить. Ну скажите, а за ваши поступки я тоже отвечаю?

    Мой вопрос его очень удивил, и он даже улыбнулся.

    — Не думаю, — говорит. — У меня ведь личной жизни нет. Я теперь ведь живу единственно одной вашей жизнью.

    Бог знает, какой это мне чушью показалось. И опять я с благодарностью вспомнил, что ведь это все я вижу во сне. Я и говорю ему:

    — Что же нам теперь делать?

    Он вздохнул и говорит:

    — Нужно вам совсем отрешиться от мысли, что это только один сон. Вы должны усвоить себе, что это действительность, и должны согласиться начать проходить всю свою прожитую жизнь сначала.

    — Ну, знаете, по-моему, вот это последнее совсем лишнее! Вы говорите, что знаете мою жизнь, так за что же меня еще казнить разными неприятными воспоминаниями?

    — Это нужно для того, чтобы вы лучше поняли, что в вашей жизни было дурно и что хорошо.

    — Ах, Господи, да я совершенно на вас полагаюсь! Согласитесь со мной, что то, что было дурно, не сделается хорошим, ну и пусть так остается! Вот если бы вы были так добры и как-нибудь разбудили меня, то я обещаю вам, что вечно буду помнить, что вы ответственны за меня, и постараюсь жить по совести.

    — Нет, — говорит, — я не могу умершего разбудить.

    — Вот-те и штука… Так как же, не могу же я вечно спать?

    Он опять стал уверять меня, что это не сон. Как я ему ни доказывал, что это сон, он все стоял на своем.

    Знаете, это привело меня в такое уныние, что хоть плачь. И опять напала на меня тоска.

    — Ну, — говорю, — проводите меня хоть в Киев к бабушке, посмотрю, что она делает. Вот если она спит, значит, еще ночь и все обстоит благополучно.

    — Хорошо, — говорит.

    И опять полетели. Дорогой думаю: что из этого? Ведь бабушка может и ночью не спать. Бог знает, какая опять выходила путаница.

    В Киеве мы спустились у нашего дома. Вот удивление!.. И дом, и улицы так ясно вижу, ну совсем как не во сне, а наяву.

    — Хочешь войти? — спрашивает он.

    — Да, — говорю, — стоит только позвонить.

    — Зачем? Входи прямо!

    И вижу я, что он через стену проходит.

    — Ну, — говорю, — и вам не стыдно меня морочить? Вы говорите, что это не сон, а сами проходите через стену. Где же видано, чтоб так входили?

    Он на это ничего не ответил, но я тоже незаметно для себя за ним, без всякого усилия, через стену так и прошел. Попал я прямо в свою комнату. Вот-де и съездил в Крым! Как и не уезжал, вошел и уселся на стуле.

    Все стоит, как стояло. Только одно удивило меня, что в моей комнате кто-то поселился, и, должно быть, женщина, потому что женские платья лежали тут. На моем столе все книги прибраны к стороне, а на середине стола стоят разные баночки, скляночки, ну, как это всегда бывает у барынь.

    — Кто бы это мог быть у нас?.. Бабушка никого не ждала…

    Дверь отворилась, и я вскочил и спрятался за шкаф, думаю: не напугать бы. Особенно смущал меня мой спутник и его вид. Хотя, сказать правду, в нем ничего не было страшного, напротив, он был чрезвычайно прекрасен, но все-таки вид его был необычен.

    Вошла в комнату моя сестра. Я ее, конечно, сразу узнал. Так, значит, она почему-то приехала из Москвы.

    Я еще не говорил вам. У нас была очень большая семья. Отец мой служил сначала в Киеве и здесь же женился. Детей было у него шесть человек. Я был самый меньшой. Мать умерла, когда мне было всего три года. Отец получил перевод и уехал в Москву, а меня, так как я был еще мал, а бабушка очень убивалась по смерти своей дочери, то есть моей матери, оставили ей в утешение.

    Всю жизнь положила она на меня, и я считал ее своей матерью.

    Хотя я любил все свою родню, но бабушка была для меня дороже всех. Я у нее начал свое учение и у нее же жил все время.

    Пока она был здорова и бодра, мы почти каждый год ездили к отцу. Когда же я подрос, а она ослабела, я ездил к отцу один. Одна из сестер вышла замуж и уехала с мужем в Крым, вот я и ехал к ней в гости. Ну, теперь вам все понятно. Ехал же я еще потому, что хотел похвастаться, что я уже студент. Я только прошлый год поступил и теперь блистательно перешел на второй курс. Ну, знаете, теперь я считал себя взрослым мужчиной, можно сказать, совсем человеком, и похвастать этим очень было мне приятно, ведь я уже был не какой-нибудь гимназист!

    Вошла в комнату сестра, третья сверху, Александра, мы ее звали Аля. Вошла это она торопливо, поискала что-то на столе. Очень удивил меня ее вид. Она была замечательно здоровая, веселая и такая розовенькая, а тут — бледное, печальное лицо и черное платье. Поискала что-то, взяла и вышла.

    «Что бы это все значило, — думалось мне. — И зачем она тут?» Я так недавно простился с ней в Москве, и она чуть не собралась ехать со мной в Крым. В Киев же она не собиралась. Теперь вдруг вижу ее тут. Я спросил своего спутника, можно ли мне дальше идти, так как я очень боюсь их напугать.

    — Ничего, — говорит, — иди смело, они не увидят тебя.

    «Ну, — думаю, — в это плохо верится. Однако попробую, ведь Алю скоро не испугаешь».

    Иду. За моей комнатой следует гостиная, в ней никого не было. В доме тишина. Налево дверь к бабушке. Я остановился. В дверь идти неудобно, а новым способом, то есть через стену, я не решался, думая: совсем они умрут со страху, если увидят. Встал за диван, за спинку, и думаю: «Господи, до чего доспался, что в своем доме хожу как вор!»

    Дверь отворилась, и опять пришла Аля. С ней вошел наш доктор. Я присел, чтобы меня видно не было. У Али глаза красные, и она говорит:

    — Федор Иванович, неужели она уж в память не придет?

    «Боже, — думаю, — кто же это у нас так болен?»

    Федор Иванович покачал головой:

    — Я жду с часа на час брата и папу, застанут ли они ее в живых?

    — О да! Она еще проживет.

    Аля горько заплакала и села в кресло. Доктор стал утешать ее.

    «Вот поганый сон», — думаю себе, — а сам плачу, да ведь как плачу!..

    — Пойдем, — сказал мне мой спутник, но я только руками замахал. Доктор и сестра пошли в столовую, а я, весь в слезах, сказал:

    — Ради Бога, будьте осторожны и не попадайтесь им на глаза! Неужели моя дорогая бабуся так больна? Пройду-ка я к ней… Но вдруг я ее испугаю? Пойти, что ли?

    — Как хочешь.

    Вот я на цыпочках вошел в ее комнату. Она была полутемна и разгорожена ширмой. Я тихонько заглянул за ширму и обомлел. Бабусю узнать нельзя было. Лежит она, как покойница, глаза ввалились, такая худая и тяжело дышит. Но вдруг она открыла глаза да как крикнет:

    — Коля, Коля мой, ты пришел за мной!

    Я бросился к ней на грудь и обнял ее. Что дальше было, ничего ровно не помню.

    Я был как без сознания. Долго ли все это длилось, я, конечно, не знаю. И приходил-то я в себя как-то не вдруг, а медлительно и постепенно. Сначала, когда я приходил в себя, я глаз не открывал. Мне не хотелось ни о чем думать и ничего вспоминать. Я вообразил себе, что вот теперь я наконец проснулся.

    Когда я открыл глаза, оглянулся и увидел, что я где-то на поле или на полянке. Где-то на горизонте виднелись кусты. Надо мной ярко светило солнце, и я себя чувствовал бодро и весело. Я не старался припоминать своего сна и даже не старался объяснить себе, почему я проснулся не в вагоне, а в этом месте. Мне было страшно, и я не рисковал и припоминать все это.

    Я поднялся на ноги и пошел быстро. «Дойду до селения, — думаю себе, — расспрошу, где я и куда мне надо идти».

    Мне было так легко, весело, бодро, опять хотелось лететь. Но я гнал эту мысль от себя и старался твердо ступать, чтобы как-нибудь не оторваться от земли. Но странно, у меня было какое-то затаенное и пренеприятное чувство. Сперва я не понимал его, но скоро догадался: это был страх. Я боялся увидеть своего спутника. Да, именно этого я боялся.

    Скоро я увидел селение. На горе стояла церковь, а внизу ютились домики. Чем ближе я подходил к ним, тем более страх усиливался. Я почувствовал такую тяжесть на душе, что сел на землю, закрыл глаза и робко стал себя проверять, сплю ли я или нет. Все говорило мне за то, что я уже проснулся, что я жив и здоров. Я радостно открыл глаза, и, представьте мой ужас, он, мой спутник, опять стоял передо мной…

    — Господи! — воскликнул я. — Это опять вы, и, следовательно, опять я сплю…

    Да, это была очень тяжелая минута. Ярко воскресло опять в моем мозгу все: крушение, и моя могила, и смерть бабушки. В отчаянии я воскликнул:

    — Я хочу туда, к людям, я хочу к родным, к бабушке, я больше не могу выносить… Нет моих сил!..

    Но он все молчал. Тогда я рванулся вперед, а он за мной. Я поднялся на воздух и помчался опять. «Но когда же я проснусь? — думалось мне, и в сердце моем поднялась целая буря. — Что из того выйдет, если я пойду к людям? Раз он около меня — все будет не действительность, а лишь один сон». И я решил лететь без конца, не разговаривать, не думать, но, как бешеный, лететь. И я действительно мчался.

    Сколько проходило картин — городов, полей, лесов, гор, морей, океанов, — я ничего не знаю, ничто уже меня больше не восхищало и ни до чего мне дела не было. Я чувствовал, что он летит за мной, а следовательно, я должен лететь без конца, все дальше и дальше.

    Когда мне надоели все эти виды земли, я поднимался высоко, за пределы зрения, и я уже земли не видал. Я прорезывал облака, тучи, и затем я опускался ниже, но не останавливался ни на одно мгновение.

    Сколько раз ночь сменялась днем и обратно. Сколько раз я видел зиму и затем картины сменялись и я видел тропические растения — я не знаю. Я не помню даже, чтоб менял когда-нибудь направление, — я летел все прямо. Конечно, я уже давно потерял счет времени, значит, для меня было все безразлично и мне было все равно — день, ночь, страны и все виды, — я чувствовал только одно — что он позади меня, а пока он за мной — это сон. Если же это сон, то надо еще лететь.

    Согласитесь, что положение мое было отвратительное и невыносимо тяжелое.

    Когда я однажды так мчался, вдруг передо мной встало как будто светлое облако. Но странно, это облако было блестящее и решительно не походило на обыкновенные облака. Я пробовал его обойти, но, куда ни поворачивал, оно всегда стояло передо мной. Я не понимал, что это значит. Спросить у своего спутника я не хотел. Меня раздражало, что оно мешало мне мчаться. Но вдруг я почувствовал как бы притяжение земли и стал быстро опускаться. Облако тоже опускалось передо мной. Я стал на землю. В первую минуту мне показалось, что облако окутало меня и скоро стало расходиться, потом как будто собираться в одно место. Делался облик какой-то фигуры.

    Я был поражен. Страху у меня не было, одно лишь удивление.

    В этой фигуре я увидел прекрасного юношу в белом одеянии, чрезвычайно красивого собой, с большими кроткими глазами, в которых было столько любви и участия! Я повернулся, увидел своего спутника и спросил его:

    — Как это и что все это обозначает?

    Этот чудный юноша положил мне руку на плечо. Я взглянул на него — он чрезвычайно приветливо улыбнулся. Не знаю, что сделалось со мною. Я опустился к его ногам и взмолился:

    — О, если ты имеешь власть, — разбуди, разбуди меня!

    — Да, — сказал он мне, — я пришел тебя разбудить! Проснись для новой жизни, проснись, чтобы не засыпать! Вся жизнь на земле есть как бы один сплошной сон, и ты по своему желанию еще продлил этот сон. Ты не хотел оторваться от своего сна, ты как ребенок, которого будят утром и который уже не спит, но старается грезить; так и ты. Проснись и оглянись: твой сон прошел, и это настала действительность!

    — Но кто ты, кто ты?

    — Я тот, кто охранял всегда твой сон. Я твой первый друг и покровитель.

    Знаете, я не умею высказать всех своих чувств, которые наполнили меня, но скажу одно: я все еще как бы не верил, что я умер.

    — Но моя бабушка? — спросил я.

    — Она теперь только что проснулась для другой жизни и уже ждет тебя. Вот твой спутник, пусть он припомнит вместе с тобой весь твой сон, и тогда я приду за тобой! Каждый человек, когда просыпается, обязан вспомнить, если возможно, весь свой сон и все, что Господь посылает в нем для его предупреждения, для его одобрения, для его исправления. Вот и ты сделай то же.

    И он исчез.

    Я был как очарованный, Много прошло мыслей в моей голове, много чувств поднялось в моем сердце. Я обернулся к моему спутнику, взглянул на него и упал в его объятия.

    Дальше рассказывать нечего. Все окончилось очень скоро. Я бодро все прошел и сделал все, что было нужно.

    Я старался скорее во всем разобраться и, когда все кончил, спросил:

    — Сколько времени я спал?

    Он мне на это сказал:

    — Спал двадцать лет и просыпался тоже двадцать лет.

    — Так мне уже сорок, — очень удивило меня все это.

    На этом я кончу свой рассказ.

    * * *

    В. Мы очень благодарим вас за него и просим позволения напечатать ваше настоящее сообщение.

    О. Да, я это знаю и ничего не имею против. Думаю, что мое сообщение прилично и никто ничего не может иметь против него. Если оно кому интересно, я ничего не имею, чтоб его читали.

    Мои родные очень далеки от спиритизма. Но если бы они прочитали, то, я думаю, вреда это им не принесло бы. Фамилии своей я, кажется, не назвал, хотя и против этого я ничего не имею. Отец мой уже умер, значит, это его не касается, а все остальное — это мое личное дело.

    Не знаю, принес ли спиритизм пользу, но, — во всяком случае, полезно было бы знать каждому, что загробный мир существует. Я уверен, что мало из вас кто верит в нашу жизнь в том виде, в каком она действительно существует, потому что из вас даже верующие имеют каждый свои смутные и ни на чем верном не основанные представления об этой жизни, потому что на нее нет у вас никаких ясных указаний.

    Каждая религия обещает жизнь за гробом, но в чем она именно состоит, ни одна не говорит.

    Это отчасти хорошо, ибо в вашей жизни существует очень удивительная штука, услышав которую вы ни за что не поверите. Это именно то, что духи, хотя и очень похожи, по существу, на людей, но все-таки они иначе устроены, чем люди в телах. Все вы, люди, когда слышите что-нибудь, то слышите все одинаково, или когда смотрите на что-нибудь, то видите все одно и то же. А мы, духи, нет. Смотря на что-нибудь, я вижу одно, а другой дух этого не видит, а видит совершенно другое. Я слышу одно, а другой — другое. У нас все зависит от нашего представления, от нашего воображения, от нашего развития и совершенства. Сущность, конечно, одна и та же, но столько оттенков этой самой сущности, столько для вас неуловимых тонов, сколько разных пониманий, или, лучше сказать, их столько, сколько духов. Словом, об одном и том же предмете могут говорить два духа и для каждого из них этот предмет может казаться совершенно разным.

    Это происходит оттого, что каждый дух может видеть только то в данном предмете, что, собственно, его интересует, что ему лично от этого предмета нужно или что сам он именно есть, находясь в этих условиях. А как видит другой дух, ему нет возможности знать, и он видит или не видит — безразлично. При этом условии и если вы еще представите себе всю трудность изложения всего этого на вашем человеческом языке, то уже Бог знает какая получается путаница при каждом спиритическом сообщении.

    Я лично первый раз передаю людям с того света известия, но я очень много слыхал от других духов-спиритов, какая выходит иногда путаница при разговорах с вами и как трудно говорить с людьми. Я уверен, что вам кажется это странно. Что, кажется, проще, когда рассказывают: «Вот, мол, это так и так было», а как в самом деле станешь говорить с вами, то и видишь, что: 1) нет у вас слов таких, какие у нас есть; 2) нет того понимания вещей, и 3) нет тех чувств, — и выходит, далеко не просто говорить с вами. Иногда же это даже совсем невозможно. Действительно, очень трудно сообщаться с вами.

    Люди, преданные этому делу, те именно, которые более или менее знакомы с нашим миром, могут комбинировать и найти соотношения, и для них будет все понятно. Если же они будут брать все целиком без разбора, то опять не будут иметь понятия о том мире, ибо все перепутают в своем представлении.

    Это все равно как если бы пришли несколько человек разных наций и разных развитий и каждый из них рассказал бы одну и ту же историю, но применяясь к своей местности, к своим привычкам, наконец, к своей религии. Суть рассказа была бы, конечно, одна и та же, но она непременно утерялась бы во всех этих различных выражениях, изложениях, и вы могли бы даже подумать, что это все разные истории, сходные лишь по одному сюжету.

    Если это так на земле, то представьте себе, что будет, если станут рассказывать духи, которые столь различны как по своему развитию, так и по своим взглядам на вещи. Одни духи живут на одной планете, другие на другой; у каждого из них свои взгляды, и убеждения, и степень развития, и при этом еще каждый из них чем-нибудь лично заинтересован, а вполне из них еще никто не выработал основного понимания природы вещей, а затем, на третьей планете, опять духи со своими взглядами, и опять каждый из них имеет и свое личное мнение и убеждение, и так ведь без конца, потому что я не знаю конца Вселенной.

    Представьте, что каждый из них начнет вам рассказывать хотя бы об одном и том же предмете. Уверяю вас, вы скажете:

    — Ну и брехуны же ваши духи, хуже людей!

    Ведь это выходит при том условии, что каждый из них одну только правду говорил, то есть допуская, что мы имеем дело с одними только порядочными и правдивыми духами. Но ведь существует еще другой сорт духов, которые действительно не прочь вас, людей, поморочить. Этот сорт еще ничего, он до некоторой степени еще правдив, но делает это так для своего увеселения и развлечения. Но существуют ведь и такие, которые исключительно врут. Вот и посудите, как могут быть интересны сообщения.

    Не знаю, может быть, духи и люди сообща найдут какой-нибудь способ сообщаться более разумно и целесообразно, но пока это дело невозможно, и немудрено, что так много людей прямо смеются над духами.

    Я знаю, что есть много духов, которые с радостью готовы были бы сообщаться с людьми, но одна мысль, что то, что он сегодня скажет, то другой все нарочно ему наперекор перепутает, прямо отбивает охоту от них. А главное, они боятся привести людям вред.

    Вот почему, я думаю, и моя родня не поверит в спиритизм. И не поверит ни мне, ни кому другому. И не только моя родня, но и много-много людей. А между тем как бы это было полезно. И я знаю, что скоро настанет и у вас такое время, когда сообщение с духовным миром станет насущной потребностью.

    Теперь у вас, на земле, как в науке, так и в открытиях, люди уже доходят до той точки, когда дальше идти нельзя, ибо человеческого ума уже становится недостаточно. Материала для исследования уже и теперь очень много, и будет его еще гораздо больше, но что с ним делать? Ведь разобраться с ним надо осмысленно, надо все это применить к жизни, устроить так, чтобы он весь шел на пользу мира. А у вас своего одного ума на это не хватает: уж очень все это трудно, хитро и вам незнакомо. Между тем по существующим законам движения прогресса ему остановиться нельзя, людям нужно идти вперед или назад, но непременно идти. Вот тут именно духовный мир должен прийти к вам на помощь, но, конечно, не при тех условиях, при которых это дело обстоит теперь.

    Да, мир быстро движется вперед, гораздо быстрее, чем вы думаете. Ваша мысль запаздывает, а потому человечеству очень трудно поспевать. Оно имеет вид бегущего человека за несущейся машиной, и он непременно должен бежать и догонять эту машину, ибо иначе его раздавит другая, которая идет сзади него.

    Когда мы найдем способ, как нам, духам и людям, сообщаться, тогда вам не будет страшно бежать. Вы будете знать, что к чему применять, как все обставить и что для чего нужно. Конечно, и тогда найдется много недосказанного, над многим придется вам одним работать, но все же путь будет намечен и вы будете знать, куда вы идете. Теперь очень много духов, которые разрабатывают этот вопрос. До сих пор спиритизм был в одних руках, а именно у людей, которые сделали из него себе забаву, и, надо сказать, очень вредную забаву.

    Довольно они поиграли с ним, пора приниматься за дело. Каждый ребенок перепортит много книг, прежде чем научится хорошо и правильно читать, но нельзя же без конца давать людям рвать то, что составляет их духовную пищу.

    Не зная времени, я не могу указать, когда это все будет, но, слушая других духов и приглядываясь к жизни людей, мне кажется, что уже скоро настанет время духовного нашего вмешательства в ваши дела.

    До сих пор наши духи для вас незаметно руководили и направляли вас. Так дольше быть не может. Нужна явная для вас указка, и нужно открытое водительство; нужно, чтобы человек видел, ощущал их и шел сознательно по пути жизни, чтобы он мог безошибочно знать, туда ли его ведут, и то, что ему дают, действительно ли ему полезно, а не вредно. Прощайте. Я пока все сказал вам, что хотел.

    ПИРАТ

    Местожительство: улица Трухларжска в Праге. Характер: необычайно агрессивен. Особые приметы: в каждой руке держит по сабле.

    В XVIII веке в Прагу приехал ушедший на покой пират, по фамилии Янсен, прозванный голландцами Рыжим Козлом. Под скромным именем Паздирек он снял квартиру на Трухларжской улице. Соседи считали его обычным бюргером, и днем он действительно ничем не выделялся среди обычных пражан. Зато ночью его квартира превращалась в подобие портового притона. Он заманивал к себе девушек и напаивал их допьяна ромом, утверждая, что это лимонад. А утром выгонял несчастных.

    Но вот однажды к нему попала девица, служившая до этого маркитанткой в гренадерском полку. Как ни пытался пират напоить ее, ему это так и не удалось. С горя он напился сам и в пьяном виде выболтал гостье, что держит под кроватью сундучок с сокровищами.

    Когда же наутро Янсен-Паздирек проснулся, то не обнаружил ни маркитантки, ни сундучка. В гневе пират выскочил из дома с саблями в руках и с кинжалом в зубах. И тут его хватил удар.

    С тех пор он так и бегает по ночам по Трухларжской улице, высматривая подозрительных.


    Роберт Артур
    ТРЕЙЛЕР С ПРИВИДЕНИЯМИ

    Разумеется, случилось невероятное. Этого просто не могло быть. Но почему это случилось именно со мной, чем заслужил я такую напасть? К тому же я намеревался жениться. И вложил в трейлер едва ли не все наличные. Мы с Моникой собирались провести медовый месяц, путешествуя по Соединенным Штатам. Я даже настроился записывать впечатления и уж никак не сомневался, что мы будем счастливы, как голубок и горлица.

    — Ха.

    — Ха-ха!

    Если вы уловите горечь в моем смехе, я расскажу вам, почему смеюсь не от веселья.

    Потому что мне, Мелу, полное имя — Мелвин Мэйсон, довелось впервые в мире купить трейлер с привидениями! Замок с привидениями — это одно. Даже в обычном доме можно мирно уживаться с теми же призраками. В замке или доме, если привидение вышло на прогулку, вы без труда можете закрыться в спальне и прикорнуть часок-другой. Разумеется, привидения создают дополнительные неудобства, но едва ли их можно считать непреодолимыми.

    А вот в трейлере? Что вы будете делать, деля трейлер с призраком, где вы будете от него прятаться, если даже это трейлер высшего класса, с четырьмя койками, кухонькой, душем, туалетом, радио, креслом-качалкой?

    — Ха!

    — Ха-ха!

    За прошлую неделю я вдоволь наслушался демонического смеха. Так что теперь смеюсь точно так же.

    Итак, я приобрел трейлер, прицепил его к моему автомобилю и поехал к Монике в Голливуд, где она жила с тетушкой из Айовы. И в двенадцати милях к западу от Олбани в мой новенький, с иголочки, трейлер подсел решивший попутешествовать на попутках призрак.

    Но, может, мне следует начать с самого начала. Произошло следующее. Сверкающий хромом, изнутри отделанный под дерево трейлер «кастом клиппер» я купил в Новой Англии за две тысячи девятьсот девяносто восемь долларов. Сел за руль автомобиля и взял курс на запад, сияя от счастья. Этого дня я ждал два года, и нетрудно представить мою радость.

    Сильно я не разгонялся, привыкал к трейлеру, поэтому уже в темноте пересек Гудзон. Олбани проехал в грозу, а полчаса спустя свернул с шоссе на проселок между двух скал, чтобы остановиться на ночь.

    Гром грохотал чуть ли не над головой. То и дело сверкали молнии, но я нашел маленькую полянку и, расположившись на ней, разогрел банку фасоли, выпил кофе, снял ботинки, уселся в кресло-качалку, закурил и расслабился.

    — Ах, какой, однако, комфорт! — произнес я вслух. — Будь Моника со мной, ей бы понравилось.

    Но Моника спала в Голливуде, поэтому я потянулся к книжке.

    Я, должно быть, задремал, прочитав несколько страниц, и проспал пару часов. А может, и больше. Но проснулся, как от толчка, под затихающий раскат грома. Волосы мои встали дыбом от статического электричества, накопившегося в воздухе.

    Тут дверь неожиданно распахнулась, меня окатило дождевыми брызгами, и ветер, во всяком случае, я подумал, что это ветер, хряснул дверью по наружной обшивке трейлера. А затем я услышал звук, охарактеризовать который не смог иначе как вздох привидения.

    — Ну, это хоть что-то, — произнес голос.

    Я уже успел вскочить с кресла, чтобы захлопнуть дверь, да так и застыл с разинутым ртом и непрочитанной книжкой в руке.

    Ветром в трейлер занесло клок тумана, и этот клок, вместо того чтобы, испарившись, исчезнуть, начал обретать какую-то форму. Он густел прямо на глазах, пока…

    Ну, вы все поняли сами. То был фантом. Призрак. Бездомное привидение.

    Пришелец застыл на месте, холодно разглядывая меня.

    — Садись, приятель, — предложил он. — Чему ты так удивляешься? Меня это нервирует. За последние пятнадцать лет это моя первая ночь под крышей, и я хочу как следует насладиться ею.

    — Кто, — промямлил я, — кто…

    — Я не глухой, — одернул меня призрак, — так что нечего твердить одно и то же. На кого я похож?

    — На привидение, — ответил я.

    — Тут ты попал в самую точку, приятель. Я и есть привидение. А на какое привидение?

    Я присмотрелся повнимательней. Низкорослый, широкий в плечах, одетый в какое-то старье и шляпу с обвисшими полями, да еще со щетиной на щеках.

    — Вы похожи на бродячее привидение, — с отвращением ответил я.

    Мой незваный гость согласно кивнул.

    — И тут ты угадал, приятель. Зови меня Спайк Хиггинс. А можешь просто Спайк. Так меня звали до того, как это произошло.

    — Что — «это»? — не удержался я от вопроса.

    Призрак направился к койке и улегся, положив ногу на ногу и болтая в воздухе разбитым ботинком.

    — Пятнадцать лет назад у меня хватило ума заснуть в кузове грузовика, откуда я вывалился на шоссе. Аккурат там, где ты с него свернул. С тех пор мне и приходится тут ошиваться. Я не был скаутом, поэтому меня и наказали тем, что обрекли жить в одном месте. Меня, который не проводил под одной крышей и двух ночей подряд!

    Последнюю пару лет я начал тяготиться такой жизнью. Мне даже не позволяли вселиться в дом. Шляйся, мол, по лесу, в ветер и дождь, и каждая собака норовит тебя обгавкать. Ты даже не представляешь, приятель, как я рад, что ты решил остановиться здесь на ночлег!

    — Послушайте, — твердо заявил я, — вы должны отсюда уйти.

    Призрак зевнул.

    — Это ты нарушил священное право собственности, заехав на чужую территорию, а не я. Тут мои охотничьи угодья. Я тебя просил останавливаться в этом месте?

    — Вы хотите сказать, — процедил я, — что не хотите уходить? И собираетесь остаться у меня на ночь?

    — Совершенно верно, приятель, — призрак хохотнул. — Разбуди меня в шесть утра. — Он закрыл глаза и начал нагло похрапывать.

    Тут я рассердился и швырнул в него книгой, но она отскочила от койки, не причинив призраку ни малейшего вреда. Спайк Хиггинс приоткрыл один глаз и подмигнул.

    — Пролетела сквозь меня или я — сквозь нее. Ха-ха. Шутка.

    — Вон! — завопил я. — Убирайтесь вон!

    Я шарахнул его подушкой с другой койки, но он лишь открыл второй глаз и показал мне язык.

    Похоже, поделать с ним я ничего не мог, оставалось только взять себя в руки.

    — Послушайте, — осведомился я, — вы говорили, что обречены жить в этом месте. А перебраться в другое вы не можете?

    — Уезжать мне запрещено, — ответил Спайк. — А что? — Ничего, сейчас узнаете.

    Я схватил плащ, шляпу и вывалился под дождь и ветер. Если призрак не может покинуть эти края, то на меня такие ограничения не распространялись. Я забрался в машину, завел мотор и тронулся с места. Проселок раскис, колеса то и дело пробуксовывали, но все же мне удалось выехать на асфальт, а там я проехал без остановки миль двадцать и вновь свернул на проселок. Я довольно улыбнулся, представив себе физиономию Хиггинса, когда он понял, что я покидаю его охотничьи угодья.

    В прекрасном настроении я вылез из машины, направился к трейлеру, открыл дверь и…

    — Ха! Ха-ха!

    — Ха-ха-ха!

    Что мне еще оставалось делать, как не смеяться? Хиггинс преспокойно храпел на койке. Я негромко выругался. Спайк Хиггинс сонно приоткрыл глаза.

    — Привет! Ходил поразвлечься?

    — Послушайте, — размеренно заговорил я, борясь с охватившим меня отчаянием. — Я думал, вам суждено оставаться на том месте до скончания века.

    Призрак вновь зевнул.

    — Ты ошибся, приятель, Я не говорил, что у меня там вечное заточение. Я сказал тебе другое — мне запретили уезжать оттуда. Я и не уезжал. Ты меня увез. Вся ответственность падает на тебя, а я теперь на вольных хлебах.

    — Вы… что?

    — На вольных хлебах. Куда хочу — туда и иду, Где мне нравится, там и селюсь. Ты освободил меня. Спасибо, приятель. Я этого не забуду.

    — Тогда… тогда… — Я запнулся.

    Хиггинс согласно кивнул.

    — Совершенно верно. Мне тут нравится. Я намерен остаться с тобой. Попутешествуем вместе.

    — Но это невозможно! — ужаснулся я. — Привидения не путешествуют. Они живут в домах, на кладбищах, наконец, в лесах. Вы…

    — Да что ты знаешь насчет привидений? — пренебрежительно бросил Хиггинс. — Привидения бывают разные, приятель. Есть и такие, что любят пошляться по свету, ну просто не могут жить в одном месте. Ты даже не представляешь, как мне было тяжело на той поляне. А если бы мне и дом дали… Крыша над головой и все такое, но опять же тюрьма. Дома-то не разъезжают, стоят, как вкопанные. На одном и том же месте, пока не разрушатся.

    Но теперь все изменилось! Ты внес свежую струю в жизнь привидений. Мы можем обитать в доме, переезжая вместе с ним. Честно выполнять свою работу и одновременно видеть страну, в которой мы живем. Эти трейлеры — ключ к проблеме, волновавшей лучшие наши умы на протяжении многих столетий. Вот уж новинка так новинка — трейлеры с привидениями! Знаешь, на нашем очередном конгрессе мы, пожалуй, проголосуем за сооружение тебе памятника. Разумеется, памятника-призрака.

    Свою речь Спайк Хиггинс произносил, приподнявшись на локте. А потом снова завалился на спину.

    — На сегодня достаточно, приятель, — пробормотал он. — Разговоры выпивают всю мою энергию. Я должен исчезнуть. Увидимся утром.

    — Исчезнуть куда? — спросил я.

    Спайк Хиггинс уже наполовину растворился в воздухе.

    — В другое место, — донеслось до меня, и от Спайка Хиггинса не осталось и следа.

    Я выждал еще минуту, а затем облегченно вздохнул. Глянул на плащ, мокрые ноги, книги на полу и понял, что все это мне пригрезилось. Я ходил во сне. Точно так же вел я машину. Меня мучили кошмары.

    Плащ я повесил на вешалку, разделся и улегся на койку.

    Проснулся я поздно, и на мгновение меня охватила паника. Но тут же я понял, что бояться нечего: на другой койке никого не было. Посвистывая, я встал, принял душ, оделся, позавтракал и поехал дальше.

    День выдался — лучше некуда. Синее небо, легкий ветерок, яркое солнце, поющие птички. Я едва не запел вместе с ними, думая о Монике. Еще неделя, и я подъеду к домику ее тетушки в Голливуде, нажму на клаксон…

    В этот момент меня словно обдало сзади волной холодного воздуха.

    Я обернулся — и едва не врезался в тракторную тележку, доверху набитую сеном, На заднем сиденье материализовалась знакомая туманная фигура.

    — Надоело ехать одному, — объяснил Хиггинс. — С тобой веселее, — И он переместился на заднее сиденье.

    — Вы… бы… — Меня затрясло от ярости, и я едва не свалился в кювет.

    Но Спайк Хиггинс вытянул руку, схватился за руль и выровнял машину.

    — Спокойнее, приятель. Призраков в этом мире хватает и без тебя. Рано тебе еще присоединяться к нашей компании.

    Я ничего не ответил, но мысли, должно быть, легко читались по моему лицу. Я-то думал, что призрак приснился мне в кошмарном сне. А он здесь, наяву, рядом со мной, и я понятия не имею, как от него избавиться. Спайк Хиггинс усмехнулся.

    — Ну что ты так задергался, приятель? Все же естественно. Есть замки с привидениями, дворцы, дома. Теперь вот появятся и трейлеры.

    — Почему нет паромов с привидениями? — взревел я. — Нет пульманов, товарных вагонов?

    — Как это — нет? — На лице Хиггинса отразилось изумление. — Паукипси каждую штормовую ночь в полночь пересекает паром с привидениями. И есть частный поезд с привидениями в Атчисоне. В нем живет мой друг. При жизни он частенько ездил на поездах, человек был честный, справедливый, вот его и наградили постоянным билетом на этот поезд.

    И на Нью-Йорк Сентрэл есть товарный вагон, который никогда не приезжает в пункт назначения. До сих пор по крайней мере не приезжал. Куда бы его ни направляли, в результате он оказывался совсем в другом месте. В нем ездит целая компания. Или взять товарный вагон на Саутерн Пасифик. Он ездит сам, без паровоза. Представляешь себе, скольких стрелочников он свел с ума, когда катил сам по себе впереди поезда у них под носом? Должен тебе сказать…

    — Не надо! — оборвал я призрака. — Я запрещаю! Ничего не хочу слушать!

    — Как угодно, приятель, — согласился Хиггинс. — Но тебе придется привыкнуть. Потому что видеться-то мы будем часто. Где будет твоя тень, там появлюсь и я, — Он хохотнул и замолк.

    Я жал на педаль газа, кипя от негодования. Я должен от него избавиться! Обязан! И до приезда в Калифорнию. Но как, как это сделать? Внезапно Спайк Хиггинс наклонился вперед.

    — Остановись, — приказал он! — Остановись, говорю тебе!

    Мы мчались по прямому шоссе, обсаженному кипарисами, за которыми лежало заболоченное пространство. Причин для остановки я не находил. Но Хиггинс протянул руку и повернул ключ зажигания. А затем дернул ручку ручного тормоза вверх. Задние колеса заклинило, машину занесло, и мы чуть не оказались в кювете.

    — Это еще что такое? — взревел я. — Мы едва не слетели с дороги. Веди себя как полагается, призрак паршивый! Еще раз протянешь руку…

    — Спокойнее, приятель, — проворчал Хиггинс. — Просто увидел давнего дружка. Ловкача Самюэлса. Последний раз мы виделись с ним шестнадцать лет назад, аккурат перед тем, как он вставлял детонатор в динамитную шашку, чтобы взорвать банк в Мобиле. Да, похоже, соединил не те проводки. Надо его подвезти.

    — Как бы не так! — завопил я. — Это моя машина, и я не собираюсь подвозить…

    — Машина, может, и твоя, — пренебрежительно фыркнул Хиггинс, — но я — проживающий здесь призрак и имею полное право приглашать к себе в гости других призраков, ясно? Раздел одиннадцатый, подраздел «Эс». Взгляни, если не веришь. Эй, Ловкач, залезай!

    Струйка тумана возникла у открытого окна, втянулась в кабину, и на переднем сиденье появился второй призрак. Высокий, тощий, так же неряшливо одетый.

    — Спайк, сукин ты сын! — загробным голосом пробасил он. — Где ты был? Что ты тут делаешь? А это что за тип? — Он мотнул головой в мою сторону.

    — Не обращай на него внимания, — отмахнулся Спайк. — Я обитаю в его трейлере. Слушай, где ребята?

    — Кто где. Нельсон-Динамит шатается по округе. Пит-Южанин и Бенни-Буйвол — в джунглях недалеко от Толедо. Как раз собирался навестить их, да недавний ураган загнал меня обратно в Уиллинг.

    — Ммм… — задумался Хиггинс. — Может, мы будем проезжать мимо. Пойдем-ка в мой трейлер, поболтаем. А ты, приятель, можешь останавливаться на привал когда захочешь.

    Оба привидения перебрались на заднее сиденье, а потом исчезли. Внутри я так и кипел, тем более что никак не мог найти способа избавиться от непрошеных гостей.

    Ехал я еще с час, проскочил Толедо, а затем зарулил на платную стоянку. Отдал служителю доллар, подобрал удобное место и заглушил мотор.

    Войдя в трейлер, я не обнаружил ни Спайка Хиггинса, ни Ловкача Самюэлса, грабителя банков. Не показались они и к обеду. В полном одиночестве я помылся, поел, лег в постель.

    Заснул с надеждой, что Хиггинс покинул меня. Снилась мне Моника.

    Проснулся я от тяжелого, застоялого табачного запаха… Открыл глаза, заранее приготовившись к худшему.

    Предчувствие меня не обмануло, но то, что я увидел… Спайк Хиггинс вернулся. Ха! Ха! Ха! Если бы просто вернулся! Он спал на противоположной койке, храпел с открытым ртом. Не слишком громко, все-таки призрак, но достаточно внятно. Его приятель — грабитель устроился на верхней койке над ним. В кресле-качалке развалился новый пришелец, низкорослый толстяк с круглым, обрюзгшим лицом. Такой же призрак-бродяга.

    Четвертый гость, тощий и костлявый, вытянулся на полу. Еще один улегся на койке надо мной, вниз свешивалась его рука. Бродяги, все бродяги. Банда призраков, оккупировавшая мой трейлер.

    Пепельницы переполняли горы окурков, на доселе гладкой полированной поверхности письменного стола темнели прожженные пятна: вероятно, горящие сигареты просто клали на стол, не думая о последствиях. Эти подонки так накурили, что голова у меня буквально разламывалась от боли.

    Я понял, что за ночь Спайк Хиггинс и его дружок собрали остальных членов банды. И привели их сюда. В мой трейлер! Я так разозлился, что перед глазами пошли красные круги, но быстро взял себя в руки. Выбросить я их не мог. Не мог даже прикоснуться к ним.

    Оставалось лишь одно — признать свое поражение. Уйти подобру-поздорову. Горькая пилюля, но иного выхода я не видел. Приехать к Монике и насладиться запланированным медовым месяцем я мог лишь отказавшись от дальнейшей борьбы.

    Быстренько одевшись, я выскользнул из трейлера и запер за собой дверь. Не без труда нашел владельца стоянки — хорошо одетого мужчину с суровым взглядом. Чувствовалось, что деньги у него водились.

    — Хорошо провели время, не так ли? — Он подмигнул мне. — Свет у вас горел далеко за полночь, и вы что-то распевали. Не очень громко, поэтому я не заглянул к вам. Но вижу — повеселились от души.

    Я криво усмехнулся.


    1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 |

    Поиск по сайту:



    Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.082 сек.)