АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Где территориально, в каком из русских государственных образований XIV — XV веков могла возникнуть водка

Читайте также:
  1. II. Принципы средневековой философии.
  2. III.3. Естественнонаучная и математическая мысль эпохи Средневековья
  3. Авто- и гетеростереотипы русских
  4. Аграрная политика царизма в Казахстане в конце XIX-начале ХХ вв. Переселение русских, украинских крестьян. Начало формирования многонационального состава населения Казахстана.
  5. Аграрная реформа 1861 г., ее механизм и особенности проведения в белорусских губерниях.
  6. Ального деления строится система местных государственных ор-
  7. Билет 25. Объединение русских земель вокруг Москвы и становление Московского государства. Иван III. Культура Руси в XIII-XV вв.
  8. Билет 27. Индия в эпоху Средневековья.
  9. Билет 28. Средневековый Китай.
  10. Билет № 13 Особенности философии Средневековья. Августин Аврелий, Фома Аквинский.
  11. Борьба Новгорода и Киева как двух государственных центров на Руси.
  12. БОРЬБА РУССКИХ ЗЕМЕЛЬ И КНЯЖЕСТВ С МОНГОЛАМИ И КРЕСТОНОСЦАМИ В XIII в.

 

Прежде чем детально рассматривать внешнеполитические, социально‑экономические, внутриполитические и культурно‑идеологические события конца XIV — начала XVI века с целью выяснить, как, в чём и на каком хронологическом отрезке резко изменились прежние общественные, производственно‑технические и бытовые исторические условия, прежде чем выяснять, как и в какой степени эти изменения были связаны с появлением винокурения или вызваны распространением водки, следует установить, на какой территории, в каком государстве, в каком обществе мы должны изучать все эти явления и искать все указанные нами выше признаки.

Дело в том, что в период XIV — XV веков на территории России было несколько независимых крупных самостоятельных государственных образований, то есть отдельных государств. Поэтому принципиально важно указать, в каком из них можно предполагать возникновение водки, в каком из них она действительно возникла. Обосновать научно необходимость поисков — в определённом месте, в том или другом государстве — крайне важно до начала самих поисков, ибо иначе исследование можно провести впустую или чрезвычайно усложнённо и затянуто. Но как это установить?

Прежде всего уточним, о каких государственных образованиях может идти речь.

На территории европейской части России в XIV — XV веках, не считая ряда мелких удельных княжеств, находившихся в вассальной или полувассальной зависимости от крупных государств, существовали Золотая Орда, Московское великое княжество, Тверское великое княжество, Рязанское княжество, Нижегородское княжество. Новгородская республика, Великое княжество Литовское, Крымское государство Гиреев, генуэзская колония Кафа, Ливонский орден (в то время бывший частью Тевтонского ордена). Из этого десятка государств два, а именно Золотая Орда и Крым, не могли быть родиной водки по целому ряду веских причин[72], и потому о них речи не будет.

Западные государства — Литва и Ливония — требуют более внимательного рассмотрения.

Литва в средние века была главным центром торговли мёдом в Европе. Здесь его запасы ещё не подвергались такому сильному истощению, как в русских государствах. Бортничество северной части Литовского государства стало дополняться в XV веке пасечничеством в южных, украинских частях Литвы. В конце XIV века Литва продолжала прочно базировать своё производство алкогольных напитков на медовой основе, тем более что конкуренция русских‑государств в то время ослабла, а спрос на Западе и цены на мёд на европейском рынке сильно поднялись. Кроме того, ставшая с 1386 года католической страной Литва никак не могла свертывать своё пчеловодство, а, наоборот, должна была увеличивать, расширять его производственную базу, дополняя древнее бортничество пасечничеством, поскольку папский престол рассматривал Литву как главную базу поступления воска для свечной промышленности в Европе, находившейся в руках католических монастырей. Вот почему римская курия требовала от Литвы развития пчеловодства, а это определяло односторонний характер литовского хозяйства, основанного на производстве мёда‑напитка и воскобойном промысле, как основных источниках поступления золота (денег) из Западной Европы.

Наряду с наличием медового сырья Литва была гораздо хуже обеспечена зерновым сырьём. В собственно Литве и в Белоруссии основным злаком был овес, на втором месте стояли посевы ржи, скудно обеспечивающей своими урожаями лишь самые минимальные потребности местного населения в столовом хлебе. В южной, украинской части Литовского государства, на Волыни, Киевщине и Брацлавщине существовало землепашество, были превосходные природные условия для земледелия, но непрерывные войны, набеги кочевых народов (особенно ногайцев, крымчаков), а также чрезвычайно редкое население этих районов, отсутствие рабочей силы и трудности поднятия целины практически не давали возможности создать устойчивое, развитое, прибыльное зерновое хозяйство.

Украинское казачество, поселённое здесь во второй половине XV века для охраны приграничной полосы от набегов кочевников и несения сторожевой службы, фактически не занималось земледелием. Оно пользовалось отчасти услугами арендаторов‑наймитов, то есть полурабов, вынужденных отдавать значительную часть урожая хозяину за владение землей, а потому вовсе не заинтересованных в интенсификации сельскохозяйственного производства. Поэтому‑то на «цветущей земле Украины» вплоть до второй половины XVII века, то есть до воссоединения Украины с Россией, фактически не могли использоваться природные богатства и развиваться хозяйство в соответствии с имевшимися благоприятными природными условиями.

Украина обеспечивала себя, и весьма неплохо, пока речь шла об отдельно взятом хозяйстве, хуторе. Но как целый хозяйственный, а тем более государственный организм Украина в XIV — XV веках представляла собой фактически пустое место. Организовать здесь такое государственное производство, как винокурение, требующее контроля во всём — от поступления и сбора сырья до наблюдения за ходом производства, сбытом и хранением готового продукта, и обеспечить такой контроль надёжными людьми было бы фантастикой в условиях средневековья.

Короче говоря, создание винокурения на Украине в виде организованного, регулярного монопольного государственного производства в условиях XIV — XV веков и вплоть до создания Запорожской Сечи — государства, обладавшего и военной силой, и исключительно крепкой, дисциплинированной организацией внутренней жизни, исторически было невозможно. А Запорожская Сечь возникла лишь с 40‑х годов XVI века, то есть к тому времени, когда винокурение было уже хорошо развито, например, в Московском государстве, в Польше и даже в Швеции. Следовательно, говорить о Литве — Литовском государстве во всех его малостях: Жемайтии, Старой Литве, Инфлянтах (Латгалии), Белоруссии, Чёрной Руси, Волыни и украинских землях — Киевщине, Брацлавщине, Подолии как о месте первоначального возникновения винокурения в XIV — XV веке не приходится. Исторически это было невозможно.

Что же касается Ливонии, а также Кафы — государств маленьких, далеко отстоящих друг от друга на северо‑западной и юго‑восточной периферии Восточно‑Европейского массива и тесно связанных всей своей историей, хозяйством и культурой с Западной Европой, с папским Римом, с Италией и Германией, то создание здесь винокурения было невозможно экономически, прежде всего с точки зрения отсутствия сырьевой базы, в то время как технически и теоретически не только изобретение, но и осуществление такого производства в экспериментальных масштабах было вполне возможно.

Дело в том, что генуэзцам дистилляция и получение винного спирта из виноградного вина были известны с 40‑х годов XIV века.

Ливонские рыцари, имевшие тесные связи с тевтонскими, вплоть до 1309 года постоянно посещали свои владения, остававшиеся в Венеции и Трансильвании, и потому, вполне вероятно, сохранили контакты с итальянскими городами‑государствами до 30‑40‑х годов XIV века. В Ливонии были знакомы с получением винного спирта, ибо среди монашеских орденов римской курии, имевших в своём хозяйстве виноградники, процесс дистилляции после открытия Вилльнева не был уже секретом. Это можно подтвердить и тем фактом, что данцигские представители Тевтонского ордена в 1422 году демонстрировали «горящее вино» (спирт). Это мог быть в равной степени как винный спирт собственного изготовления, так и привозной из Италии, Франции или даже из арабских стран Северной Африки, с которыми тевтоны поддерживали через генуэзцев и венецианцев торговые сношения. Принципиальной разницы здесь, в сущности, нет. Ведь речь может идти только об экспериментальном производстве, об изготовлении небольших, ограниченных, «домашних» партий винного спирта (более сомнительно — хлебного спирта) в монастырских лабораториях.

До внедрения такого изобретения в производство, говоря современным языком, ещё весьма далеко, а тем более далеко до превращёния водки из лабораторной пробы, из химического вещества в важный производственный, социальный и общественно‑значимый фактор. Только в этом случае водка становится действительно водкой в полном значении этого понятия. Такое становление водки как социального понятия имеет прямое отношение и к качеству водки как товара, к её достоинствам, кондиции, наконец, к стандартности качества. Лишь после того как водка, хлебное вино, превращается в общественно заметный и социально значимый фактор, общество и государство, как основной уполномоченный общества, начинают обращать серьёзное внимание на всё, что связано с её качеством, составом, установлением единого стандарта на территории всего государства. И это вполне понятно, ибо водка, как предмет государственного значения, — товар, право на производство и сбыт которого государство резервирует за собой, приобретает необходимость соответствовать высокому престижу государства и практически становится эквивалентом денег.

Вот почему любое изменение качества водки воспринимается в средние века как нанесение ущерба государству, как такое же преступление против государственной регалии, как и фальсификация государственной монеты. Вот почему любое правительство всегда проявляло и проявляет заботу о высоком качестве или о единообразии стандарта качества водки. Нарушителями этого выступают всегда отдельные, низовые, корыстные исполнители местной администрации, но в этом случае они всегда посягают на правительственный престиж, а вовсе не действуют от лица правительственной власти. Кстати, такие нарушения качества государственного стандарта всегда чутко воспринимаются обществом, народом, который в случаях грубого несоответствия качества монопольного государственного продукта установленному стандарту реагирует крайне остро — бунтом, вспышкой народного возмущения, восстанием.

История Западной Европы и России даёт нам многие примеры таких реакций: соляной и медный бунты в Москве (удорожание соли при низком качестве, замена стандартной серебряной мелкой монеты медной), серебряный бунт в Новгороде (замена тяжёлой старой гривны тонкими монетами‑«чешуйками»), аналогичные бунты в различных странах в связи с облегчением веса серебряной монеты, весовые бунты (из‑за подделки гирь или вследствие изменения стандарта гирь) и т. п.

В период винной монополии в России, ни первой — с XV до XVII века, ни последней (четвёртой) — с 1896 до 1917 года, не было известно ни одного случая, который можно было бы квалифицировать как «водочный бунт»[73]. Недовольство вызывали только акцизная и откупная системы, при которых государство сдавало как бы в аренду свою регалию, что вело к злоупотреблениям в отдельных местах. Это лишний раз говорит о том, что понятие «полноценности», «высокой кондиции» и «качества» водки как продукта особого, наделённого «общественными» признаками, неразрывно связано с правовым, социальным положением этого продукта и что поэтому, говоря о производстве водки, о её возникновении, мы не имеем права отрывать этот вопрос от того статуса, который приобретает водка после своего возникновения.

Если она возникла как результат эксперимента, как образец (даже если этот образец создан в количестве сотен литров!), но не стала товаром, причём товаром, имеющим государственное признание и привилегии в виде монополии, то она ещё не может называться водкой в полном смысле этого слова. Ибо только установление правового и социального статуса за водкой, признанного государством, обеспечивает её качество и как пищевого продукта. Это качество может быть не обязательно самым высоким (что вполне понятно, ибо в каждый данный исторический период оно будет зависеть от общего уровня знаний и развития техники), но оно никогда не будет произвольным и подверженным колебаниям, как у водки‑самогона, изготовленной тайно, незаконно, в нарушение и без учёта государственного стандарта. Качество государственно‑монопольной водки не может быть никогда низким, каковы бы ни были развитие техники и исторические условия, ибо государственная монополия будет автоматически стремиться к установлению предельно высокого для данного времени стандарта качества. Это продиктовано как престижными государственными соображениями, так и соображениями весьма далекими от альтруизма — чисто деловым стремлением первой фирмы государства, чтобы выпускаемый ею монопольный продукт не мог быть подделан и мог быть узнан любым потребителем по характерному стандартному высокому качеству.

Таким образом, водка становится по‑настоящему водкой лишь с того момента, когда она превращается в государственно охраняемый и лелеемый продукт. Без этого нельзя говорить о производстве водки. Без этого мы имеем дело лишь с экспериментом по созданию хлебного спирта. Вот почему вполне должно быть очевидным, что случайные факты наличия или демонстрации образцов винного спирта или хлебного вина на территории Тевтонского ордена в начале XV века (в 1422 г.) не могут служить основанием для вывода о том, что там была впервые изготовлена водка. Тем более что за этим фактом не следует никакого дополнительного известия о создании винокуренного производства или водочной торговли в Ливонии. И такие факты не могут быть уже потому, что после поражения под Грюнвальдом в 1410 году Тевтонский орден не оправился и прекратил своё существование спустя 50 лет, в 1466 году, причём весь этот последний период своей истории почти непрерывно воевал.

В 1422 году, к которому относится упоминание о «горящем вине», продемонстрированном в Данциге, орден заключил Мельнеский мир с Польшей, и вполне возможно, что в честь празднования мира тевтонские рыцари привезли из Италии или изготовили, быть может, сами по рецептам провансальцев и генуэзцев в монастырских орденских лабораториях спирт. Но что это был за спирт — винный или хлебный, на каком сырье он был основан, нам абсолютно неизвестно. Даже само название «горящее вино», «вино‑пожар» (Brand‑Wein, brantwein, brannvin), позднее закрепившееся за хлебным вином и водкой в Германии и германоязычных странах, в данном случае не говорит ни о чём, ибо впервые оно было употреблено не как термин, а как описание впечатления. То, что это же слово позднее превратилось в термин, относящийся исключительно к хлебному (или позднее — картофельному) вину, к водке, в данном случае не имеет значения. Здесь это слово не термин, и, следовательно, оно не даёт нам права видеть в нём то, что мы обычно усматриваем в термине «хлебное вино», — то есть водку.

Немаловажно в этой связи вновь напомнить тот факт, что в германоязычных странах водка (хлебное вино) и её название «брантвайн» появляются лишь после Великой крестьянской войны, то есть где‑то в 30‑40‑х годах XVI века. Мартин Лютер, переводивший с греческого в 1520 году Библию и встретивший там арамейское название водки — «сикера», не мог найти для него эквивалента на немецком языке и потому назвал его «сильный напиток» (Stark Gentrank)[74], поскольку он был поставлен в Евангелии в порядке перечисления после виноградного вина. Это показывает, что и наименование «горящее вино» было первоначально такой же попыткой описать водку по одному из бросающихся в глаза отличительных признаков. Лишь значительно позднее «вино‑пожар», или «горящее вино», превратилось в термин. Но это произошло уже в начале — середине XVII века в Германии, в Тридцатилетнюю войну.

Тевтонский орден, Ливония не могли стать создателями винокуренного производства, поскольку они не обладали экономическими условиями для его развертывания. Непрерывные войны на территории ордена, недостаток рабочих рук, ставший с XV века хроническим из‑за резкой убыли населения в результате военных потерь, а также из‑за массового бегства крестьян в соседние земли — Польшу и Новгородскую Русь — от произвола ордена и тяжкой барщины (в Польше и в Новгороде не было закрепощения в это время), и, наконец, необходимость ввозить зерно из Польши для покрытия собственных потребностей, поскольку местного зерна недоставало, — все эти обстоятельства, вместе взятые, делали создание винокуренного производства на территории Тевтонского и Ливонского ордена крайне затруднительным, особенно учитывая общее политическое и экономическое ослабление этого военно‑теократического государства. Следовательно, мы должны исключить и Ливонию как родину водки и водочного производства из нашего рассмотрения.

Что же касается Кафы, генуэзской колонии, то в ней винный спирт изготавливал. На этот счёт имеются точные сведения источников, но всё‑таки это был не хлебный спирт, ибо у нас нет никаких данных на этот счёт, поскольку сырьё генуэзцы имели в основном виноградное, да и рецепт дистилляции и перегонки они заимствовали у провансальцев, вырабатывавших спирт из закисшего виноградного вина.

В 1386 году генуэзское посольство, направлявшееся в Литву через Московское княжество по случаю обращения Витовта и литовского народа в католичество, демонстрировало винный спирт московским боярам. Однако не как напиток, а в качестве лекарства. В 1429 году генуэзцы также проездом в Литву на Тракайский съезд, где Витовту должен был быть присужден королевский сан, показывали аквавиту при дворе Василия III Темного, но она была признана слишком крепкой, непригодной для питья. Генуэзское посольство везло аквавиту в Троки Витовту, но из описания семинедельного празднества совершенно неизвестно, был ли этот подарок там воспринят как напиток и был ли он предложен гостям для застольных возлияний. Скорее всего, и в этом случае аквавита (а может быть, уже и коньяк?!) была воспринята только как лекарство[75].

Показательно и интересно то, что демонстрация западноевропейского изобретения винного спирта, или аквавиты, как генуэзцами из Кафы, так и тевтонско‑ливонскими рыцарями из Данцига почти совпадает по времени — 1422 и 1429 годы! Это лишний раз доказывает то, что здесь в обоих случаях имела место попытка ознакомить восточноевропейские дворы — русский, литовский и, возможно, польский — с достижениями западной науки и техники с целью демонстрации силы и искусства Запада.

Однако на этом этапе дальше эксперимента, опыта, демонстрации дело не пошло. Ни как средство‑панацея, ни как товар спирт не произвёл впечатления на «восточных варваров».

О возможности же получения хлебного вина ещё не думали или не догадывались, причём ни та, ни другая сторона.

Таким образом, ни Ливония, ни Кафа не были центрами возникновения винокурения и водки. Кафа в 1395 году была совершенно уничтожена войсками Тамерлана, а в 1465 году вошла в состав Крымского ханства Гиреев, прекратив существование не только как государственное и экономическое образование, но и вообще как культурно‑ремесленный центр.

Посмотрим теперь, как обстояло дело с русскими государствами. Самое мощное и древнейшее из них — Новгородская республика была в экономическом и отчасти внешнеполитическом отношении ориентирована на Балтику и Поморский Север. Она вела обширную торговлю с Ганзой — Данией, Швецией, Голландией, Тевтонским орденом и несколько меньшую с Польшей и Литвой. Главным предметом сбыта новгородцев были меха, лён, пенька, отчасти воск, серебро. Новгород закупал в то же время у Московского и Нижегородского княжеств хлеб, зерно. Издавна в обмен на свои товары Новгород получал из Западной Европы виноградные вина: немецкие (рейнские), французские (бургундские). Ввоз виноградных вин был традиционен для Новгорода с Х — XI веков; более того, Новгород реэкспортировал часть вин в Московское и Тверское княжества, а взамен покупал московский мёд для экспорта в Западную Европу.

Таким образом, в Новгороде, несмотря на его экономическое могущество, не было условий для возникновения винокурения: отсутствовали излишки хлебного зерна, не было своего развитого зернового хозяйства[76], не было недостатка во ввозном виноградном вине, существовала традиция его потребления. Кроме того, в Новгороде с XII века установилась прочная традиция пивоварения, в основном ритуального характера, носившего форму общинно‑артельного производства: пиво варила вся улица, вся сотня, весь конец, весь посад, причём в складчину.

Многочисленные давно и тщательно ведущиеся археологические раскопки в Новгороде и Пскове и в других городах на территории Новгородской Руси также не дают никакого материала о возникновении здесь винокурения, так что нет никаких — ни документальных (на берестяных грамотах), ни экономических, ни исторических, ни материально‑археологических — оснований для того, чтобы считать возможным возникновение винокурения в Новгороде.

Более того, когда винокурение было уже развито в Московском государстве, оно не привилось в Новгороде, и сюда привозили из Москвы хлебное вино, то есть водку. Следовательно, Новгородская республика отпадает как место, территория, на которой могло возникнуть винокуренное производство.

Следующим граничащим с Новгородом государством было Тверское великое княжество. В XIV веке оно переживало крайне тяжёлый период. Его территория всё время сокращалась, окружаемая Московским княжеством. Оно являлось постоянным объектом военных и дипломатических нападок со стороны московских властей. Москва, распространившая к середине XIV века своё влияние далеко на Север, владевшая Вологдой, простиравшая свои владения за Волгу и тянувшаяся уже к Предуралью, «натыкалась» у Волоколамска всего в 80 км от Кремля на тверские пограничные заставы, на враждебные таможенные рогатки. Естественно, что московские князья делали всё возможное, чтобы уничтожить Тверь как государство. Более того, они терроризировали тверичан тем, что блокировали границы Тверского государства, изолировали его от подвоза необходимых товаров, досаждали тверским крестьянам набегами и уничтожением их посевов, так что те в конце концов стали перебегать в Московское государство, где к ним за это проявляли «милость». Так, тверской князь был лишен поддержки подданных и был вынужден оставить Тверь, бежав в Литву.

Совершенно ясно, что тянувшаяся свыше столетия борьба Москвы против Твери на измор не давала возможности тверичанам заниматься чем‑либо, кроме проблем обороны. Тут было, естественно, не до винокурения, тем более что проблема обеспечения себя хлебом в условиях постоянной блокады со стороны Москвы всегда была для Твери крайне острой.

Остаётся выяснить, как обстояло дело в русских государствах, расположенных к юго‑востоку от Москвы, — в Рязанском великом княжестве и в Нижегородском княжестве.

Рязань. До Куликовской битвы, то есть до 1380 года, нельзя говорить о возможности возникновения винокурения в Рязани, равно как и в других русских государствах. После же Куликовской битвы положение Рязани — единственной из русских земель вставшей на поддержку войска Мамая и разделившей с ним его участь — было крайне тяжёлым. Ни политически, ни экономически Рязань уже не могла оправиться после Куликовской битвы. Находясь в постоянном союзе с Ордой и Крымом и в обострённых, враждебных отношениях с Москвой, Рязанская земля в последнее столетие её самостоятельного существования превратилась фактически в проходной двор, в гнездо интриг, прибежище беглых из разных государств — татар, белорусов, ногайцев, литовцев, русских. Кроме того, в пределах княжества жили также мордовские племена — мокша и эрзя, касимовские татары, мещеряки и чуваши, что ещё более увеличивало национальную пестроту и нестабильность этого промежуточного, пограничного государства.

В связи с этим экономическое положение Рязанского княжества было крайне неустойчивым. Русское население, составлявшее лишь менее половины численности «рязанского народа», несло основную тяжесть повинностей и было главным производителем зерна. Остальные не занимались земледелием. Отсюда лишь в урожайные годы в Рязанской земле создавались излишки хлеба, которые шли на вывоз. В остальные, и особенно в неурожайные годы Рязань с трудом обеспечивала собственные потребности в хлебе. Возможности расширения посевных площадей были невелики из‑за того, что значительную часть княжества занимали болотистые земли Мещеры и непроходимые леса, являвшиеся бортными и охотничьими угодьями мордвы и союзных (касимовских) татар. Русское же население, опасаясь постоянного разорения в условиях политической нестабильности Рязани, крайне неохотно обрабатывало землю князей и крупных рязанских вотчинников.

Наконец, известное препятствие возникновению винокурения в рязанских землях представляло развитие здесь медового пивоварения под явным влиянием мордовских национальных традиций. Приготовление медовой браги пуре являлось по своему существу естественным препятствием развитию винокурения, ибо было построено на принципиально противоположной технологии и как бы исключало иной подход, иное мышление в деле производства алкогольных напитков. Подобное явление широко известно во всем мире: в Чехии, например, где издревле сложилось классическое пивоварение, винокурение возникло очень поздно — лишь в XIX веке, да и то под влиянием чисто внешних факторов. То же самое наблюдалось и в Рязани.

Таким образом, ни экономические условия, ни историческая обстановка, ни национальные традиции не способствовали возникновению на Рязанской земле винокурения.

Нижегородское княжество. Эта земля находилась в сравнительно благоприятном положении. Княжество не было подвержено такой нестабильности положения, как Рязань. Находясь в постоянном союзе и тесных экономических отношениях с Москвой, оно, несмотря на близость к татарским землям, не столь сильно подвергалось опустошениям. Этому содействовали непроходимые леса, занимавшие большую часть нижегородских земель. Но развитие земледелия здесь было слабее.

Основу экономики княжества составляли рыболовство, охота на дичь — красную и пернатую, охота на бобров, бортничество и выделка лыка и рогож, а также предметов из них: лаптей, коробов, корзин, туесов. Отчасти было развито и животноводство, в основном овцеводство, шерстобитное и валяное производство. Всё это делало Нижегородское княжество охотничье‑ремесленным резервом Москвы, превращало его в естественного партнера, заинтересованного в сбыте всех этих товаров лесного хозяйства посадскому и столичному населению Московского государства. Но именно это направление хозяйства препятствовало развитию хлебопашества, земледелия, тем более что для этого надо было выжигать лесную целину, что было крайне трудоёмким процессом. Все эти обстоятельства в совокупности дают основание считать, что винокурение не могло возникнуть в Нижегородской земле, хотя княжество не испытывало особых затруднений с хлебом, и даже в случаях неурожаев не бедствовало так, как другие русские земли, но это объяснялось исключительно его благоприятным транспортным положением и возможностью снабжения зерном из других районов по Волге, Оке, Каме.

Наличие значительных по сравнению с нуждами населения запасов собственного мёда консервировало древние привычки к развитию медоварения и медового пивоварения. Ни в XIV, ни в XV, ни даже в XVI веках здесь не возникало вопроса о необходимости найти замену старым алкогольным напиткам.

Следовательно, все русские самостоятельные государства — Новгород, Тверь, Рязань, Нижегородская земля — не могли быть в XIV — XV веках потенциальными родоначальниками винокурения. Здесь не было совокупности условий, необходимых для его возникновения.

Остаётся рассмотреть, как обстояло дело в Московском великом княжестве.

Московское великое княжество уже к середине XIV века было крупнейшим и могущественнейшим государством среди других русских княжеств. Во‑первых, оно оказалось самым густонаселённым, поскольку сюда в течение ХIII — XIV веков стекалось для укрытия от татарских грабежей самое разнообразное население. Во‑вторых, распаханность и развитие земледелия в Московской земле были намного выше, чем в соседних княжествах. В‑третьих, здесь было больше всего городов и больше всего посадского, городского люда, чем в других княжествах. Это служило стимулом к развитию земледелия, ибо излишки зерна и других сельскохозяйственных продуктов крестьянин мог здесь легко сбыть, продать. И цены здесь на сельскохозяйственную продукцию, особенно в самой Москве, были самые высокие в России, ибо непроизводительное население непрерывно росло. В‑четвёртых, в Московском княжестве находились наиболее крупные и хорошо организованные монастыри. Они улучшали своё хозяйство, заводили ремёсла и оказывали влияние на развитие товарно‑денежных отношений: имели излишки продуктов и им важны были деньги как для приобретения дорогой церковной утвари, различных иностранных тканей, так и для внешней торговли, а гакже для строительства церквей, оборонительных укреплёний и приобретения оружия. В‑пятых, потребности мёда и воска здесь были гораздо большие, а бортничество из‑за изреженности лесов было почти сведено на нет. Пасечничества как продуктивной отрасли ещё не знали. Следовательно, мёд и воск приходилось завозить, покупать или взыскивать в форме дани из дальних колоний. В‑шестых, хлеба, зерновых в Московском государстве старались производить намеренно больше собственных потребностей, «с запасцем», с целью вывоза на внешние рынки, особенно в Новгород. В‑седьмых, городское население привыкло к праздности (особенно строительные, сезонные рабочие в Москве), требовало отвлечения от забот. Проблема поисков дешёвых алкогольных, массовых, народных напитков возникла уже примерно в середине XIV века в связи с рядом московских бунтов, в первую очередь, строителей, занятых на сооружении Кремля (число их доходило до 2 — 2, 5 тыс. человек). В‑восьмых, Москва, как политический центр, была связана с Западной Европой, Византией, Швецией, Данией. Здесь были послы Индии, Персии, Турции, приезжали греки, итальянцы, болгары, молдаване, валахи, французы, немцы, шведы, голландцы, поляки, датчане, шлезвиг‑гольштинцы, ливонцы, эсты, финны, генуэзцы, венецианцы, сербы, венгры, чехи.

Всё это создавало гораздо большую возможность заимствований, культурных воздействий, влияний, проникновения новых идей, а также стимулировало рост потребностей, даже если учитывать замкнутость тогдашнего общества и трудность контакта с иностранцами.

Таким образом, потенциально Москва лучше, чем другие государства, могла стать базой для возникновения любого нового ремесленного производства, любого технического нововведения, в том числе и винокурения. Вот почему свой анализ обстановки, благоприятствовавшей возникновению винокурения и водочного производства, мы должны вести на основе изучения, в первую очередь, истории Московского государства. Ведь именно здесь впервые возникло централизованное государство в России, здесь сосредоточились, следовательно, и политические, и экономические, и производственные, и социальные предпосылки винокуренного дела.

Надо сказать, что уже некоторые русские историки, изучавшие правовые институты Московского государства, подчёркивали, что такой продукт, как хлебное вино (водка), требующий введения государственной монополии на него, мог возникнуть исключительно в условиях создания централизованного, абсолютистского (самодержавного) государства. И это как бы косвенно доказывало то, что водка возникла именно в Московском княжестве, а не в соседних русских землях. Характерно и то, что уже в XVII веке, а затем и на протяжении XVIII — XIX веков в народном языке стойко удерживается выражение «московская водка». В наше время, в XX веке, оно стало, между прочим, официальным наименованием одного из сортов водки и потому не воспринимается ныне так, как оно звучало в далеком прошлом. А в прежние века оно имело точно такой же смысл, как и наименования других типичных, специфичных для какого‑либо города или местности «фирменных» товаров: московские калачи, московская водка, тульские или вяземские пряники, коломенская пастила, валдайские баранки, выборгские крендели и т.д. Иными словами, все эти названия целиком связаны с возникновением данного производства первоначально в определённом месте и с продолжением специализации этого места на производстве именно этого вида продукта. Причём важно отметить, что продолжение специализации влекло за собой стремление закрепить репутацию товара и потому обязывало подымать всемерно его качество. Тем самым названия «московская водка» или «вяземские пряники» звучали уже через несколько десятилетий как гарантия высокого качества, как признание, похвала качеству.

Характерно, что даже значительно позднее, в период развития капитализма, когда водка начали производить во многих городах России, почти повсеместно, она не стала называться ни киевской, ни тверской, ни петербургской, ни рязанской, а так и осталась московской. Это как раз и говорит о древнем, средневековом возникновении этого наименования и о том, что в более позднее время подобного рода название возникнуть просто не могло; оно не приобрело бы ни всенародной известности, ни своей нарицательности.

Это факт исторического значения, и его надо особенно подчеркнуть. Ибо всякие вымыслы о создании водки в других местах русских земель в свете вышесказанного становятся несостоятельными. Так, фантастично представление о появлении якобы водки впервые в Вятке в 1474 г. (тогда колонии Новгорода, а позднее Москвы). Ведь никто никогда не слышал о вятской или о суздальской водке, хотя если бы её изобретение там имело место, то оно немедленно отложилось бы в народном стойком определении, как и московская водка. Название «московская водка» закрепилось ещё столь прочно потому, что её производство было подкреплёно сбытом, который в первые годы существования водки имел место только в Москве, где был создан первый «царёв кабак». Следовательно, термин «московская водка» отражает исторический факт появления водки первоначально и притом исключительно лишь в Москве и служит как бы фиксацией уникальности этого продукта как специфически московского изделия, неизвестного в другом месте. Всё это обязывает нас внимательно рассмотреть события истории Московского государства в XIV — XV веках, чтобы попытаться определить, в какое примерно время за этот период могли там возникнуть винокуренное производство и идея создания водки.

 


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.008 сек.)